Прошёл Хеллоуин, закончилась осень, на пятки наступало Рождество.
Это было так странно, сидеть в гостиной Гриффиндора на широченном подоконнике, заваленном подушками, и учить Трансфигурацию. Впрочем, за прошедшее время подобное уже ничуть меня не удивляло. Трансфигурация? Замечательно. Зелья? Прекрасно. Чары? Тоже сойдёт. Я хваталась за любые книги, до которых могла дотянуться, и если младшекурсников это смешило, то представители шестого-седьмого курса только качали головами и гадали, зачем подобные знания ребёнку.
Я старалась не опираться на стереотипы, сложившиеся у меня о людях из-за чужих слов или слухов, пыталась обо всём составить собственное мнение и неукоснительно следовать тому, к чему меня призывает… отнюдь не сердце, а здравый смысл и логика.
Итак, слизеринцы хоть стопроцентного доверия не внушали, но я прекрасно понимала, что со спины на меня нападут скорее свои, чем змейки. С Прюэттами люди, находящиеся в твёрдой памяти и относительном душевном равновесии, старались не связываться. Директор интереса ко мне особенного не проявлял, что радовало. Я всё ещё надеялась, что он действительно «светлый и великий», не опускающийся до уровня интриг и политики.
На уроках мне нравилось. Хуже всего, наверное, получались пока что Зелья, но это было связано с моими кривыми руками. То помешаю чуть дольше нужного, то лишнюю щепотку положу. Слагхорн, впрочем, добродушно посмеивался и заверял меня, в ответ на извинения об испорченном зелье, что у первокурсников такое частенько случается.
— Возможно, в Гильдию зельеваров вам и не попасть, мисс, но основные зелья для повседневного обихода вы будете сварить в состоянии, не сомневайтесь…
Это несколько утешало.
Очень часто я сидела в библиотеке вместе с Фабианом. Вместе мы учили уроки, я читала и по совместительству отгоняла от него не в меру нахальных девочек, доверительно сообщая, что брата у меня два, один из них занят, а второго я терять не намерена.
Гидеон рвал и метал, но с решением отца согласился. Пора было и остепениться, заявил лорд Прюэтт и как-то беззлобно усмехнулся. Фамилию — да что там, даже имя — таинственной невесты он не сообщал. А потом Рене пришло письмо-приглашение на приём в Рождественские каникулы в наш дом, и Гидеон, не веря в подобное, сиганул писать благодарственные письма отцу.
Я хихикала вместе со всем факультетом, прекрасно понимая, что эти двое любят друг друга. Но в то же время становилось страшно. Я — единственная девочка в семье. Ну да, меня баловали, любили, холили и лелеяли. Но вдруг… Об этом «вдруг» думать совершенно не хотелось. Мысли о помолвке в пятнадцать-шестнадцать пугали. Хотелось пожить немного для себя, хотелось… Да много чего хотелось. И мне было страшно, что мои планы кто-то разрушит.
Уроки, домашние задания и бесконечные эссе… Казалось, они сводят меня с ума.
Как известно, на первых двух курсах преподавалось не так уж и много дисциплин. На этом месте хотелось трагично рассмеяться, после чего зайтись рыданиями. Это кажется, что не много, а на самом деле в первые два года день был полностью забит. Не знаю, чем руководствовались маги, когда выбирали расписание своим детям — ну, и другим ученикам, естественно — но всё это выглядело так, будто у нас собирались отбить охоту либо пакостить друг другу, либо учиться. И желание ко второму пропадало, между прочим, намного быстрее, чем к первому.
Хотя и пресловутой «войны» между факультетами я не наблюдала, но определённое напряжение всё-таки существовало. Ладно, ладно, не определённое, а очень даже чувствующееся напряжение. Например, гриффиндорцы постоянно дразнили слизеринцев, чем провоцировали их на достаточно неприятные заклятия. И, с одной стороны, они не применяли к ним ничего особенно опасного, но должное впечатление о факультете формировалось. И никого не волновало, что начинали зачастую грифы.
