Хранитель маяка

Маленькая точка виднелась посреди полей. Это был Фрэнк. Он шёл к утёсу и смолил сигарету. В трёх милях от горы виднелась маячная башня. Солёный туман грыз обнимавший её металл. Вдалеке синели холмы. Острые молнии пиками разрезали тёмные волны, разбивая их в брызги. Рокотал гром. Косой дождь приминал траву и бился каплями о широкие плечи. Фрэнк бросил намокшую сигарету с обрыва и закурил, достав из помятой пачки свежую. Блеск молнии озарил лицо: выцветшие от солнца ресницы, прямой нос и пухлые губы. После восьмичасовой вахты на маяке прямая осанка бывшего капитана превратилась в дугу. Тёмные глаза в сумерках казались почти чёрными. Зрачки затопили радужки чернотой, словно ночь в его глазах ещё не успела развеяться. Фрэнку было меньше сорока лет, но работа хранителя маяка оставила на его лице отпечаток: разбросала по коже не рыболовные сети, а тонкие сетки морщинок у глаз и уголков рта. Среди трещин на скалах пробивались синие ирисы — яркие мазки северной пустоши. Фрэнк сидел на обрыве и глядел вдаль, но видел только призрачные, выплывавшие из памяти фрегаты. Море перекусывало их пополам. Однажды и корабль Фрэнка раскололся о риф. Море жадно до людских тайн: оно топило не только обломки кораблей, но и надежды, когда-то оставленные у берегов отчаявшимися людьми. Фрэнк долго прожил у моря, но до сих пор не мог предугадать, когда оно начнёт колотить борта кораблей о камни. Его нельзя приручить. Ни добрым словом, ни руками, как женщину. Весной вода оставалась серой, а в июне море вновь становилось голубым. Он особо любил наблюдать за ним с площадки маяка в июле, когда вода переливалась лиловыми и красными отблесками. Так отсвечивали закаты и восходы. Осенью, особенно сейчас, вода зеленела: зацветали водоросли. Зимой же море превращалось в чёрное холодное зеркало. Фрэнк подставил лицо под дождь и прикрыл глаза. Тёмные влажные волосы завились и прилипли ко лбу, как спутанные нити: крупные капли стекали по загорелой коже за воротник. Даже с закрытыми глазами Фрэнк видел свой фрегат, качающийся на волнах. Море унесло груз и десятки людей на дно. Море поглотило их, но выплюнуло Фрэнка на берег. Подавилось. С тех пор он стал работать смотрителем маяка: каждый день заглядывал в волны и гадал, когда море сожрёт и его. Открыв глаза, он бросил потухшую сигарету в траву и поднялся. Чувство тревоги клокотало в груди и белым облачком срывалось с губ. Среди утренней мглы блестела одинокая точка. Фрэнк приложил ладонь ко лбу и вгляделся вдаль, сощурившись: то было торговое судно. Его бросало из стороны в сторону, как лёгкий мячик. Море ликовало. Даже опытный капитан не сможет подвести корабль к причалу в такой шторм. Судно разлетится в щепки, и людям повезёт, если они захлебнутся холодной водой сразу, а не проторчат в ней несколько часов. И даже Фрэнк, работавший здесь хранителем маяка много лет, не в силах противостоять морю, вставшему на дыбы. Фрэнк кинул последний взгляд на приближающийся к рифу корабль и бросился по склону к маяку. Коренья цеплялись за ноги. Нужно предупредить о кораблекрушении и дождаться, когда утихнет шторм, чтобы осмотреть на лодке останки корабля. Найти выживших людей он не надеялся. Оповестив о кораблекрушении на акватории, которой он заведовал, Фрэнк поднялся на площадку из маячной комнаты и вновь зажёг огни. Ночь несколько часов назад посерела и перетекла в прохладное утро. Свет маяка рассеивался в воде. Если капитану недоставало подготовки или бесстрашия, луч маячной башни не сможет ему помочь. Самое сложное — подвести корабль к берегу. Фрэнк давно перестал переживать за людей, сгнивших на дне. Первое кораблекрушение на памяти Фрэнка засело болью в груди. По сей день он слышал плеск воды и крики, тонувшие в шуме волн. Люди, пользуясь береговым правом, забирали себе всё, что выплывало на землю с разбившегося корабля. Выжив на волнах, мореплавателям приходилось выживать и на берегу. Во время второго кораблекрушения