Если Юру или Отабека сейчас спросить про то, как они встретились, то никто и слова не скажет. Потому что история очень даже странная, но от того и смешная.
Встретились они в обезьяннике, в Питере. Когда часы уже показывали за полночь, а значит, уже наступал на пятки Новый год, полный той же однотипной херни, что и в этом, уже прошлом, году.
Снега в Питере совсем нет, только затянутые льдом лужи, нескончаемый поток дождя и пробирающий до костей холод.
Ни настроения, ничего.
Ни-че-го, по слогам растягивает у себя это слово в голове Плисецкий, кутается в чёрный шарф сильнее, стараясь быстрее отойти от компашки, с которой он крайне неудачно решил отметить праздник. Все выпили — ему не дали, потому он и чуть ли не бежал впереди планеты всей, чтобы скрыться от ржущих над очередной идиотской шуткой Виктора. Они уже раз пять останавливались, потому что кто-то засмеялся, предложил зайти в магазин или Мила опять поскользнулась на каблуках своих чёрных туфлей, утянув за собой и Гошу.
Всё было бы чудесно. Он бы спокойной дошёл до квартиры, помыл посуду и пожелав уже заснувшему на старом кресле дедушке спокойной ночи.
Но надо было им решить подразнить мусоров, стоящих около фонарного столба, совершенно забыв, что в их компании присутствовал несовершеннолетний в поздний час, что, в общем-то, запрещено законом и явно понесёт последствия.
И именно из-за этого он единственный остался сидеть в обезьяннике, вместе с бомжами и чего-то, дожидаясь, подтягивая ноги к себе, обнимая их руками. Плюс был только в том, что в участке тепло, можно даже снять куртку с шарфом.
Юра был даже не удивлён, когда через некоторое время сюда же привели ещё одного парня, который сел поодаль от него, на другую скамейку, но пялился очень и очень заметно, а ещё часто.
В Новый Год люди любят делать всякую невообразимую херь, но страдают другие. Например, милиция, или они там уже полиция? Да, плевать.
Телефон вырубился от холода ещё на улице, а без зарядки не включится, потому полицаям пришлось самим звонить дедушке Юры, чтобы тот его забрал, но он почему-то не отвечал. Спал, наверное.
Пришлось развлекать себя тем, что в ответку пялиться на того парня азиатской внешности, с выбритыми висками и чёрными в свете лампы накаливания глазами.
Тот качнул головой, со скрипом поднялся и присел к Плисецкому, протягивая руку. Юра сначала опешил, но потом непонимающе глянул на незнакомца.
— Я Отабек, — произнёс Отабек, продолжая держать руку, но даже совсем не обиделся, когда Юра её не пожал.
— Юрий, — кивнул в ответ Плисецкий, пытаясь по лицу определить эмоции Отабека. Тот молчал, смотрел куда-то своими на самом деле карими глазами, с полнейшим нечитаемым лицом. — Ты почему здесь?
— Езда в состоянии алкогольного опьянения.
Юра даже поближе придвинулся, но не почувствовал от Отабека запаха спиртного, который, возможно, перебивал резкий одеколон.
Теперь у него хотя бы есть компания на то, чтобы провести начало года, помимо уснувшего бомжа и какого-то алкоголика в растянутой майке, лежащего на лавке вдали от парня, чему тот был благодарен.
Задумавшись, Плисецкий даже пропустил вопрос от Алтына.
— А? Ну, я несовершеннолетний, гулял тут ночью. Теперь буду сидеть здесь, пока, кто не придёт.
Отабек кивнул, будто ему интересно, но лицо было таким же холодным и каменным.
Тут он достал из кармана чёрный маркер, огляделся на наличие мусоров, которых в комнате не нашлось и, перекинув одну ногу на другую сторону лавки, начал рисовать что-то на потрескавшейся стенке болотного цвета.
Сначала там появилась ёлка, затем импровизированный стол и красная звезда с Красной Площади.
Юра попросил его нарисовать рядом с ёлкой кота, а потом зарисовал телевизор с каким-то бородатым лицом внутри него.
— Кто это? — поднял бровь Алтын, губы которого, наконец, начали чуть приподниматься в лёгкой улыбке.
— Как кто?! — наигранно возмутился Юра, не сильно ударив Отабека маркером по бритому затылку. — Это же Филипп Киркоров! Ты вообще, откуда, раз его не знаешь?