Радовало то, что не все змейки были так радикально настроены. Тот же самый Рудольфус Лестрейндж с удовольствием проводил время в компании моих братьев. На минуточку, один из них был самым настоящим гриффиндорцем, безбашенным, гордым и очень вспыльчивым. «Вспыхивал» парень практически от любого слова, которое оскорбляло — или же ему казалось, что оно оскорбляло — то, что он любит. Нет, не из крайности в крайность, конечно, но всё-таки. Конечно, случаев вроде: «Тебе не нравятся яблоки… АВАДА КЕДАВРА!» не было, но всё-таки рыжего старались лишний раз не задирать.
Я общалась с немногими. На самом деле, мне вполне себе хватало общества братьев и соседок по комнате, которые довольно быстро стали моими подругами.
С Чарити можно было поболтать по душам, а если и не советоваться, то советовать самой. Всё-таки я была фактически старше некоторых учеников в два раза, так что меня крайне смешила и умиляла забота братьев. «Китти, солнышко, не ходи туда», «котёнок, не забудь шарф», «Моргана Прюэтт, почему ты не ешь?!» — и тому подобные фразы сопутствовали моему обучению, впрочем, будучи скорее приятными, чем навязчивыми.
Некоторые девочки мне завидовали. Ну, возможно, было чему. Я была довольно симпатичной, умела держаться в обществе, не смущалась, много знала, училась теперь на отлично, да ещё и имела двух милых братьев, которые носились со мной, как с принцессой. Я очень часто оказывалась в обществе старшекурсников, среди которых чувствовала себя намного более комфортно, чем с моими официальными «ровесниками». Играть ребёнка получалось плоховато, так что со временем я бросила это неблагодарное занятие. Как я уже и говорила, из детей общалась только с Мирандой и Чарити. С первой было весело, а вторую хотелось защищать.
Очень много времени занимало самостоятельное обучение. Я прекрасно понимала, что любой желающий может проверить почту, поглядеть список книг, взятых в библиотеке, поспрашивать однокурсников. Так что желаемую — и, честно говоря, не совсем законную — литературу мне поставлял сам замок.
Да-да, именно. Я вовремя вспомнила о Выручай-комнате.
Самое интересное, что нашла я её действительно случайно. Просто, расстроенная неудачами в Зельеварении, я сетовала на то, что у меня нет мало-мальски пригодной лаборатории. Всё-таки с практикой у меня наверняк получалось бы лучше, я была в этом уверена. Тем более, отвращения перед любыми ингредиентами я не испытывала. Грустно усмехнувшись, я тогда остановилась, неожиданно даже для себя.
Ну да. Отвращение. Могла ли я его ещё испытывать?
Я за свою короткую жизнь узнала очень многих людей. Хороших и плохих, красивых и безобразных, весёлых и грустных. У каждого были свои привычки, свои причуды, свои истории, которые они никогда не рассказывали вслух. Возьмём, скажем, того же самого Тёмного лорда. Конечно, его поступки были гадкими, они заслуживали порицания. Но могла ли я испытывать отвращение к убийце, пройдя через смерть и оставив хороший кусок души где-то между мирами? Могла ли испытывать отвращение к злодеяниям вообще, могли ли они возмущать меня так, как раньше? Нет. Всему я находила объяснение, а прохлада в душе, как поселилась, так и прижилась. Кажется, это отображалось в глазах. Выжженная степь, вот что видели люди, заглядывающие в глаза улыбающейся хорошенькой девочке.
Я была сломана.
Безнадёжно.
Несколько рассеянно замечая, что желания плакать такие мысли не вызывают, я оторопело уставилась на появившуюся будто из ниоткуда дверь. А поняв, что это, едва сдержала счастливый визг.
Именно в такие моменты я чувствовала себя живой.
Комната действительно поражала своими размерами и возможностями. Казалось, что она может предоставить любое место, которое вошедший когда-то видел или которое только мог себе представить. Я не стала изгаляться, я говорила, что хотела место, где смогла бы тренироваться в Зельеварении. И я получила огромную лабораторию.
Чего тут только не было. И множество книг, и котлы, и нужные для зелий ингредиенты, заменённые на действующие в пределах комнаты муляжи, и множество копий трактатов, наверняка безумно интересных любому уважающему себя зельевару. Я даже несколько укорила себя, ведь этим предметом на самом деле никогда особенно не интересовалась, да и рука у меня к нему абсолютно «не лежала».
