Сегодня

«Нас всегда было двое, верно?» Сложно подбирать слова, растягивать губы в улыбке. Быть таким правильным и «обычным», как все, как нужно. Таким меня понимают и хотят видеть, принимают и даже любят. Любят ли? Пропускаю его темные волосы сквозь пальцы, мягкие, ластятся, как шелк, пахнут имбирным печеньем… Как давно я перестал есть это печенье? Ненавижу имбирь. Ненавижу его вкус, запах… Аллен хитро улыбается и деланно смущенно морщит аккуратный чуть вздернутый носик, очки поправляет. Такой изящный, плавный и правильный… кукла, иначе и не скажешь. Красивый, утонченный, продуманный в каждой малейшей детали. Одежда аккуратная, ни одной морщинки и лишней складки. Идеальный? Наверное. «Такой поломанный я… Смешно.» - Мог бы и поцеловать при встрече. – тонкие руки обвивают мою шею. Не крепко. Но я почти задыхаюсь. – Годовщина, а ты как воды в рот набрал. Даже ничего не скажешь? Кривлю губы, смеюсь. - Засмотрелся на тебя, извини. Никак не налюбуюсь… Проглатывает очередную ложь. Да и ложь ли это? Он ведь и правда так прекрасен. Слишком прекрасен… Прижимаю его ближе, привычно прогибается под моими руками, ластится, словно ручная кошка. Чувствую чужие губы на губах. Чужие. «Мешаю.» День такой обычный, повторяем маршруты абсолютно всех нормальных парочек в праздники. Кафе, парки, аттракционы, кино… Держимся за руки, обжимаемся при любом удобном случае. Хотя что там… Абсолютно при любом случае. Ловлю на тебе чужие восхищенные взгляды, ты привлекаешь внимание почти любого и любой, это не новость. Привычная злость на затворках сознания, раздражение. Ты крепче сжимаешь мою руку, усмехаешься, говоришь, что ревновать глупо. Ревность? Наверное… - Ты только мой, а я только твой. Помнишь? Киваю машинально. К чему это было сказано? «Всегда только мешаю, прости.» Очередная съемная на ночь квартира теплая, даже уютная. Но ты все равно недовольно хмуришь брови, раздраженно плечами передергиваешь. - А если бы его не было… - не даю договорить, целую. Как ты любишь пытаться все испортить. Просто замолчи. Ты слушаешься. Подчиняешься? Скорее одолжение делаешь. Каким бы безобидным не казался, как бы не ластился и не прогибался каждый раз… ты делаешь это, потому что тебе хочется, потому что тебе нравится. Заставить тебя делать что-то против своей воли? Наивно даже думать о таком. Все равно все будет так, как этого пожелаешь ты, верно, Аллен? «Сегодня меня не будет существовать. Хорошо?» Целую жадно, глубоко, мокро. Как нравится тебе. И мне, наверное, тоже. Ты не расслабляешься ни на секунду, каждое твое движение – продуманный, хорошо отыгранный сценарий. Все должно быть на высоте, это же ты. Никакой спонтанности, ничего лишнего. Поцелуи, укусы, даже движение рук по спине – словно заранее знаешь, как именно провести пальцами, оцарапать ногтями, не оставляя при этом следов. Это не нужное, совершенно не подходящее. Ведь секс – это всегда взаимное плотское удовольствие, ничего более. Так было написано в твоих книгах. Так теперь заложено в тебе. Уже на кровати избавляемся от одежды – а как иначе? Ведь кровать именно для этого, ты всегда так говорил… Сценарий не меняется никогда. Каждый раз что-то иное, но в тоже время абсолютно однотипное. Меняются мелкие детали, вроде интерьера, слов, одежды… Все остальное – неизменно. И стонешь ты так сладко, ноты подобраны идеально, не слишком громко, но и не тихо. Я должен получать от этого двойное наслаждение, как музыкант, словно от симфонии. Это приятно, красиво, правильно. Так нужно. Не срываешься ни на секунду. Можно ли вывести тебя из равновесия? Да и нужно ли это? Вхожу – ты как всегда выгибаешься, голос твой ломается. Но и это было прописано тобой заранее, как и много раз до этого… бесконечно много раз… «Я все равно буду ждать. Прости за это. Прости…» Когда все заканчивается, ещё глубокая ночь. Ты говоришь что-то нежное и, кажется, пошлое. Не могу