***
Эмма бережно освобождала работы от рамочных оков, как драгоценности из ничего не значащей металлической обертки. То сравнение, что применила Реджина, до сих пор жило в ней. Интересно, знала ли Реджина, что например, алмаз и графит того же самого карандаша имеют одни и те же атомы, но разнятся только в структуре? Или это случайно вышло? Она все никак не могла вспомнить, проходили ли они это на их совместных уроках химии. Вроде бы нет. Но ведь действительно, можно сказать, что карандаш почти алмаз. Почему люди так ценят именно алмазы или другие блестящие твердые камни? Почему? Почему пиджак важнее футболки? Ведь все это — просто одежда, обычная ткань. Дело в структуре? Она бы хотела обсудить с Реджиной и это тоже, и продолжила бы с удовольствием их переписку, что так внезапно оборвалась позавчера. Не хватало. Не хватало Реджины, их разговоров. Ее тепла. Запаха. Прикосновения. Работы складывались стопкой, посты ложились на страницу «Темной Свон», вещи паковались в чемоданы. Билеты до Сакраменто ждали своего часа. Оттуда на поезде до конечной точки — Джеймстаун. Место, куда самолеты не летают. Еще бы: население едва ли чуть больше трех тысяч. Это даже меньше, чем в Реджинином драгоценном Сторибруке. Но встреча скоро. Всего пара дней, можно начинать считать часы. Эмма свободно выдохнула уже тогда, когда прошла половина выставки. Ее дело было сделано. Поведение Мэрлина все еще волновало ее, но после планирования следующей точки он немного успокоился, и она вместе с ним. Прощальный ужин в кругу семьи закончился тем, что бабуля не выпускала ее из-за стола до тех пор, пока Эмма не пообещала, что обязательно будет носить носки, что та ей связала. Они тоже в чемодане. Эмма ни за что бы не подумала, что ей будет жалко расставаться с кошкой Клео. Она считала, что никогда не привяжется так сильно к этой мохнатой царапающейся штуке. Но только позже до нее дошло, что Клео всегда ассоциировалась у нее с маминой квартирой, с ней самой. Мама заплакала, не смогла удержаться, следом и Эмма. Они мало обнимались раньше, но чем реже становились встречи с тех пор, когда Эмма съехала из дома, тем чаще Ингрид ловила ее в свои руки. Вчера Эмма подошла к ней сама, в раскрытые объятия, и когда уткнулась в родное плечо, услышала всхлип. Он отдался в ней воспоминанием: они на кухне, рядом ее автопортрет, глаза не видят из-за слез. Самый страшный ее секрет. Самое важное для нее принятие — мамино. Она обещала всем: да, будет носить носки, следить за здоровьем, писать, звонить. Все будет хорошо, дедушка. Нет, бабуль, жениха я не привезу. Мам, скажи ей! Ингрид улыбается, замечая смущение дочери. Эмма так и не сказала, что у них с Реджиной. Реджина считала дни вместе с ней, отмечала в календаре ежедневника, не иначе. С полями, разумеется.***
Объявили их рейс. Билет и паспорт в руке, рюкзак за плечами. Не так давно Эмма сидела в этом же аэропорту, совсем потерянная. Вот она, никуда не потерялась, нашлась. Просто летит в другой город, убегая из того, где ей больше не хочется находиться. Гвен ждала их уже там, улетев сразу, как только Эмма закончила с работами по выставке. «Подготовить почву», называл это Мэрлин. Он все еще проверял, как там обстановка в мире социальных сетей. Кто бы мог подумать, что сам попадет в сети — свои собственные. Эмма посмеялась про себя, но шутить вслух не стала. Пусть себе проверяет. Поприкалываться над другом — всегда приятно, но есть и еще кое-что важное. Впереди ее ждал новый рывок, что-то абсолютно неизведанное. — Что читаешь? — сунул Мэрлин нос в развороты страниц, когда в самолете попросили отключить мобильники. — Пособие по рисованию. Разнообразие мира в лицах, — протянула Эмма ему книжечку в мягком переплете. Мэрлин с любопытством оценил обложку, мельком пролистал страницы. — Как рисовать людей разных рас и национальностей, — перечитал он пару строк из вступления. — Ого! Да это же Бауэрман автор! — Ага, раздавал сам. Это пособие в колледже не сильно жаловали. Говорят, даже хотели подать иск за нацизм. — Нихрена себе, — присвистнул Мэрлин. — А что тут такого? — Ну, сам видишь. Разбор отличительных черт лица, скелета тела. Все разбито по этносам. — Скелета? — Да, скелета, основы тела. Некоторые национальности имеют отличительные черты типа роста, широты плеч. Ну, лица тоже имеют свои характеристики: скулы, нос, разрез глаз, жесткость волос и всякое прочее. Что-то Эмма знала по памяти, что-то освежила только что. — Думаешь, тебе это пригодится? Мы дальше страны никуда не уедем все равно, — остановился Мэрлин на странице «люди востока». — Все равно полезно. Я знаю, все давно уже перемешано: люди, национальности в них. Но скажи ведь, любопытно? И важно все