Более интересными мне казались Чары. Там и простор для воображения был, и результат не заставлял себя особо ждать. Да и получались они у меня намного лучше, чем остальные предметы. Мысленно я ставила ещё на Руны или Нумерологию, но, пока предмет ещё не начали вести, ничего толком сказать не могла.
Да, руны меня завораживали. Ведь с помощью них можно было добиться просто колоссальных вещей, совершить настоящий прорыв в науке. Как насчёт непотопляемых кораблей? Или, например, несгораемой мантии? О боги, я не знала, были ли такие вещи в мире магов, но я безумно хотела создать их прототипы.
Меня удивляла жизнь волшебников. Здесь, в Хогвартсе, я могла наблюдать за ней намного лучше, чем в своём родном поместье. И эти наблюдения меня поражали.
Начнём с того, что мне в голову закралась совершенно неожиданная и даже дикая мысль. Мой отец что-то скрывает. Нет, не в смысле скрывает измену или, скажем, деньги в одном из банков Швейцарии, а скрывает что-то очень важное, страшное и, скорее всего, тёмное.
Начнём с того, что он безумно боялся за свою семью. Это было заметно хотя бы по тому, что на Косой аллее я была всего два раза — когда нужно было покупать первый раз вещи в школу для братьев, и второй, когда в этих самых вещах необходимость появилась и у меня. Розмари из дома тоже особенно не выходила. Под словом «дом» я подразумевала не стены поместья, а территории, принадлежащие Прюэттам. Миссис Прюэтт вполне себе мирно передвигалась по ним, общалась с вассальными семьями, частенько брала меня с собой. Она пила с женщинами чай, обсуждала бытовые вопросы, а меня нередко отправляли гулять с их детьми. Но за территорию, огороженную, как я поняла, какой-то защитой, мы выбирались редко.
Так же за мою теорию говорил и тот факт, что мне с пяти-шести лет наняли первых учителей. Чары, защитные заклинания, множество щитов, подаренные простейшие амулеты для защиты разума и так далее, и тому подобное… Стоит ли говорить, что у братьев история была схожа. Ну, возможно у них делался упор на боевую магию, тогда как меня в большей степени старались обучить защитной.
И понимание того, что отец что-то скрывает, вызывали у меня в душе лёгкий холодок. Прюэтты, как шептались иногда по углам, были тёмным и скрытным семейством, особенно нигде не светящимся. Но, как не парадоксально, ни одна война не развязывалась без их участия, и ни один мир не заключался без их молчаливого согласия. Это пугало.
Я понимала, что отец — взрослый маг, что он сделает всё, чтобы защитить меня. Но тут вставал вопрос, который, как оказалось, был наиболее важным. И этот самый вопрос теперь мешал мне спокойно засыпать, заставлял накладывать пока ещё простенькие защитные чары на свои вещи, брать кубки только левой рукой — там, как я постоянно помнила, находился определитель ядов и зелий — и зарываться в талмуды по защите разума в Выручай-комнате.
Род будет защищать меня до последнего. Но от кого?
Варианта было два. Оба из них имели свои плюсы и минусы, оба имели как обоснования, так и опровержения. Два сильнейших волшебника, добро и зло, честь и порок. Но была ли честь искренней, а порок — не показным? Было ли зло истинным, а добро — не наигранным? Дамблдор и Реддл, я боялась их обоих и не знала, кому верить.
Естественно, доверять хотелось «светлому» директору. Он вроде бы и о детях заботился, и благоприятное впечатление производил. Да и аура вокруг него будто была особенной: этому человеку хотелось доверять, пусть и не беспрекословно, но довольно сильно. Спиной к нему, в любом случае, поворачиваться казалось безопасным.
Но я, хоть и смутно, но помнила книги. И не находила объяснений будущим действиям мага. Неужели это всё — лишь воля случая, издержки судьбы, её незримые насмешки? Или же это тщательно отработанный и выверенный план, подготовленный старым маразматиком, заигравшемся чужими судьбами? Я не знала.
Хотелось рассказать кому-нибудь о своих опасениях. И о том, что чувствовала себя ужасно, находясь будто «под колпаком» у директора, и о том, что боялась за братьев, которым было суждено умереть в этой войне. Войне, которую мы не развязывали, в войне, в которой не понятно, кто за что борется.