Фрэнк пытался вытянуть фрегат усами — швартовыми концами, поданными с буксируемого судна. К третьему кораблекрушению Фрэнк отнёсся как к пункту, который нужно внести в таблицу дневника наблюдений. Фрэнк не торопился: пока шторм не утихнет, им ничем не помочь. Взяв из лачуги парус, обёрнутый вокруг мачты, он перекинул его через плечо и зашагал к беснующемуся морю по тропинке, поросшей чертополохом. Местные верили, что он отпугивал духов, прятавшихся в горных хребтах. По ночам никто не совался в горы, боясь сгинуть меж камней. В воздухе витал сладковатый запах клевера. Из-за холма тянулось подножие горы, сточенное волнами до белого камня. На берегу Фрэнк заметил тёмные силуэты людей, толпившихся у огонька костра. Они дышали в ладони, сложенные домиком, и переминались с ноги на ногу. Никак не могли дождаться, когда обломки корабля выбросит на землю, и они разграбят то, что уцелело. Фрэнк собирался их прогнать, но, передумав, бросил мачту в качающуюся лодку и сел на кромке берега. Огненные всполохи облизывали чёрные ножки котелка, и запах жареной ветчины разносился на всё побережье. Разбойники стояли над огнём, как жуки, выползающие через трещины пола на свет, и настороженно косились на бывшего капитана. Фрэнк Тёрнер прослыл среди местных злым хранителем маяка, не пускавшим на башню любопытную ребятню. Кто-то считал его угрюмым колдуном и обходил лачугу у маяка за несколько вёрст, кто-то поддерживал домыслы, рассказывая в пабе небылицы, как он сворачивал куриные шеи в полночь. Фрэнк не торопился развеять слухи, хоть и порой был не прочь свернуть шеи всем местным сплетникам. Шторм не утихал. Море бесновалось, ударяясь волнами о холодные берега. Корабль качался на волнах. Фрэнк видел — шторм продлится ещё несколько дней, а от фрегата останутся только щепки, и даже бандитам нечем будет поживиться. Он просидел на берегу несколько часов, пока солнце не поднялось высоко в небо. Обломки корабля выплывали на берег. Фрэнк следил за бандитами, пока те не ушли. Шторм не унимался. Фрэнк вернулся в маячную комнату, стянул мокрые сапоги и камзол. Бросил его на пол и улёгся на кровать, застланную парусиной. Ему снился пляж с песчаными отмелями и высокие пальмы. Он видел девушку с белой фарфоровой кожей и с зелёными горящими глазами. Она завораживала его взглядом и увлекала за собой в пенящиеся волны. Там просыпался первобытный страх. Сотни глаз глядели на Фрэнка из-под воды, и тревога обжигала нутро, царапая когтями кожу. Проснулся он к вечеру, когда вновь нужно было заступать на вахту. Дни шли незаметно, и каждый был похож на другой. Менялось только море. Оно выплюнуло на берег лишь деревянные щепки. И ни одного живого человека. Он наблюдал за акваторией со скалы, когда заметил у берега девушку. Намокший подол платья лип к коленям и волочился за ногами. Вода облизывала ступни. На миг Фрэнку показалось, что она приручила море. Только он знал, что это не так: стоит повернуться к нему спиной, как оно разинет пасть и вцепится скользкими руками-волнами в глотку. Тогда уже не спастись. Девушка полоскала одежду в холодной воде. Фрэнк спустился вниз и стал чуть поодаль, чтобы не напугать её, и посмотрел украдкой. Вздёрнутый кончик носа, глаза то ли карие, то ли тёмно-зелёные — не разглядеть. Руки, будто продолжение волн, быстро перебирали складки мокрой одежды. Не девушка — видение — словно вышла из моря, как Афродита из белой пены. — Долго вы на меня пялиться будете? Это неприлично. Застыли, как призрак. Не пугайте девушку, — из мыслей его вырвал вкрадчивый голос, мешавшийся с шумом моря. Девушка поднялась и обтёрла мокрые руки о платье. Фрэнк подошёл ближе, чтобы не пришлось перекрикивать чаек. На песке остались впадины от подошв. — Я здесь работаю хранителем маяка... Слежу за морем, а оно — за мной. Такой сильный ветер, вот я и подумал, что вам может понадобиться помощь. — О, спасибо, — губы, малиновое пятно на бледном лице, растянулись в полуулыбке. — Я