равно, особенно для каких-нибудь профильных работ. — Профильных? — Ну да, типа когда надо выразить национальность. В аниме, к примеру, или, ну… Видел Лило и Стич? — Это там, где девочка с монстром? — Да! — воскликнула Эмма, когда общая точка, наконец, нашлась. — Гавайская тема. В пособии, конечно, все слишком категоризовано. За это и хотели судиться. — Представляю, если б его посадили. Ты б принесла ему сухариков? Эмма улыбнулась, замечая злую усмешку друга. — Так за что именно на него жаловались? — стало вдруг интересно Мэрлину. — За то, что он учил делить людей на группы и потом рисовать вместо того, чтобы просто учить рисовать те же самые лица без привязки к национальностям. — Да? Из-за этого? Я думал, за то, что он просто грубый козел, допустивший что-нибудь неполиткорректное. — Нет. В этом он аккуратен. Сам же знаешь, такого он не допустил бы. Но после этого скандала Бауэрман сильно не афишировал эту свою работу. Рассказывал только тем группам, которым доверял. — Что ж он мне эту книжечку не подкинул? — Даже не знаю, — посмеялась Эмма. — Тебе разве не пришла по почте, как самому любимому студенту? — Проверю ящик, как только прилетим обратно. Мэрлин замолчал, и Эмма глянула, на что он так отвлекся. Хотя могла бы и догадаться. «Как рисовать африканца» — гласило название. — Вот значит, как мы выглядим для него? — кивнул он, приподняв брови. На странице подробно описывалось и про выступающие надбровные дуги и про пухлые губы, и про широкий нос. Отдельным абзацем расписывалась цветовая гамма. — Среднестатистический афро… нет, африканец, — бормотал Мэрлин, водя пальцем по лицу, что было схоже с его собственным. — Ну-ка, сестренка, глянь: у меня такие же надбровные дуги? — по-деловому выделил он последние слова. Эмма опять рассмеялась, забирая книжку обратно. — Немного похож. Но все равно другой. Но Мэрлин вовсе не смеялся. Он старался выглядеть суровее, почти, как на картинке. — Все равно другой, — повторила Эмма, — необычный. Ни у кого нет такой улыбки как у тебя, Мэрлин. Лицо его расслабилось и расплылось в той самой широкой улыбке. — Дай, дай-ка я тебя тоже найду, — отобрал он у нее пособие. — Такс, счас проверим. Судя по тебе и по Ингрид, вы… — листал он. — Вы же не из Бостона, да? Откуда вы? Обе блондинки. Мэрлин зажмурился, пытаясь вспомнить черты лица матери Эммы. — Может, шведки? Какие у вас корни? Эмма молчала, открыв рот. Сердце отчего-то забарабанило прямо в горле. Ни слова не сказать. — Она-то точно из каких-то холодных земель, — прищурился он, глядя на Эмму, не замечая, как та глотает воздух, проталкивая комок. — Британки? Немки? Да, немки! Похожи очень. Эм, ты в порядке? Тебя укачало что ли? Тошнит тебя? Эмма помотала головой: это не тошнота. Это немота, напавшая на нее со спины, вцепившаяся в самое горло. — Так немки? Кто вы? — Она мне. она… это не моя… — Эмма, ты что? Тебе плохо? — Я приемная дочь, Мэрлин. Ингрид — моя приемная мать, — произнесла Эмма почти на одном дыхании. Мэрлин застыл: глаза распахнулись в растерянности. Тишина на фоне гудения самолета и возни с задних кресел. — Ясно, — покивал он головой. — Я понял. Эмма молча забрала пособие и закрыла его. Еще один каминаут, поймавший ее так внезапно. Она к нему не готовилась, как раньше. Надо же, сказать «я лесбиянка» оказалось в сто раз легче! — Поэтому я не знаю, кто я. Я не знаю своих биологических родителей, — тихо произнесла она, как будто боясь, что их услышат. Возня сзади прекратилась. — Слушай, я же не знал. — А я тебе никогда и не говорила. — Почему? — спросил он легко, заглянув ей в глаза. — Это же нормально. Нормально. Эмма ненавидела это слово еще с детства. — Не знаю. Просто… Зачем? Почти никто не знает. Никто, кроме самых близких. — Я разве тебе не самый близкий? — улыбнулся он, легонько толкнув ее коленкой. — Не люблю про это вспоминать и думать. Говорить тоже. Знаешь, мало того, что мне нравятся девушки… — не закончила она. — А что в этом такого? — не понимал он. — А то, что люди сразу начинают искать причины, связи, копаться в тебе, — размахивала Эмма руками. — А, ты приемная, тогда ясно все… Ты лесбиянка? Наверное, не просто так, — попыталась она изобразить интонацию вечно ищущих связи между чем-то, что им не понять. Злость нахлынула новой волной, и Эмма уставилась в окно. Вдвойне ненормальная. Не такая. Другая. Падчерица. Мачеха. Перед глазами встал огромный стол и директриса Кора Миллс. «Хочу видеть вашу мачеху завтра». Особа, позорящая честь школы. — Люди — дураки, сестренка. Пошли они все, да? Эмма повернулась к Мэрлину: он опять толкал ее коленку, глядя вопросительно, выжидая ответа. Его необычная улыбка вытаскивала ее из кабинета директрисы. Интересно, как было бы, учись они в одной школе? Как раз одна такая школа в забытом Богом городе Джеймстауне и ждала их впереди. — Да, пошло оно все! — захлопнула она книгу.***