Но такого человека не было. Я попросту не видела его ни среди взбалмошных гриффиндорцев, ни среди солнечных хаффлпаффцев, ни среди бесспорно умных райвенкловцев, ни среди изворотливых слизеринцев, ни, тем более, среди взрослых преподавателей.
Впрочем, как я уже и говорила ранее, я не всё время только сидела и думала о том, как страшно жить. Нет, естественно, подобные мысли совершенно неожиданно посещали меня и в кругу подруг, и за столом, и на очередном безумно интересном уроке Чар. Но я крутила головой, рассматривала окружающих, делала выводы и умудрялась даже получать некое удовольствие от жизни.
В мире волшебников смешалось несколько разных эпох.
Здесь были вассальные семейства, которые присягали на верность какому-нибудь знатному чистокровному роду, ища у его главы защиты и помощи. Здесь были балы, которые неизменно давали на Рождество или в честь рождения долгожданного наследника. Здесь был этикет, были реверансы и длинные платья. Но в то же время, совершенно неожиданно для старых магов, в их закостенелом и таком понятном — и даже вроде как правильном — мире появилась молодёжь. Молодёжь, которая коротко стриглась, слушала джаз и курила маггловские сигареты. Появились «вечеринки», на которых теперь не раскланивались под старых добрых Шопена и Моцарта, а обсуждали политику и искусство, читали стихи маггловских поэтов серебряного века, пели песни и вспоминали, бесконечно долго вспоминали.
Теперь некоторые девушки коротко стриглись, а парни надевали чуть более свободные вещи, чем были положены по тому же самому этикету. Теперь не считалось зазорным встречаться до заключения брака, хоть на беспорядочные половые связи действительно смотрели косо и даже ещё осуждали. И вновь, то там, то тут, обсуждался уже не «Ежедневный Пророк», а свежий номер «Таймс», и яро спорили уже не о политике Министерства, а обсуждали давний союз Великобритании и Франции.
Маги поняли, что мир стал тесен. И если старшие поколения не хотели признавать подобного, то молодые уже во всю пели песни, читали вслух Ахматову и смеялись над свежими анекдотами, ставшими им неожиданно понятными.
Конечно, некоторые шипели что-то про «магглолюбцев» и «распущенное поколение», но на подобные комментарии внимания особо не расточали. Мне же хотелось побыстрее подрасти. Я вдруг действительно заинтересовалась литературой — а в большинстве своём всё-таки стихами — и музыкой, мне хотелось обсуждать их, хотелось говорить об этом, забывая про войну, про ужас, который, казалось, снова маячил где-то впереди. Но младшие курсы были заняты лишь самими собой, да ещё шалостями, а в кругу старшекурсников я смотрелась странно; меня считали милой малышкой, но к мнению не прислушивались.
Было обидно. Я откровенно скучала.
***
Кто-то когда-то сказал, что правду глотать больнее, чем стекло.
Я, конечно, сомневалась, что автор этого изречения действительно вкушал стекольную продукцию, но теперь, стирая со щёк предательские слёзы, я готова была с этим согласиться.
«Выскочка», — снова и снова слышала я, отдалённо понимая, что подобное мне лишь мерещится. Снова и снова.
«Просто она пользуется вниманием братиков, вот и всё».
«Интересно, она уже помолвлена с кем-то или нет? Не удивлюсь, если её никто и замуж не возьмёт — слишком много о себе думает».
«Пф, тоже мне, принцесса. Род богатый, вот и пользуется».
И я, взрослая, состоявшаяся личность, рыдала, забежав в один из пустующих кабинетов.
Было больно. Нет, чёрт возьми, было очень больно.
Я понимала, что не особенно нравлюсь девочкам со своего факультета. Особенно с первого по второй курс, начиная с третьего-четвёртого ко мне относились, как к довольно милому ребёнку, а у шестого-седьмого вообще, казалось бы, просыпался материнский инстинкт. Я неуверенно улыбнулась, вспоминая их заботу, и обняла себя за плечи, ёжась. Рождественские каникулы начинались уже через пару дней, завтра нас должны были отправить домой поездом.
А тут это.