— Из Казахстана.
Плисецкий, вообще-то, пошутил, но потом заткнулся, собираясь что-то сказать.
Теперь говорил не только он. Наконец получилось что-то вытянуть из его молчаливого, но хорошо рисующего компаньона на эту ночь. Юра даже порешил попросить деда вызволить и Отабека из этой маленькой тюряги. Все считали, что когда-нибудь Юрочка сядет. Так вот, он, уже, судя по всему, сел.
Через час приехал Николай Плисецкий, чтобы, как рыцарь, высвободить своего сына из заточения змей-мусоров и по просьбе подвести ещё и его нового чудо-знакомого батыра Отабека, потому что его мотоцикл
Юра тогда задохнулся от некоторой ахуенности оставили на стоянке рядом.
Алтын всё время молчал, они просто рисовали маркером и всё. Не пытался ничего спрашивать, не выражал никаких эмоций и довольно спокойно успокоил Юру, который хватался за железные прутья, крича песню попугая Кеши про свободу и то, что он хочет есть.
***
Второй раз в этот же участок Юра попадает внезапно. И из-за какой-то ерунды! Просто хотел незаметно стырить жвачку за пятнадцать рублей, а взвились так, будто он спиздил кольцо с бриллиантом или чью-то девственность.
Он дёргается, кричит о своих правах и материт все, на чём свет только стоит, проходиться по родословной полицейских, поливая их грязью, но в итоге оказывается там же где и в прошлый раз. На стене даже рисунки остались.
Второй раз в этом же участке Юра видит Отабека.
Плисецкий подсознательно думает, что это ебаная судьба решила пошутить над ним, потому что его деду опять будут звонить, а ему опять общаться с Алтыном, который его тоже замечает.
Ну, что за пиздец.
—
Hello, всем казахам, — махает рукой Юра, брякнувшись рядом.
В этот раз тут только он, казах и какой-то странный чувак в углу, на которого они не обращают внимания.
В Санкт-Петербурге лето, белые ночи, развод мостов под кофе и совершенно не тепло. Несмотря на то, что в той же Москве плюс висит уже недели две, то в Питере всё так же холодно и моросит. Впрочем, это лучше, чем помирать от жары и расплываться по асфальту лужицей.
Отабек в кожаной куртке, тяжёлых ботах и с перчатками без пальцев, будто его поймали по пути на фан-встречу любителей Арии. Плисецкий против них ничего не имеет, но выглядит Алтын очень забавно
и горячо в таком байкерском стиле.
Его пальцы, как и серая футболка под курткой немного грязные, в какой-то яркой краске.
Отабек отсалютовал ему пальцами.
— Господи, как же я ненавижу этих ебаных полицейских, этих ёбаных охранников, ебаных кассирш, горите в адском пламени, суки! — начинает свою тираду Юра, отлично зная, что Алтын, скорее всего не станет его останавливать, опять сверля дыру своими кофейными глазами.
Плисецкий кофе любил. Отабек тоже не казался ему таким уж и плохим, хотя они встретились уже второй раз не где-то в кафешке или типа того, а в участке. Вновь.
— При чём тут охранники и кассирши? — приподнимает бровь казах.
Юра со смехом примечает, что вот оно казахское наследие — уголовники. Теперь у него есть знакомые в тюряге, кто может надрать Никифорову зад за это приторное
«Юрочка», от которого блевать тянет.
Но Отабек называет его Юрой, когда говорит.
А говорит Отабек сравнительно не много.
— Запалили, как я жвачку спиздил, и взвились. Ну, не хватало мне пятнадцать рублей, ну чо, я могу поделать.
Плисецкий порылся по карманам своей олимпийки, на которой патриотично, на спине было написано «Россия» и вытащил из кармана ту самую жвачку с клубничным вкусом. Открыл её зубами, протянул одну подушечку Отабеку.
Тот благодарно кивнул.
— Спасибо.
Они оба зажевали, молча осматриваясь.
— А ты что опять натворил? С байка навернулся или тебя полиция моды посадила? — смеётся Плисецкий, вытягивая ноги в кедах.
— Вандализм. С друзьями рисовали граффити, тут менты приехали и загребли меня. Остальные убежать успели, — впервые за столько времени Отабек сказал больше четырёх слов.