— Да, с сетью тут не очень, — кивала Гвен, пока Мэрлин стоял с телефоном в руке, бодро потрясывая его, пытаясь уловить сигнал. — Что, вообще плохо? — встрепенулась Эмма. Реджина! Телефон! Интернет! Единственное сообщение от Реджины, поймавшее ее еще в аэропорту Сакраменто, радостно приветствовало: «Добро пожаловать в Калифорнию! Минус день. И мы в одном часовом поясе :) Жду встречи, Свон». — Местами ловит, но лучше всего из самой школы по проводной сети, если надо, — объяснила Гвен, приглашая следовать за ней дальше. Мэрлин ругнулся и поспешил нагнать свою команду. Эмма рассматривала местные окрестности, пока Мэрлин выведывал обстановку: с кем им общаться, где им лучше разместиться и прочие детали. Маленький городок, всего одна школа. Гвен была здесь года три назад, по другому проекту. Она расписывала, где что можно купить, если понадобится, или куда можно забежать перекусить. — Совсем не изменилось ничего с того времени, — веселясь, заметила она. Эмма ее понимала. Все это знакомо, аж до жути. Она готова была продолжить описание за нее: один большой супермаркет на весь городок, уютная булочная, центральная площадь с единственным парком. Там, у озера, плавали бы утки, собираясь у берега, если сидеть долго на лавочке. — Если вы готовы, можем начать работу прямо сегодня, — закончила Гвен их знакомство с Джеймстауном. — Сегодня? — удивился Мэрлин. — А как же планирование и мозговые штурмы? — Да, сегодня, — с готовностью ответила Эмма. Чем быстрее начнут, тем быстрей закончат. Здесь они только за одним: истории.***
Возможно, Эмма погорячилась с тем, чтобы взяться за работу сразу, нахапать побольше и быстрее пропихнуть. Она привыкла слушать голоса взрослых людей, обращающих взгляд в давнее прошлое, уже забытое, не такое волнующее, одним словом, переработанное. Сейчас же она присутствовала при диалоге с детьми. Они не фильтровали ни слова, ни мысли. Живой поток. Эмма не привыкла общаться с детьми. Уроки Мэри Маргарет, полученные ею после лагеря, сейчас бы очень пригодились, да вот только единственное, что Эмма помнила — упражнение на доверие. Хорошо, что Гвен всегда была рядом. — ….В садике над ней всегда смеялись. Она была отсталая… — Другое слово, помнишь? Задумчивое молчание. — Да! Точно! У нее были… особенности в развитии. Да? — Да, — кивает Гвен, — верно. Так что было после? — В школе она училась в другом классе, в специальном классе, хотя по возрасту подходила… — …У нас в школе была техничка. Из другой страны. Я не помню, откуда точно. И у нее было два сына. Близнецы. С нами в классе. Я помню, что они говорили на другом языке. Особенно на переменах, но иногда и на уроке. Мистер Сандерс всегда ругал их и велел говорить так, как все остальные. Так некрасиво, говорил он… — … Мисс Саммерс всегда была немного странной. И пахло от нее странно: потом и мелом. Иногда даже ковырялась указкой в ухе, когда думала, что никто не видит. Однажды Дэрек из параллельного класса прибежал на перемене к нам в класс и сказал, что узнал кое-что про мисс Саммерс. Он узнал, где она живет, и что вечерами сидит во дворе, совсем одна, но как будто с кем-то разговаривает. Мы решили проверить тогда… — …В прошлом году нам сказали, что учебников по биологии не хватит на весь класс, и что кому-то придется купить. Родители сказали, что надо выбрать: биология или новые туфли. Я так долго ждала сентября! Это же те туфли, которые я уже в июне присмотрела… Дети менялись, истории продолжались. Гвен задавала вопросы, заглядывая в заранее подготовленные подсказки. Эмма сидела там же, больше смотрела в блокнот для скетчей, изредка поглядывая на очередного ребенка. Диктофон писал все равно, чтобы можно было переслушать позже, если что не усвоится на месте. Первые несколько минут дети косились в ее сторону, но когда понимали, что от молчаливой взрослой женщины нечего ожидать, общались только с Гвен. Почему они ей доверяют? Эмма поняла, что отвлекается на подобные вопросы, когда время близилось к обеду. Ворох набросков пополнился еще одним, и Эмма позволила себе расслабиться, потягивая мышцы рук. Куча историй: иногда забавные, иногда очень странные, как с мисс Саммерс, порой совсем смешные. Детские голоса, не приученные еще к сложным словам и оборотам, не стесняющиеся высказать то, что у взрослого может вызвать множество вопросов. Но было кое-что и серьезное. Травля. Ученики издеваются над учениками. Вроде вовсе не новость. Эмма сама, что ли, в школе не училась? Но когда перед ней сидел мальчик лет тринадцати, рассказывая, как ему слали записки о том, что