Надежда умирает последней

      Надя больше не смотрится в зеркала. К черту тот факт, что тушь давно растеклась, помада размазалась по контуру и от платья остались лишь жалкие клочья. Она не желает видеть монстра (в себе). Ей и не верится вовсе во всё это. Надя частично думает, что сошла с ума.

      Хотели идеального монстра?

      «Получите, — хочется заорать муранье, чтобы стёкла по всей Москве повылетали из окон, — «ликуйте над своей бесполезной победой».       — Чё те от меня надо, мутантка ты долбанная?! Ну! Чё те надо, я спрашиваю?! — особи в красном хочется громко разреветься, как когда-то в детстве — настолько обидно.       Надя достучаться до него пытается — сказать, что любит и никуда не отпустит. Держать рядом будет даже против воли. Потому что понимает она, что такая Мите не нужна. Ему никто не нужен. У него своя игра, в которой множество сломанных кукол.       И когда она впервые встречает Митю с их последней ночи в отеле, то не врёт, что всё так хорошо и радужно, как ей хотелось бы. Она ластится, словно кошка и будто бы шепчет: «спаси», да только Черкасову не нужен ходячий мертвец под боком. Даром, что только ему предана; даром, что не тронет; даром, что ему самому никто не нужен, кроме мутантки. Предпочтения все еще перевешивают на относительно нормальную девушку; любовь; жизнь. Только у них, — вдруг осознает Митя, — такого больше никогда не будет.       — Ми-тя, — хрипит муранья. От понимания, что смогла; что сказала, ей хочется допрыгнуть до потолка и, наконец, вдохнуть полной грудью. И тогда, наверное, оба понимают, что значит мимолётно услышанная фраза, мол: «любовь не мутирует».       Надя, кажется, уже привычно выносит мозг громким криком и в душу смотрит чёрными, словно сама госпожа Смерть, глазами. Митя, в конце концов, понимает — никуда он от неё не денется, разве что сдохнет, да и то вряд ли. Она сама же этого не допустит, оставит его себе, прямо под лопатками написав кровью «личная собственность Надежды Гольдман». У них эта больная любовь, как в дешёвом ужастике, перевешивает все дозволенные границы. Наде отчаянно хочется расцарапать себе лицо и оборвать под корень ядовитые ногти; отчаянно хочется проснуться в кровати очередного ухажёра и понять, что всё это было лишь единичным ночным кошмаром.       — Разве ты не видишь?! Я не человек… Не человек, понимаешь?! Я за тебя боюсь, Мить. А если что-то пойдёт не так? Если я не смогу больше контролировать себя? — комната отеля погружается в истерический хохот, и Митя совсем не знает, что делать. Ему кажется, что у сильной во всех ситуациях Голдман моментально сносит крышу.       Надя маниакально желает найти человека, который наивно дал им обоим надежду своими бесполезными словами и чертовым «любовь не мутирует». Она боится своего же отражения. Она понимает, что как прежде уже не будет. Только Митя всё еще рядом после её вечных причуд, и это единственное, что радует и расстраивает одновременно.       — Я люблю тебя, ясно?! И никуда не уйду, что бы ни случилось, Надь. Я с тобой хоть на край света, — Надя улыбается и думает, что есть что-то, что невозможно уничтожить на корню.       И, в конце концов, — Надежда ведь умирает последней.