Нет, я не обижалась на мнение этих детей. Ключевой момент был в том, что это всего лишь дети. Вполне возможно, что, когда они подрастут, мы даже будем дружить, а если и не дружить, то, по крайней мере, близко общаться.
Но то, что там сидела обычно тихая Чарити, молчаливо поддерживая тему разговора, было словно ударом под дых. Я считала её подругой. Действительно считала. А друзья для меня значили многое.
Я отлично помнила, как в прошлой — а теперь кажущейся такой далёкой — жизни срывалась по первому звонку друга, просящего забрать его, или же приезжала с ночёвкой к подруге, когда её бросал парень. И в этом мире я готова была поступать точно так же, если даже не делать чего-то намного большего. Дружба, как и любовь, должна быть с полной отдачей, иначе отношения не держались. И отдача должна была быть обоюдной.
Естественно, когда это сборище разошлось, а из библиотеки вернулась Миранда, я довольно едко поинтересовалась у Бербидж, что, собственно, происходит. Девочка покраснела и сказала, что боится их, потому ничего и не сказала. И почему-то меня это жутко разозлило.
Мисс Кидделл не поддержала ни одну из нас. Она выслушала и меня, и блондинку, после чего нахмурилась и пожала плечами.
— Вполне возможно, что она не врёт, Моргана. С чего ты?..
Но я уже не слушала. Просто встала и выбежала из гостиной. Чарити, кажется, что-то кричала мне вслед, но я не расслышала.
Сейчас, сидя на холодном полу и опираясь головой о стену, я понимала, что Мира была права. И что разреветься, как маленькая девочка, было действительно глупым шагом. Но во мне играли детские гормоны, которым я обычно уделяла мало внимания, душа в себе подобные порывы.
Я встала с пола и отряхнулась. Не зная, как обстоят дела с моим внешним видом, я достала палочку и пробормотала очищающее заклинание. Ещё одним взмахом древка привела в порядок волосы и убрала следы слёз на лице. Не стоит давать повода для сплетен, ох не стоит.
***
С девочками мы помирились.
Да, звучит странно и как-то по-детски глупо, но я простила, и сама попросила прощения. Кажется, детское тело давало о себе знать. Ну никогда бы не обиделась на такой бред в прошлой жизни, а тут вот это…
Чарити было очень неловко. Она ещё какое-то время боялась лишний раз сболтнуть в моём присутствии что-нибудь лишнее, это несколько раздражало. Знаете, есть такие люди, которые изображают из себя буквально невинного агнца, посланного на заклание. Из-за них чувствуешь себя мерзким и страшным чудовищем. Проблема в том, что Бербидж действительно была очень не уверена в себе, действительно переживала из-за каждого сказанного впопад или нет слова, так что в этом случае она действительно была тем человеком, которым казалась.
Миранда лишь пожимала плечами, трепала меня за щёки и советовала набраться терпения.
— Чарити бы так или иначе с кем-нибудь поссорилась из-за этой своей своеобразной модели поведения. И не знаю, что было бы хуже: общаться хотя бы так натянуто, как сейчас, или оставить её в том гадюшнике.
Умом я понимала, что она была права. Слабых тут давили, и хотя на Гриффиндоре это было не особенно заметно, то вот межфакультетские разборки резко бросались в глаза. Я не знала, как обстояли дела на других факультетах — или, как тут некоторые выражались, в других «Домах» — но одно могла сказать точно: подобное ученикам пресечь невозможно.
Дело было в руководителях, начиная от завхоза и заканчивая директором. Я не могла не признать, что даже оценочная система была несправедливой. Детям, кроме, конечно же, очень больших энтузиастов, было попросту плевать на учёбу. Ну да, практиковалась выписка оценочных табелей. Раз в две недели родителям отсылался бланк с оценками их ребёнка, количеством заработанных и потерянных лично им факультетских баллов, да и отработки — уже пройденные и только назначенные — там прописывались, как и их причина. Но какого-то желания выделяться не было абсолютно.