поймают за углом после уроков, или когда девочка с длинными косами опять делилась с мисс Гвен тем, как однажды мальчишки из параллельного заперли ее в классе и убежали, то Эмма не могла сидеть ровно и продолжать работу, как ни в чем не бывало. Как можно сидеть и рисовать, если слышишь о том, чего никогда не должно было быть? Как? Так неправильно! Это же неправильно?! Карандаш прекратил движение. Эту историю она уже не осилит. — Закончим на сегодня? — предложила Гвен, когда заметила ее насупившийся взгляд из-под бровей. Эмма вышла из ступора, взялась за карандаш, с удивлением замечая, как сгрызла кончик. — Да, на сегодня хватит. Хорошо поработали. Гвен усмехнулась, замечая грустную улыбку Эммы, которую та с таким трудом на себя натянула. — Ты как? Нормально? — Конечно! — приподняла Эмма подбородок, и вместе с тем задрался нос. Ныть она, что ли, тут еще будет? Она сгребла в охапку наброски и двинулась к двери. Надо бы Мэрлина найти. Она даже не знает, где они будут жить. — Эмма, — окликнула ее Гвен. — Да? — Ты же помнишь, что я психолог? — Конечно, — хмыкнула Эмма. — Не помнишь, что ли, как я тебя в своем альбоме подписала? — Если что, я и к твоим услугам тоже. Минута раздумий. Эмма переминалась с ноги на ногу. — Ладно. Я поняла. До встречи, психолог Гвен.***
Найдя свои вещи в отеле, Эмма прошлась по заднему дворику. Меланхолия царила во всем: затянувшиеся плющом беседки, разваливающиеся лавочки, паутина на выходе на задний дворик. В голове до сих пор звучали голоса детей. Отвлечься бы. Она проверила сеть: безрезультатно, всего пара палочек, но интернет недоступен. Ее отвлекло жужжание: муха попала в паутину, уже не выпутаться. Пора бы найти Мэрлина, он оставил записку с приглашением на обед. — Серьезно? Так и было? — услышала Эмма издалека смех друга. — Эмма! — заметил он ее, — иди скорее к нам! Тут кое-что интересное, что Гвен еще ни разу нам не рассказывала. — Что у вас тут? — присела Эмма, схватившись за меню. А тут что, интересно? — Гвен только что поведала мне, что забыла три года назад в этом Джеймстауне. — Дак и что же? — взглянула Эмма на довольно улыбающуюся Гвен. Ей и самой было интересно, почему все эти дети ей так доверяют, и с чего все это началось. Гвен пересказала все с самого начала: и о том, как в школе осудили тренера, и про то, как следующий мэр городка решил покрасоваться, а потому и запросил средства. Затребовал хорошего психолога, новые методики работы с детьми. В общем, с барского плеча выделил средства на то, чтобы исправить «негодную работу предыдущего мэра» и реабилитировать честное имя Джеймстауна. — Мне повезло, можно сказать, — продолжила Гвен. — Я сама довольно долго искала, чем занять себя именно в этой сфере. А тут — такое дело подвернулось. И руки были развязаны — делай, что хочешь. — Она и сделала! — встрял Мэрлин радостно. — Прикинь, что сделала?! — Так что же? — вернулась Эмма к Гвен, приступая к обеду. — Я потребовала свой кабинет и запретила входить туда всем учителям. Да и вообще, любому взрослому человеку. Только ученикам. — Угадай, как она назвала этот кабинет? — опять втиснулся Мэрлин, весь горя от предвкушения. — Не знаю, — пробубнила Эмма с набитым ртом. Она вопросительно кивнула: как же? — Ученическая! Прикинь! — ликовал Мэрлин. Эмма еле сдержалась, чтоб не засмеяться из-за реакции Мэрлина. — Да. Прямо напротив учительской — кабинет с надписью «Ученическая». Входить только детям в любое свободное от уроков время. Жила там почти. Мы сегодня там и работали, — обратилась она к Мэрлину. — Кстати, Мэрлин, как там дела по Сан-Франциско? — вспомнила Эмма, чем Мэрлин собирался заниматься почти весь день. — Не очень, — сползла улыбка с его лица. — Так себе пока что. Все это настораживало: и перемена в его голосе, и в манере говорить. Эмма перестала жевать. — Но не будем сдаваться. Пока работаем здесь по плану, — оптимистично улыбнулся он. — Так что за дело с тренером? — вспомнил Мэрлин самое начало разговора. — Да. То дело. Я подумала, может, нам его тоже надо представить в работах, — бросила Гвен осторожный взгляд в сторону Эммы. — Конечно! — бодро пожала Эмма плечами. — Когда будем опрашивать? Гвен помедлила секунду, выжидая, и потянулась к сумочке. — Это дело особенное. Я записала его сама заранее. Вот записи, — протянула она флешку Эмме. Та мгновенно нахмурилась. Странно все это. Почему так? — С ним не нужно торопиться, — продолжила Гвен, прочитав хмурый лоб Эммы. — И это не обязательно. Но если сделаешь, это будет достойная работа, и я думаю, найдет отклик у многих. Флешка скрылась в крепко сжатом кулаке. Пальцы отчего-то похолодели.***