слышала, говаривают, что все маячники злые и с ними лучше не связываться. — И вы им верите? Холодок пробежал по спине Фрэнка, врезаясь иголками инея в кожу. — Я верю своим глазам, — девушка выпрямилась и протянула руку. — Я Валери. Или просто Вэл. — Фрэнк, — он сжал тонкие холодные пальцы. — Фрэнк Тёрнер. Он не очаровался Валери. Не влюбился с первого взгляда и даже не захотел её поцеловать. Что-то в этом чувстве, клокотавшем в груди, было животное, неправильное. Красота Вэл пугала его. Сбитый с толку, он не стал спрашивать, как она здесь оказалась. Фрэнк никогда раньше не видел её, а он знал здесь каждую пролетавшую чайку и каждый ирис, распустившийся в поле. Он не стал задавать вопросов. Просто позвал Вэл в маяк, чтобы та могла отогреться и высушить одежду. Они пили невкусный чёрный чай и разговаривали о море, потому что ни о чём другом Фрэнк разговаривать не умел. — Знаете, — шепнула Валери, отжимая подол платья, как половую тряпку. Вода закапала на пол. — Море — это не просто вода. Это другой мир. Мне всегда казалось, что там, в отражении, под гладью воды, на меня смотрят другие глаза. Не мои. Вы слышите зов моря? — Я хранитель маяка. Мне это положено. Я слышу его каждый день, — он снисходительно улыбнулся и сухо отчеканил, проговаривая каждое слово, как отчёт в дневнике. Детская наивность Валери казалась ему смешной. Взгляд собеседницы выдавал её: глубокий, как само море. Опасный, как море. Тёмный, как море. — И прямо сейчас слышите? — Сейчас я слышу вас, Валери. — Вэл, — поправила она его, выгнув тонкую бровь. — Откуда вам знать, может, я и есть море? — Или русалка, выплывшая на берег? — неумело пошутил он. — Раньше я вас здесь не видел. Откуда вы? Она молча улыбнулась. В ту же секунду подскочила из-за стола, едва не зацепив скатерть бедром, и стала кружиться, как мотылёк в луче света. Маленькая маячная комнатка превратилась в раскачивающуюся на волнах каюту. От крохотного светильника в комнате повис полумрак. Заворожённый Фрэнк видел только полуразмытый профиль Валери. Русые волосы, как вуаль, падали на лицо. Тонкое платье струилось по ногам, словно шёлк. Босые ступни оставляли мокрые следы на дощатом полу. Он поднялся, чтобы подойти ближе к ней, но остановился. Тихие слова песни доносились до него, как плеск волн: «...мне кажется, так вот и канет челнок, ведь рыбак без ума, ведь песней призывною манит его Лорелея сама». По временам Фрэнку казалось, что он стоял в маячной комнатке один, и только половицы вокруг тихо поскрипывали, продавливаясь, как клавиши фортепиано под пальцами. На периферии зрения он улавливал размытый силуэт в тонкой одежде. Время замерло. Теперь оно отсчитывалось стуком сердца и глухим криком чаек издалека. Время исчислялось складками струящегося платья. — Хотите подняться на самый верх маяка? В его сердце. — А можно? — Валери остановилась. — Только один раз. Фрэнк был уверен, маяк — одинокий старик — и сам заворожён холодной красотой Валери. Его стены давно не слышали песен. Продираемый ветрами и поросший мхом, всю жизнь он пялился глазом-линзой в небо. Среди четырёх стен Фрэнк наконец разглядел небо, и старик одобряюще стучал железными цепями по стенкам. Они поднимались по чугунной винтовой лестнице. Их голоса эхом отскакивали от стены к стене, как мячик, и пружинили куда-то вверх. — Вы когда-нибудь слышали о легенде нашего маяка? Маяк "Веста" повидал всякое... Холод воровал остатки тепла из-под камзола. Ладонями касался загорелой кожи и заставлял вздрагивать. — Расскажите мне эту легенду, Фрэнк, — Валери поднялась на ступеньку выше и развернулась к нему лицом. Гладкое, как восковое, лицо оказалось совсем рядом. Он чувствовал кожей дыхание. Оно, будто дуновение солёного ветра, будоражило. — Сам я не знаю, правда это или нет, — он крепко сжал пальцы в кулак и замер, — но говорят, когда-то давным-давно здесь жил маячник с семьёй. Городка такого тогда здесь ещё не было, как сейчас, и всё своё время они проводили