разобрать. Виски бьет тупой болью, не могу игнорировать, не могу отвлечься. Так было всегда, это просто предчувствие. Что-то ментальное. - Забыл сказать… Завтра с утра срочные дела появились. Нужно успеть собраться, приготовить все необходимое… - говорю на автомате, не жду ответа. Одеваюсь машинально, квартира больше не кажется уютной. Ты молчишь, за стеклами очков не видно глаз. Не пытаюсь поцеловать на прощание, бесполезно. Уже у двери ловлю холодный негромкий рык. Ледяной, ядовитый. - Я думал, он уже сдох. Зачем он вообще существует такой? Дефектный уродливый… Закрываю дверь раньше, чем ты успеваешь договорить. Не злюсь. Совсем. «Я причиняю своим существованием только проблемы, верно? Ерунда… Я все равно смогу улыбаться тебе.» Дорога до дома длинная, но незаметная. Особняк холодный, темный. Камин давно погас, сквозняк пробирает до костей. Здесь все привычное, приевшееся, до боли настоящее. Иду в свою комнату. Просто знаю, что идти надо туда. Тут так же темно, мрак плотный, удушливый, но по-своему комфортный. Тишину разрывает едва слышное дыхание. Хриплое. Ломаное. Надрывное. Ты как всегда возле кровати, лишь голова на простыни наклонена, не осмелился лечь без спроса. Какой дурак, безумно глупый. Кажется, спишь. Бледный, болезненный, угловатый. Лишь на щеках непривычно яркий румянец. Снова жар. Укладываю тебя на кровать, ты совсем легкий, почти невесомый, только кости сквозь мягкую одежду чувствуются. Как же ты ещё не сгорел в ярком дневном свете, словно тонкая рисовая бумага? Так не должно быть… так не живут… Глаза открываешь не сразу. Янтарные, но такие блеклые, с лопнувшими сосудами в раздраженных белках. Зрачки расширены из-за темноты. Губы искусанные в улыбке растягиваешь, пытаешься что-то сказать. Лишь кашель. Но твой голос чудесный, тихий, чуть дрожащий, я помню. Самый лучший. Самый худший. Пальцы твои слабые, нервные, с внезапной силой стискивают ткань рукава, почти прорывают непрочный хлопок. Запястья ужасно тонкие, сеть вен проступает сквозь кожу, выделяется синеватой паутинкой. «…а потом мы исчезнем. Но только вдвоем. Только вместе.» Целую твои холодные руки. Пальцы, ладони, запястья. Нежность щемящая, почти болезненная для обоих. Мои губы слишком горячие, совсем не ласковые, плавят твою тонкую кожу, ты дергаешься нервно, ломано и загнанно, руки дрожат сильнее обычного. Но ты улыбаешься так счастливо, почти с безумным отчаянием. Слишком ярко для твоего измученного болезнями тела. Притягиваю рывком, заставляю сесть. Не противишься, только выдыхаешь судорожно ледяной воздух. Обнимаешь крепко, словно тиски, будто слиться в одно пытаешься. В очередной раз поражаюсь силе в твоем тщедушном теле. Обнимаю в ответ, пытаюсь не делать больно. Но понимаю, что не выходит, прижимаю так же неистово, так глупо и слепо. Слабо бьешься, словно пташка в клетке, тебе больно, я знаю, но вскоре затихаешь, дышишь через раз, в плечо мое вжимаешься. Ты холодный, поломанный, неправильный. И волосы твои чуть жесткие, такие длинные и вьющиеся, с кучей калтунов непослушных. В пору бы начать сравнивать, но… с кем? Разве есть кто-то ещё? Кто-то кроме тебя и меня? Кроме нас. - Ты пришел… - голос твой ломается, хватает буквально на пару слов, но они так сильно бьют по барабанным перепонкам, приносят почти физическую боль и какое-то мазохистическое счастье, такое густое, как мед, но горькое, как лекарства от кашля, что мы пили в детстве. Так давно… - Мана… - вырывается против воли, такое чужое, но безумно правильное. Ты говорил забыть на эти сутки, словно и не было тебя никогда. Быть счастливым хотя бы в этот день. Быть правильным. Быть… Целую порывисто, но так неловко, словно в первый раз, как когда-то давным-давно, в прошлой жизни, кажется. Ты тогда плечи мои сжимал испуганно, и губами к губам прижимался так наивно и слепо, краснел от смущения, и глаза яркие жмурил. И губы твои