Эмма смирилась с тем, что интернет можно получить только через провода и только в стенах школы. Запершись в «ученической», она раскрыла ноутбук, провозилась с сетью какое-то время, и вот — победа! Вызов шел, но Реджина все не отвечала. Ну, где же ты? Теперь не нужно высчитывать время, мы же в одном месте почти что! Где ты? Реджина появилась в окошке скайпа, и Эмма чуть не рассмеялась. Но тут же радость ожидаемого приветствия сменилась тревогой. — Реджина, ты что, плакала? В ответ молчание. Что скрывать? И так все видно по ее опухшим векам. — Привет, Эмма. Немного плакала, — попыталась Реджина улыбнуться в ответ. — Видно, да? — Да ты же вся заплаканная! Что у тебя случилось? — Да мелочи, на самом деле, — попыталась отмахнуться Реджина. Она и так крепилась, чтобы не вываливать все на Эмму. Утренняя смс далась ей с трудом. Но отмахиваться бесполезно. — Какие же мелочи, когда у тебя такое лицо? Расскажи мне все! Реджина выдохнула. Как ей все это сказать? С чего начать вообще? — Боже, это такие глупости, что даже смешно! — попыталась увильнуть она еще раз, но упрямый взгляд Эммы не изменился. Она не сводила с нее глаз, молча требовала. Говори! Реджина только начала, и как только позволила себе, сразу пошло легче. Все началось с той нелепой ругани с Зеленой. Она просто хотела поставить ее на место, чтобы та угомонилась наконец. Немного приврать, не больше. Зелена сама виновата, что повелась. Знала бы Реджина, чем это все обернется для них обеих. Зелена разбудила ее ночью, растолкав, потащила за собой, уводила к комнате «только для персонала». Вопрос о том, откуда взялся допуск, остался за кадром. — Что ей надо от тебя? Этой Зелене? — не выдержала Эмма. — Я сама виновата, на самом деле, — мотала Реджина головой. — Нет! Нет, конечно! — настаивала Эмма. Ей не нравилась ни сама Зелена, имя которой она теперь уж точно запомнила наверняка, ни то, что она себе позволяет. Реджина продолжила дальше, подводя к основному. — Эмма, они правда ведут за нами учет. То есть, конечно же, я понимала, что будет какая-нибудь характеристика, не больше. Но то, что мы нашли, это прям сочинение целое! — воскликнула Реджина. — На всех на нас! На каждого! — Так что там такого? — Сейчас, сейчас я тебе прочитаю, — достала Реджина телефон, яростно нажимая на экран. Тот едва сдерживал давление пальцев, искажая экран электронными разводами. Заметка, последняя. — Вот. Не стремится к сотрудничеству. Не способна к… не способна к командной работе. Властолюбивая! — давил палец на экран, пока губы сжимались на каждом слове. — Категоричная! Жесткая! — Реджина! Реджина! — призывала ее Эмма остановиться. Та вернулась к экрану. Глаза влажные, губы подрагивающие. — Слушай. Реджина. Да они там просто дураки все. Неправильно подбирают слова, вот и все! Реджина не верила. Эмма читала это по ее взгляду. Это оно — недоверие. К ней, к этим людям, ко всем сразу. — Слушай, да они просто не умеют пользоваться словами. Вот скажи, разве плохо, что ты категоричная? Реджина все еще молчала. — Ну конечно же нет! Вот давай, назови мне синоним. Эмма замолчала, ожидая: та не может не назвать. — Не знаю… Неуступчивая? Твердая? — Разве ж это плохо? Надо же кому-то там принимать решения. Нет? Реджина покосилась на нее. Откуда Эмма знает, что последнее слово в команде всегда за ней? — Нет, — тихо отозвалась она. — Конечно, нет! — заулыбалась Эмма так, как она может, когда радуется. — Конечно же, нет! — А как же все остальное? Как же… как же работа в команде? Сотрудничество? — Да они просто не знают ничего про тебя! — сжала Эмма кулаки. — Они разве знают, как ты делила лекции на себя и Кэтрин, чтобы сэкономить время? Как научила этому меня и моих Бланшаров? Реджина улыбнулась, покивав головой. Эмма продолжала. — Разве знают, как ты можешь заставить полюбить… научить любить, — вовремя исправилась она, — да хоть литературу? Или может быть, они знают, как ты села с Мэри Маргарет, чтобы помочь ей с алгеброй на экзамене? Да нихера они не знают про тебя! Я сейчас приеду и сама им все расскажу, если они такие бестолковые! Реджина рассмеялась, утирая слезы: — Не надо, Эмма. Я же не должна была этого всего видеть, — шепотом добавила она. — Да и кому нужно это фальшивое сочинение на тебя? Тебя и так уже приняли. А здесь ты только для себя, Реджина. Взгляд Реджины менялся от слова к слову. Да, так и есть. Это все она: все, что Эмма про нее сказала. Браслет шлепнул по запястью: это я, вот она я. Эмма все еще кипятилась. — И вообще: какая, нахрен, разница, что они там думают? Реджина, тебе не надо никому ничего доказывать! Ты уже… ты уже замечательная. Понимаешь? Пошли они в баню со своими оценками. Тебе не надо стараться для этого. — Эмма… — начала Реджина, но замолкла. — Что такое, Реджина? — уже тише спросила Эмма, спустив пар. — Я не думала, что наш разговор получится таким. Ведь ты приехала, и… — Да фигня это все, — убедила Эмма ее улыбкой. Все это фигня. Скоро будут настоящие встречи. Не в ученической, не в ванной комнате. В одном времени, в одном месте. — Что, продолжим с синонимами? — вызывала ее Эмма, но новый бой с неправильными словами. — С удовольствием! Это я могу. С тобой я все могу.***