на маяке. Жена возделывала землю, муж следил за маяком, и так тянулись их годы, пока не родился сын. — Что с ними случилось? — тихий голос звучал эхом в его голове. От сильного ветра обсыпалась известка. — С чего вы взяли, что с ними что-то случилось? — Легенды всегда пишутся кровью. Фрэнк не стал возражать. — А потом, в один из самых обычных дней, маячник после ночной вахты протёр линзу, погасил свет и спустился вниз, после чего зарубил всю семью топором, останки замотал в рыбацкие сети и скинул в море. А сам утопился. Говорят, иногда в плеске волн до сих пор слышится детский плач. Ещё говорят, что с тех пор заблудших людей в этих краях что-то утягивает в море. Кто-то говорит, что это ундины топят странников, кто-то верит, что это погибшая жена маячника. Валери не сводила тёмных глаз с лица Фрэнка. Ему казалось, что он чувствует, как выгоревшие ресницы щекочут обветрившуюся кожу. — Вы верите в эту легенду? Узкая ладонь легла на плечо. — Я верю в то, что одиночество может свести с ума. И в то, что всегда есть две истории: одну бросают людям, как голодным собакам кость, а вторую прячут в самом укромном месте. Обычно спрятанная история и оказывается правдивой. — Одиночество тоже свело вас с ума? Так вы сумасшедший? — Настолько, насколько мне позволяет это моя работа, — он выдержал долгий взгляд и улыбнулся. — Их сгубила любовь, Фрэнк. Любовь, знаете ли, хуже войны. На войне хотя бы есть шанс выжить. В любви — нет. Вот вы женаты? — Когда-то был. Моя жена не смогла жить здесь. Соль разъедала кожу, а туман нагонял тоску. От шума волн у неё часто случалась мигрень. — У вас есть дети? — Есть. Пайпер. Я давно её не видел, — немного подумав, он добавил: — теперь у неё другой отец. Жена бросила меня не просто так, она уехала к другому мужчине. Их образы размывались в памяти. В груди почти не болело: только изредка покалывало, словно в сердце тыкали ржавой булавкой. Дальше они шли молча, и только тихий стук ботинок о ступеньки разбивал тишину. Валери и Фрэнк стояли на смотровой площадке плечом к плечу, согреваясь теплом друг друга, и любовались серым небом вместе с одиноким маяком. Время не продолжило ход — начало обратный отсчёт. Они стояли как две тени, до которых никому не было дела. Когда стало темнеть, Фрэнк проводил Валери. Она забрала котомку с высохшей одеждой. Он не забудет странную девушку Вэл с то ли карими, то ли тёмно-зелёными глазами. Он заступил на вахту, и всё было как обычно, только тревога царапала грудь, разламывая клетку из рёбер. Фрэнк смотрел на тусклый луч, рассеивающийся в волнах, и курил. Сон манил, но Фрэнк боролся с ним. В ушах привычно рокотало море, только теперь оно не шумело волнами — звало к себе. Утром вахта закончилась, и бывший капитан рухнул на койку и забылся сном. Под утро сны всегда были тонкими, как истрепавшиеся нити, спутавшиеся между собой. Не ухватить, не запомнить. Только тронь — рассыплются прахом, что не соберёшь. Зов моря становился настойчивее: он перешёптывался с гальками на берегу, звал. Иногда в шуме волн Фрэнку мерещилось: «Прыгай. Плыви ко мне. Прыгай». Дни тянулись медленно, словно расплавленный воск, пока не раздался стук в дверь. Фрэнк приоткрыл её и встал на пороге, подперев плечом дверной косяк. Луч света, сочившийся через щель, едва озарял худую фигуру. Это была Валери. С тех пор они стали проводить время вместе, пока закат не разбрызгивал кровавые капли по небу. С заходом солнца Фрэнк уходил на вахту. Валери и Фрэнк, связанные невидимой нитью, больше не расставались. Фрэнк впервые поцеловал её у обрыва скалы, на том месте, где он наблюдал, как море сжирало корабль. Вэл читала Фрэнку книги, пока он заполнял дневник изменений моря. Они завтракали вместе, но Вэл почему-то всегда отказывалась от завтрака. Может, она не любила консервированную фасоль и ломти белого хлеба? Рано утром, когда Фрэнк с Валери прогуливались по побережью, проходившие мимо зеваки странно поглядывали на них. Удивлялись, что