были мягкие-мягкие, совсем девичьи, удивительно сладкие, как те булочки шоколадные, что ты вечно уплетал. А потом, после всего этого ты смеялся и говорил, что нос мешает и вообще в книгах ерунду пишут, не приятно это вовсе. И все равно это происходило снова и снова… постоянно… Сейчас твои губы другие, ужасно сухие, со вкусом лекарств и крови. И тебе больно от прикосновений к ним, кажется, но все равно ты прижимаешься порывисто, как можно ближе, словно от этого твоя жизнь зависит. И я понимаю, так хорошо понимаю… Поцелуй такой детский, смешной безумно, но мне так нравятся твои губы. Просто касаться, раздирая корочки на едва затянутых ранках, чувствовать обжигающую влажную кровь. Ты кусаешься, рвешься, пытаешься сделать хоть что-то, едва не хнычешь. Но обиды в тебе нет, лишь пустое желание, оголенные эмоции, словно током бьющие. 220 вольт в каждом движении, каждом вздохе… Целую глубже, языка твоего касаюсь нетерпеливо, ты все так же кусаешься, приходится держать за подбородок, челюсти не давая смыкать слишком сильно. Во рту у тебя слишком горячо, вкус крови оглушает сильнее, терпкий, удивительно сладкий и родной. Переплетаюсь с твоим языком, кусаю в ответ, тебя словно разряд пробивает, но ты лишь сильнее предплечья мои сжимаешь, до царапин, до синяков, словно под кожу въесться желаешь. Отстраняюсь, лишь когда чувствую, что оба задыхаемся. Тонкие ниточки кровавой слюны, твоей или моей, не важно. Губы твои припухшие, влажные, и дышишь ты так тяжело, болезненно жадно, не смотришь на меня совсем. И румянец на щеках ещё ярче. Ты все так же смущаешься, теряешься и робеешь… Словно и не было столько лет, пустых, на самом деле. По щеке глажу судорожно, движения такие нервные, такие ломаные для меня, резкие, но все же бережные. Ты словно пропитываешь насквозь своим нравом, как сигаретный дым в легкие забиваешься, отравляешь кровь, каждую клеточку тела. Это так неправильно, но так необходимо… ты как привычка, вредная и болезненная, и искоренить тебя невозможно, совершенно нереально. Ты шепчешь что-то, узнаю свое имя, как молитву повторяешь, словно надеешься, что тебя это спасет. Глупость, я для тебя такая же привычка, такая же губящая и невозможно необходимая. Мы погубим друг друга в итоге, просто уничтожим, как плюс на минус. Кусаю тебя в шею, слишком резко и жадно, ты вскрикиваешь хрипло, дрожишь, словно лист осиновый, но вырваться не пытаешься совсем, лишь шею сильнее открываешь, ещё просишь, и не разобрать, вслух ли произносишь, или это мысли твои такие громкие. Поцелуи такие хаотичные, везде, где можно дотянуться, оставить след болезненно-сладкий, раздражая бледную кожу варварскими метками. И ты в спине от этого прогибаешься сильнее, царапаешь в ответ, жадно, сильно, по ощущениям - почти до костей. Реагируешь слишком ярко и эмоционально, буквально задыхаешься, и надо бы успокоить, приласкать, но сил совсем нет на это, в голове мысли путаются в один большой клубок, ни одной не уловить. Рубашка на тебе велика, легко стягивается через голову. Краем сознания узнаю в ней одну из потерянных своих, и от этого сердце сжимается болезненно-сладко, от такой глупой, детской нежности и привязанности. Спускаюсь ниже, пальцами выпирающие ребра пересчитываю, оглаживаю впалый живот, от чего ты совсем тихо стонешь, и я знаю, что после ты опять будешь кашлять кровью, задыхаясь, но все равно продолжаю, кусая и вылизывая твердые соски, вызывая новые, болезненные для тебя, и такие сладкие для меня, стоны. Это почти насилие, но кому есть до этого дело? Оглаживаю выпирающие тазовые косточки и ты ноги инстинктивно раздвигаешь, но это не выглядит пошло или развратно. Ты словно сдаешься в очередной раз, хотя изначально не боролся. Такой открытый и податливый. Мой. - Мой, только мой… Пожалуйста… - и слава это твои, кажется, но все так смешивается… Стягиваю пижамные штаны, ноги тонкие, бледные, оглаживаю