Сейчас я сидела в библиотеке над одним из эссе. Писать у меня всегда выходило неплохо. Я ещё раз пробежалась глазами по тексту и удовлетворённо вздохнула. Вроде бы получилось неплохо. Душу грело то, что остальным только предстоит искать информацию, писать конспект параграфа учебника, а потом и эссе, а моя работа уже была готова. ЗОТИ мне нравилась, этого не отнять, хотя я находила её какой-то специфической смесью УЗМС с Чарами. Ну, по сути, так оно и было, только если программа УЗМС обещала нам вроде как изучение магических существ, а Чары пытались научить хотя бы палочку с правильного конца держать, то ЗОТИ было направлено на изучение определённого рода заклинаний, как против людей, так и против различных магических существ. Писать эссе по этому предмету мне нравилось особенно.
Дело было в атмосфере, которая окружала меня, пока я вчитывалась в старые книжки с жёлтыми толстыми страницами, текст на которых кое-где уже истёрся и приходилось угадывать кое-какие буквы. Меня восхищало то, что до меня ими пользовалось несколько поколений волшебников, начиная где-то с середины позапрошлого века. Кто знает, быть может эту самую книгу когда-то листал в подземельях Слизерина мой отец, или же бабушка, солнечная Хаффлпаффка, сидела над фолиантом вместе с подругами.
Именно находясь в контакте с чем-то старым, древним, хранящем на себе отпечаток других людей, я начинала чувствовать волшебство.
На меня не влиял таким образом Хогвартс, не влияли уроки, да даже волшебная палочка, так отличающаяся от палочек моих сокурсников, уже не столько радовала, не вызывала того внутреннего трепета, ощущения сказки. А вот книги неизменно заставляли мечтать.
— Не спишь, Китти?
Волшебный замок развеялся, а картинка, такая милая сердцу и так старательно рисуемая воображением, разбилась. Я нахмурилась и подняла взгляд на подошедшего ко мне брата.
— Фабиан Джеймс Прюэтт, я пытаюсь заниматься, — пробурчала я, убирая с соседнего стула сумку. — Чего надобно, старче?
Но парень вместо того, чтобы усесться рядом, взял в руки лежащую передо мной книгу и задумчиво покрутил в руках. Как-то воровато оглянулся, глубоко вздохнул и всё-таки сел за стол, впрочем, не рядом со мной, а напротив.
— Говорят, ты с подружками поссорилась?
Закатив глаза, я принялась складывать вещи.
Я любила братьев, правда. И меня очень трогала их забота, их желание защитить меня от всего, что могло причинить боль или хоть малейшее неудобство. Но иногда, когда они касались тем, которые не должны были их трогать априори, мне было довольно трудно сдерживать свой скепсис. Ну, согласитесь, глуповато как-то получается. Окей, они в мире магии на пять — всего лишь на пять — лет больше, чем я. Они уже на шестом курсе Хогвартса, да, их знания не сравнятся с моими, чего уж греха таить. Но жизненного опыта у меня намного больше, чем у любого из моих братиков, так что меня несколько напрягали их советы вроде «туда не ходи», «с той не дружи», а вот эти вот переживания насчёт ссоры… «Можно подумать, они ни с кем не ругались»
Не, умом-то я, конечно, понимала, что они попросту боятся за меня. Мол, люди разные бывают, а девочка я несколько странная, сверстницы меня не особенно любили, вот близнецы и боялись, что, подвергнувшись давлению, я закроюсь в себе и из солнечного, ласкового ребёнка, превращусь в забитую серую мышку. Но как им объяснить, что пребывание в онкодиспансере намного страшнее, чем какая-то там школа-пансион с недружелюбными детьми? Как объяснить, что я так долго боялась смерти, что сейчас у меня попросту иногда срывает тормоза? Как объяснить, что я буду цепляться за жизнь всеми руками и ногами, никуда не полезу, в передрягах участвовать желания нет, а инстинкт самосохранения и здоровая такая паранойя развиты раз в пять лучше, чем у них самих.
— Фаб, я понимаю, вы переживаете, но… всё в порядке. Правда, всё отлично, мы уже пришли к согласию.
Парень усмехнулся и, перегнувшись через стол, потрепал меня по волосам.
— И почему у меня иногда возникает такое ощущение, будто ты старше меня в два раза, и читаешь нотации здесь ты, а мне отведена только роль молчаливого слушателя, совмещённая с ролью нашкодившего ребёнка?