Фрэнк, злой хранитель маяка, больше не одинок? Зов моря шумел в ушах, окутывая маяк тонкой невидимой сеткой. Зазывал. Море звало его и во сне. Он просыпался в поту, но рука Вэл нежно гладила его по волосам, как ребёнка, и Фрэнк забывал все кошмары. Их губы соприкасались. Фрэнку по временам казалось, что он чувствовал, как на зубах скрипела соль моря. — Не волнуйся, Фрэнк. Всё будет хорошо. Боль уйдёт, — шептала Валери, перебирая вьющиеся волосы на затылке. Фрэнк и Валери сплетались, как верёвки в канате, как крепкий морской узел кнот. Целовались, не размыкая плотно сжатых губ. Извивались как змеи. Шипели. Кусались. Оставляли отметины на теле. К вечеру все следы на коже пропадали, словно их и не было вовсе. Фрэнк наконец стал счастливым. Однажды он один прогуливался по берегу, пока не заметил, как рыбаки тянут сетку, опутанную чёрными сгнившими водорослями. Мутная вода в сером тумане казалась чёрной жижей. Рыбаки стояли по колено в солёной воде и переругивались. Из любопытства Фрэнк направился к ним. Под сеткой, изрезанное тенями ниток, лежало тело. Мелкая рыбёшка, запутавшаяся в сети, била хвостом о берег. К посиневшей коже налип песок. Платье разорвалось и потемнело. Тело покрылось синюшными волдырями и взбухло, как напитанная водой губка. В волосах запутались водоросли, как атласные ленты. И было бы трудно сказать, чьё это тело, качающееся на волнах несколько недель, но Фрэнк видел мутные глаза, устремившие неподвижный взгляд в небо, то ли карие, то ли тёмно-зелёные. Ржавая игла вонзилась в сердце. Фрэнк бросился к маяку. Тот встретил своего хозяина холодом. Валери нигде не было. Подбегая к маяку, он уже знал это. Валери нет и никогда не было. Пока Фрэнк упивался днями, проведёнными с призраком, настоящая Вэл гнила на дне моря. Поговаривали, что утопленницы становились ундинами. Они не покрывались чешуей и не отращивали хвостов, но чувствовали одиночество и тянули таких на дно. Валери забрало море, а Валери — Фрэнка. Она пришла с того света, чтобы увести его под толщу воды за собой. Вот почему люди так странно смотрели на них, когда они гуляли по берегу: не было никакой Валери. Пока Фрэнк наслаждался любовью, рыбы щипали омертвевшую кожу Валери. Валери не было в маяке. Только пол был усеян мокрыми следами босых ног. Сердце дало трещину, как старая линза в маяке. Зов моря гремел в ушах. Он шептал голосом Вэл и звал-звал-звал. «И обмер рыбак запоздалый и, песню заслышавши ту, забыл про подводные скалы и смотрит туда — в высоту...», — тихая песня, которую любила напевать Вэл, звучала в голове Фрэнка. С тех пор появилась новая легенда, написанная не кровью, а солёной водой. Поговаривали, что обезумевший хранитель маяка бросился в воду. Никто не знал, как он утонул. Одни говорили, что безумец заплыл в сердцевину моря и шагнул за борт, другие сплетничали, что маячник плыл в лодке, чтобы помочь рыбакам с запутавшейся сетью, но волна накрыла его и разбила лодку в щепки. Всегда было две истории: одну прятали под замком, а вторую рассказывали в пабе под эль. Правдивую историю знал только Фрэнк, но море запечатало его рот солью. Никто точно не знал, как погиб злой смотритель маяка. Известно было одно — он покоился на дне, а его тело изъедала морская соль. Зов моря никогда не утихнет и вечно будет биться в мёртвом сердце, заключённом в клетке из старых костей. Море больше не бесновалось. Заснуло, как насытившийся зверь, и свернулось калачиком у берегов. Валери и Фрэнк замерли в холодных объятиях навечно, и в них Фрэнк обрёл покой. Говорили, в тот день, когда сердце Фрэнка остановилось, маяк попрощался с ним: мигнул треснувшей линзой в серое небо и навсегда потух. Волны поглотили две души и разомкнули ледяные объятия. Море не сжирало бедных людей, лишь давало им вечный дом. И только изредка путники слышали тихую песню, доносившуюся с моря: «мне кажется, так вот и канет челнок, ведь рыбак без ума, ведь песней призывною манит его Лорелея сама».