Вот почему у него руки грязные.
И вот почему Юре он стал больше нравится.
Чёрт возьми, он мотоциклист-панк ещё и граффити рисует по выходным? Вообще ахуенно.
— Бек… — протянул Плисецкий внезапно, ткнув казаха под рёбра локтём. — Как выйдем и увидим свет — тоже хочу граффити рисовать.
Отабек смерил его взглядом, после кивнул и протянул белобрысому парню свой телефон. Несмотря на то, что он выглядел очень даже милым, но крыл знатно. И глаза у него красивые, зелёные такие. Яркие.
Слишком яркие для сносной погоды Питера.
Алтын всё бы отдал за то, чтобы посмотреть, как у Юры вьются его длинные волосы и как сам Плисецкий покрывает их отборным русским матом, заставляя весь словарный запас Отабека завидовать.
Когда номер уже оказался у Отабека в телефоне, Юрка фыркнул:
— А ты Пушкина знаешь?
— Ну, знаю. И что?
— А то, — качнул головой Плисецкий, подходя к решётке, сжал её руками, начиная читать
«Узника» Пушкина.
Сижу за решёткой в темнице сырой
***
В последующие разы они попадают в обезьянник вместе. Сначала Отабек всё-таки тащит Юру к его знакомым, с которыми они рисуют яркие стрит-арты, украшающие город на Неве, сочетаясь со стариной.
Катает на своём мотоцикле, пока волосы треплет ветер и они вместе греют руки о стаканчики с кофе, когда смотрят развод мостов, в бледном свете фонарей и лампочек.
И целуются тоже впервые в уже другом участке, где так же тепло и стены бледно-розовые.
А вот участковые более говняные, так что отбирают баллончики.
Юра смеётся, вытаскивая телефон из кармана джинс, и пихает улыбающегося Отабека в плечо.
Разблокировав экран паролем, он открывает галерею, разглядывая фотографию.
— Это было не зря, — улыбается Плисецкий, краснея от того, как чужие сильные руки убирают его локоны, чтобы тоже посмотреть через плечо на фото. Юра в белой растянутой футболке с кармашком и собранными в хвост волосами смотрит, прищурившись, как будто сквозь.
Сзади, на кирпичной стенке нарисованы большие белые крылья, растущие из чужой спины. Громоздкие, великолепные. Показывающие все его величие, как таковое.
Они нарисовали крылья, уже докрашивали белым концы перьев, но тут вновь появились полицейские, забрав их обоих в ментуру. В очередной раз.
— Ты, правда, как самый настоящий ангел, — улыбается Алтын, глаз не сводя с фото, от чего Юре становится немного неловко. Казах даже фотографию рассматривает так детально, и совершенно ненавязчиво вглядывается в его открытые из-за футболки острые ключицы.
— Фу, я тебе девчонка что ли? — Плисецкий отфыркивается, собираясь дать Отабеку подзатыльник, но тот ловит ладонь.
— Не девчонка, а воин за свою свободу, — мягко улыбается Алтын, аккуратно удерживая запястье.
— Ага, сражаюсь против мусоров за свободу, конечно, — хмыкает Юра, молча разглядывая черноту омутов карих глаз Отабека. Наверное, там, где-то в темноте плещутся демоны парня, которых тот держит под строгим замком и лицом-стеной, без единой толики эмоции.
Казах убирает выбившиеся из крупного хвоста светлые локоны, заправляет их за ухо, касаясь чуть мозолистыми пальцами бледной, почти алебастровой кожи, которая не видела загара из-за огромнейшей влажности в Санкт-Петербурге.
В Питере на удивление тёплая весна. Солнце раскинуло свои лучи, отражающиеся от мутных вод Невы. Дожди идут так же стабильно, но нередко тёплые, мягкие, такие, что хочется стоять под дождевыми каплями, наслаждаясь тем, как они скатываются по коже и разбиваются об асфальт. Почки распускаются, сады взрываются зелёным, цветы, как в калейдоскопе, разноцветные.
Отабек приближается к Юре ближе, обжигает лицо дыханием, легко целует. У Плисецкого дрожат ресницы, но он яростно отвечает, обхватывает лицо казаха пальцами, поглаживая выбритые виски.
Внутри у Юры тоже наступает весна.