Я улыбнулась. Ну вот об этом я и говорю, солнышко, а вы…
— Родители волнуются, — немного погодя добавил он, нахмурившись. — Понимаешь, мама думает, что ты очень расстроена произошедшим…
Рассмеявшись, я снова закатила глаза и скинула в сумку оставшиеся листы пергамента.
— Если бы у меня что-то случилось, я бы сказала, разве нет?
— Конечно… конечно сказала бы, — Фабиан тоже поднялся, с шумом отодвигая стул, чем заслужил раздражённый взгляд Миссис Пинс. — Мы тебе верим.
Миссис Пинс, кстати, была довольно интересным персонажем. Довольно молодая женщина, ей исполнилось всего двадцать пять, а она уже стала хранительницей книг Хогвартса. Барбара Пинс была влюблена в книги, она обожала их, а потому на детей смотрела, как на стоящих под знаком вопроса вандалов. Такое ощущение, что прикидывала: способен ли во-он тот мальчик сделать что-то с учебником по Древним рунам, взятым с общедоступных полок, или вон та девочка, так рьяно перелистывающая справочник магических растений может сотворить со страницами… ну, вы поняли, что-нибудь эдакое… такое, за что ей потом захочется кинуть в неё непростительное.
Девушка всегда носила длинные платья, как и большинство преподавателей, её волосы были убраны в пучок, оставляя выбивающимися несколько прядей. Она не жила в замке, а каждый вечер уходила камином домой, в Хогсмид. Там её ждал муж, собственный домик и любимые книги.
Она походила на героиню так любимых мной раньше романов, такая же прохладная в общении, влюблённая в своё дело, мечтающая о чём-то и, как я была уверена, счастливая.
Попрощавшись с братом, я медленно брела в сторону гостиной своего факультета.
«Мы тебе верим».
Итак, мне доверяют. Вот уж не знаю, говорил ли он только о себе и брате, или же имел в виду отца с матерью тоже, но подобное открывало неплохие перспективы.
Я не говорила о том, что это сулило мне какие-то там привилегии, багаж плюшек или что-то ещё, но появлялась хотя бы призрачная надежда на то, что с моим мнением будут считаться.
Моя семья была, по магическим меркам, довольно-таки демократичной. Братьев не отправили куда-нибудь заграницу, не заставили поступать на Слизерин, да и вообще давали постоянно какую-никакую, но свободу. В некоторых семьях не было и такого. А то, что Гидеону помолвку резко заключили, так мальчик сам виноват. Отец давно говорил ему о том, что стоит вести себя менее провокационно и не поддерживать слухов, которые постоянно приписывают ему всё новые и новые отношения. По мнению Джеймса, парень должен был остепениться, а, женившись на милой однокурснице, к которой, как это было заметно, дышал неровно, и вовсе повзрослеть. На Фаба отец не давил, сам прекрасно понимал, что мальчик если и женится, то счастлив будет только в том случае, если спутницу жизни выберет себе сам. Правда, отец оговорил срок поиска невесты: десять лет. Дальше, по его словам, он будет действовать, исходя из интересов рода и только из них, не прислушиваясь к мнению сына. Парень с радостью согласился.
Но и для меня это тоже кое-что значило. «Мы тебе верим». Вроде бы такая простая фраза, а означала она бесконечно мало и бесконечно много одновременно. Именно на эти, случайно оброненные, явно не показушные слова, я и надеялась.
Выходить замуж сразу после школы, наверное, не хотелось. Нет, быть может и захочется, всё-таки к тому времени мне стукнет уже семнадцать здесь, а значит мой психологический возраст перевалит отметку в тридцать. Вроде бы пора уже и повзрослеть, остепениться. Нервно хихикнув, я пожала плечами и проводила взглядом выплывшего словно из ниоткуда призрака. Говорю так, словно уже второго ребёнка воспитываю, и мне лет сорок минимум.
Естественно, я не думала, что такой модели поведения должны придерживаться все. Честно говоря, я могла принять и простить практически любые замашки человека, если они не были опасны для меня или для моих близких. Да и кто вообще имеет право решать, как людям жить?
Ещё раз хмыкнув, я назвала пароль и вступила в тёплую и дышащую уютом гостиную своего факультета. Завтра домой.