Реджина вышла из ванной только тогда, когда они с Эммой прошлись по всем словам по несколько раз, вспоминая уроки далекого девятого класса. Вспомнили всех учителей, нынешнего директора не упустили. Стали прощаться, только когда ученическую надо было запирать на замок. Посмеялись тому, что раньше интернет был только проводным и только через модем. Нет телефона, нет интернета. Реджина призналась, что заставила как-то раз Мэри Маргарет рассказывать ей о том, как провести сеть дома своими силами, чтобы соединить несколько компьютеров. Плевать ей было на сеть, ей просто надо было «снять параметры» для подарка. Эмма хохотала, сгибаясь. Она-то все это впервые слышала. Далекий, прекрасный девятый класс остался в ученической. Эмма отправилась в свой номер, Реджина вышла из своего извечного укрытия. Как и ожидалось, Зелена лежала на постели, уткнувшись лицом в стенку. Как и в прошлый раз. — Ты как, Зелена? — тихо позвала Реджина. Может, та вовсе спит. — Зелена? Чего не эпатажная личность, склонная к асоциальному поведению? — Кажется, уже лучше, — заметила Реджина, улыбнувшись. В прошлый раз Зелена и вовсе ее проигнорировала. — Ты это, реагируй на мое асоциальное поведение! Иначе придется выводить тебя на деструктив насильно. Как и написано про меня, — пробубнила та в стену. — Кофе будешь? Зелена медленно развернулась и уселась, испытующе разглядывая Реджину. — Думаешь, эта твоя любезность повлияет на твое личное дело? Реджина пропустила все это мимо ушей. — Да, точно. Ты чай, кажется, пьешь. — Горячий. Три сахара. Реджина приподняла брови на запрос по сахару, но вслух ничего не сказала. Чайник кипел в тишине, булькая пузырями. Ложечка стучалась о стенки, как заведенная. Реджина смотрела в кофейную черноту, вспоминая их последний с Эммой разговор. Улыбка застыла на губах. — Я четвертая, — неожиданно произнесла Зелена. Ложечка в ее чашке застыла. Реджина вопросительно глянула на Зелену. — Я четвертая из пятерых. Все — девчонки, — усмехнулась та так, как будто было понятно, о чем шла речь. — Можешь представить? Реджина поджала губы, помотав головой, в которой с трудом укладывалась информация о таком количестве детей в одной семье. — Ни сестры, ни брата? — удивленно воззрилась на нее Зелена. — Нет. — А я-то думала, у тебя комплекс старшей сестры. Значит, единственный ребенок. Повезло тебе, — криво улыбнулась Зелена. — Я так не думаю, — усмехнулась Реджина в ответ. Вот тут бы она поспорила да хоть на что угодно! — Если не донашивала шмотки за всеми своими сестрами, то считай, повезло. Если не задумывалась о том, что делать, если на твое обучение не хватит денег, то тоже повезло. Если… — Прекрати, — твердо остановила ее Реджина. — Прекрати нас сравнивать! Этого добра мне хватило, несмотря на то, что и «единственный ребенок», — процедила она последние слова. — Да? А мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы вообще хоть кто-нибудь заметил мое присутствие. Особенно, когда появилась младшая сестра. Реджина застыла: она опять продолжала сравнивать? Что за? Зелена безостановочно описывала в красках, как ей приходилось чуть ли не на лапках задних прыгать, чтобы получить хоть сколько-нибудь внимания, хоть чуточку. И тут до Реджины дошло: она не сравнивает. Она просто жалуется. Просто ноет за чашечкой чая на судьбу, на несправедливость. Ждет сожаления. Ищет себе оправдания. Себе и тому, что потащила ее в этот кабинет, куда им и доступа не было. — Как думаешь, нас засняли на камеру? — спросила Реджина, когда Зелена сделала перерыв на еще одну ложку сахара, заставив Реджину поморщиться. — Когда мы шарились ночью там, где не положено? Не, не думаю. А что? Ну, допишут пару строк в наших делах, — странно посмеиваясь, произнесла она. Надо же какая беспечность, улыбнулась Реджина. Чай так успокоил? — Хороший был бы повод, чтобы напомнить родителям, что ты на многое способна, — вернула ей градус Реджина. Зелена уставилась на нее, замерев, и тут же рассмеялась так, как Реджина еще не слышала. — А ты смешная, хмурая, — смеясь, еле выдавила Зелена. — Родителям? — переспросила она и вновь зашлась в смехе, доходя до истерики. Даже хрюкнула от напряжения. Реджина засмеялась сама, не ожидая такого поворота. Кто б мог подумать, что эта холодная асоциальная британка хрюкает, когда смеется? Слезы, уже от