бедра, сжимаю сочащийся смазкой член, ты словно о дыхании забываешь, мечешься судорожно, опять приходится удерживать, собственное возбуждение почти болезненное, но я умело игнорирую собственное тело, слишком увлекшись твоим. Вновь целую, одновременно двигая рукой по твоей плоти. Ты стонешь в мои губы громко, жалобно и навстречу ладони бедрами толкаешься неловко, пальцы в волосах моих путаешь, почти выдираешь пряди. Ну и пускай. Это же ты… Чувствую, как ты мелко дрожишь, голову откидываешь невольно, поцелуй разрывая и стонешь надрывно, почти вскрикивая, кончаешь. И голос твой, хриплый, надломленный, лучше любой музыкальной симфонии. Оставляю тебя на спине, не пытаюсь перевернуть на живот, хотя было бы удобнее. Когда-то давно ты говорил, что любишь видеть меня, смотреть в мои глаза. Теперь ты почти всегда молчишь, ни о чем не просишь, и не стал бы противиться никогда, но я помню, и забыть все равно не смогу, как бы ни пытался. Растягивать тебя легче после оргазма, ты расслаблен, почти не сжимаешься. Пальцы входят свободно, два, три, раздвигают тугие стенки, ты лишь дрожишь опять, почти не дыша, и скорее всего это от обычного страха, детского, давнего. Пропускаю момент, когда стянул с себя одежду торопливо, раньше это ты делал, но теперь твоих сил едва хватило бы на пуговицы рубашки. Обидно даже. Вхожу рывком, бедра чужие до обескровленной кожи сжимая, так, что после обязательно будет россыпь синяков. Ты кричишь, кажется, не разобрать, в ушах кровь стучит, я слишком сосредоточен на своих ощущениях. Ты безумно узкий и горячий, болезненно-тесный. Закрываешь руками лицо и дрожишь, приходится приложить немало усилий, чтобы руки твои отвести в стороны, переплетая пыльцы и вжимая ладони в кровать. Ты жмуришься, на щеках дорожки слез, которые я тут же сцеловываю. Слова вырываются сами собой, тихие, надрывные, но ты слышишь, замираешь на секунду, киваешь судорожно, шепчешь о тех же чувствах, о том, что больно, о том, что хорошо, и в словах твоих все то, что я сказать не смогу вслух никогда. Прости. Прости. Движения резкие, глубокие, но ты быстро свыкаешься, буквально плавишься, почти не в силах стонать от каждой вспышки удовольствия, выбивающей раскаленный воздух из легких. Словно пытаешься мне пальцы на руках сломать, сжимая судорожно, отчаянно. Отдаешься полностью, без остатка, словно в первый раз. И это тоже не правильно, наверное… Хотя нет. Как раз это и верно, искренне, так, как можешь только ты. Так, как ты учишь и меня. - Смотри на меня, Мана. Смотри. – собственный голос больше похож на звериный рык, но ты подчиняешься, глаза открываешь, сейчас такие яркие, живые, с каплями слез и морем невысказанных мыслей и чувств. Мои сейчас такие же, я знаю. Оргазм накрывает с головой. Не разобрать, кто кончил первее, да и какая разница? Выхожу, падаю рядом, сгребая тебя в охапку. Твое дыхание глубокое, хриплое, едва выравнивается. Не стоит спрашивать или смотреть, чтобы понять, что ты, кажется, опять потерял сознание. Так всегда бывает, болезни забирают все, ты перегораешь, как спичка. За окном поднимается рассвет, играется лучиками в твоих темных спутанных волосах. И хочется сгореть в этом свете, наконец, не мучить себя и тебя взаимным существованием. «Мы убьем друг друга… Это уничтожит нас в конце. Пожалуйста, прости.» Осознание очередного преступления такое резкое, бьет по голове, оглушает. «Это Аллен, он врач, приносил мне лекарства на прошлой неделе. Вы подружитесь.» Глаза слипаются, нервно смеюсь сквозь сон. «Ты любишь его, Неа. Пожалуйста, скажи ему, что любишь. Он такой замечательный…» Твоя улыбка такая болезненная, казалась тогда искренней и верной. «Отпусти уже меня… Просто оставь здесь, забудь, вырви из памяти.» Ты просто сдался. Я сломал тебя. Прости. «Умрем в итоге. Просто поглотим друг друга без остатка.» «Но если это принесет счастье, наконец…» «Почему нет?»