смеха. Реджина не могла остановиться, заражая Зелену, и та хрюкнула опять. — Прекрати! Сейчас же, — шлепнула она Зелену по плечу. — А то что? Родителям скажешь? — успокаивалась Зелена, приходя в себя и вытирая проступившие слезы. — Да плевать им на меня, — резко остановилась она и вернулась к чаю. Смех как рукой сняло. — Нет, правда, куда попадет твое дело? — спросила Реджина напрямую. — От какой ты организации здесь? — Департамент имущественных отношений, Нью-Гемпшир. — Правда? — не сразу поверила Реджина услышанному. — Что ж, может, даже пересечемся в будущем. — Если нас не… — Да, если нас не выпрут. — А ты где? — Департамент образования, Мэн. — Да ну! Надо же! Соседка по комнате, соседка по штату. Обе замолчали. — И как оно, жить впятером? — спросила Реджина, возвращаясь к предыдущей теме. — Рассказать еще раз, как я носила юбку, перешитую по сто раз, или про то, как мои родители клали на меня? Ты какой момент пропустила именно? — уставилась она на Реджину ледяными глазами. — Я пропустила момент, когда ты вдруг оказалась здесь. — Как-то надо было пробиваться. Я знала, что дома мне хорошей работы было не видать, искала любую возможность. Прошла конкурс. На третий раз. И вот. Сижу, чай пью, вламываюсь в кабинеты с соседкой по комнате. — Ты забыла упомянуть про получение информации обманным путем и про прочие свои махинации. — Тоже с соседкой, — заметила Зелена и тут же громко произнесла: — Для протокола: я делала это не одна! Вместе с Реджиной Миллс! — Прекрати! — посмеялась Реджина. — Да уж, махинации, — успокоилась Зелена. — А ты думаешь, как я прошла на третий раз? На войне все средства хороши. Реджина затаилась: все это безумно интересовало. Но главное, она прекрасно понимала Зелену. На войне как на войне: все средства идут в бой.***
Эмма пообещала себе выполнить задачу по максимуму. Так и сделала бы Реджина, если бы планировала. Да? Устало она глянула на ноутбук. Сети не было, как и обычно. Единственная сеть — там, на заднем дворе. Как там та муха? Съел ее паук? Флешка предоставила ей папку под названием «Дело Петерсона». Ряд аудио по именам. Первая выделялась: «Эмма_послушай это первым_Гвен». Гвен: «Эмма, как ты знаешь, я работала здесь по одному делу три года назад. Тут не все записи, только тех, кто согласился со мной поработать сейчас для проекта и кто остался в городе на каникулы. Что касается анонимности, знаю, тебе важен этот вопрос, но имена я менять не стала. Просто удали, как закончишь, договорились? Категория для работ: насилие со стороны преподавателя. Подкатегория — действия сексуального характера». Эмма остановила запись. Что? Она не ослышалась? Перемотка на пять секунд назад. Гвен говорила так, будто это все обычно и вполне себе обыденно. Что там дальше? Стоит ли слушать это сейчас? А когда? Для такого есть подходящее время? За завтраком, что ли? «Хочу предупредить тебя сразу — тема серьезная. Не настаиваю, чтобы ты прослушала все за один раз. Если вообще соберешься. Надеюсь, ты слушаешь эту запись первой по порядку. Если надо, поработаем вместе, договорились?» Поработаем. Для Гвен это обычная работа. Но ведь Эмма здесь тоже для этого. Разве нет? Следующая запись — Сара. Сара: «Мистер Петерсон вел в школе физкультуру. Он работал не только там, еще вел всякие секции. По гимнастике там, еще баскетбол. Вообще, я давно о нем слышала, даже когда еще не ходила в школу. Говорили, что он любит детей. Что смешной и в школе не такой строгий, как остальные. Мне очень нравилась гимнастика. Знаете, у меня хорошая растяжка». Эмма закрыла глаза. Перед ней нарисовался их урок физкультуры. Прыжки в высоту, гибкость. Мистер Лерой принимает нормативы. Сара: «Мама не хотела отдавать меня в секцию так рано. Говорила, что успеется, но ведь все знают, что гимнасткам надо раньше начинать. Наверное, это началось еще тогда». Пауза. Сара: «Я ходила тайком от мамы. Мистер Петерсон хвалил меня. Говорил, что из таких девочек получаются хорошие гимнастки, что у меня великое будущее». Пауза. Гвен: «Ты помнишь, о чем мы говорили, Сара?» Сара: «Да. Да, я помню. Я не виновата в том, что случилось. Мистер Петерсон был не прав, когда… когда позволял себе… когда делал…» Гвен: «Можешь не говорить, если не хочешь». Сара: «Я потом, ладно? Сейчас не могу. Не хочу». Следующая запись — Джеймс. Джеймс: «Мистер Петерсон сказал, что мне надо остаться после урока и поработать над своим телом. Я не очень спортивный, как вы видите. И на физкультуре у меня всегда были проблемы. Сначала я думал, что он хочет мне помочь, что он все понимает». Гвен: «Ты можешь вспомнить, когда все началось?» Джеймс: «Весной, кажется. Может, и раньше. Иногда мне кажется, что я забыл некоторые моменты. Что я не хочу их помнить». Пауза. Мальчик дышит тяжело. Запись уловила все. Джеймс: «Он делал мне массаж. Трогал мне плечи. Сказал, что я просто напрягаюсь сильно, и дело все в этом. Он спросил меня, знаю ли я, что происходит, если сильно напрячься, и к чему это может привести. Я ответил, что нет. Он сказал, что покажет мне. И опять потрогал. Я сильно испугался. В тот раз я не мог ничего сделать, как будто приклеился к стулу. Мне надо было убежать! Мне надо было!» Гвен: «Ты же убежал. Ты все правильно сделал, Джеймс». Джеймс: «Нет! Я не сделал. Не сразу. Надо было… мне надо было… Еще тогда! В первый раз!» Вторая запись Сары. Сара: «Он сказал, что если я пожалуюсь маме, то он сам расскажет ей, что я ходила к нему тайком. Что если я буду хорошей, как раньше, то и он сохранит наш секрет…» Следующая запись — Дженна. Еще одна — Стив. Кэрол, Амелия, Тим, Дарси, Ник… Список продолжался, записи звучали разными голосами, повторяя общее: секрет, тайна, массаж, прикосновения, обещания, стыд, угрозы. Беспомощность. Крик! Эмма просто не могла остановиться, просто жала следующую запись и еще одну. Руки дрожали, пока сознание полнилось новой историей про одного единственного человека: Мистер Петерсон. Чтоб ты сдох, Петерсон! Чтоб ты сдох, скотина! Гореть тебе в аду! За слезами не стало видно экрана, и проигрыватель записей смолк. Мистер Петерсон давно сидит в тюрьме. В школе Джеймстауна другой преподаватель. Да и директора сменили после того случая. Мэр города смыл позор со школы. Дети остались. Записи тоже. Все это было три года назад. Все это записано навсегда. Эмма курила одну за одной, не прекращая. Плющ свешивался с беседки, загораживая единственный фонарь. Темно, сыро. Мэрлин давно уже спал, иначе сидел бы рядом сейчас. Руки тряслись до сих пор. Когда голова пошла кругом от выкуренного, она приняла решение: надо прослушать все еще раз. Каждую запись. Каждого ребенка.***
Эмма не вышла ни на завтрак, ни на обед. — Работает, — спокойно произнес Мэрлин, когда увидел знакомую табличку на двери, успокаивая тревогу Гвен. — Как обычно. — Так всегда? — Да, когда затягивает. Может сутки просидеть. Обычно покупаю ей еду. Иначе забывает. И сигарет еще. Мэрлин начал беспокоиться только ближе к вечеру, но больше из-за Гвен. Та вела себя на удивление странно. Пиковой точкой был звонок от Реджины. Неожиданно. Мэрлин соскочил со стула, когда увидел на экране: «Реджи Эммы». Это первый звонок от нее за все время, что ее номер хранился в его телефоне. — Алло, Реджи? — Мэрлин, сколько раз я тебе говорила… — Да, прости! Я тебя переименую, чтобы не забывать. Вопросы обрушились на него разом. — Где Эмма? Что у нее с телефоном? Она на связь не выходит целый день. Она живая? Все хорошо? — Оу, Реджина, притормози. Она работает просто. — Не может она «просто работать». Она бы меня предупредила. Она рядом? Ты ее видел? — продолжали сыпаться вопросы. — Она в своем номере, Реджина. Хочешь, проверю ее? — Конечно, хочу! Иначе зачем бы я звонила тебе? — Я перезвоню! — Нет! — не дала Реджина положить ему трубку. — Проверь сейчас! Пожалуйста, прошу тебя. Мэрлин так и застыл с трубкой в руке. Почему так тревожно? Это все из-за Гвен. Из-за Реджины. С Эммой все нормально. Сейчас он пойдет, проверит и всех успокоит. — Конечно, сейчас я зайду к ней. Прямо сейчас, — мягко убедил он Реджину. Вскочив в тапки, он выскочил на задний двор, что соединял все номера. На задней двери та же записка: «я работаю. Не мешать. Никому!» Он улыбнулся: да все с ней в порядке должно быть. — Эмма, — постучал он в двери. — Слушай, ты как там? Тишина в ответ. Он прислушался, прислонившись ухом к двери. Музыки нет. Не похоже на нее. Может, в наушниках? Мэрлин толкнул дверь, но та не поддавалась. Еще раз. Громче стук. — Эмма! Открой! Тут Реджина. Она беспокоится! Дверь отворилась через пару секунд. Мэрлин так и замер с застывшим в воздухе кулаком. Ее лицо. Ее взгляд. Красные глаза на бледном каменном лице. — Эй, сестренка… ты что? Из трубки слышится голос. Реджина! Эмма моргнула пару раз. — Я сейчас ей перезвоню. Дверь закрылась.***
— Что случилось? — Правда, ничего. Эмма не скажет. Не скажет никому. Такое никто не должен слышать. О таком нельзя знать. — Включи видео, Эмма. — Реджина… я должна тебя предупредить. Я неважно выгляжу. — Брось, Эмма! Ты что, заболела? Ты всегда выглядишь хорошо. Включай давай. Возня. На экране появилась картинка. Ее лицо. Реджина вглядывалась. Она устала? Правда заболела? Что случилось? Плакала? Это что-то другое. — Эмма… Расскажи мне. — Нет, — поджатые губы. — Нечего говорить. Правда, — постаралась улыбнуться Эмма. Эта ее печальная улыбка, как будто она знает все горе этого мира, всю правду, которую не хочется знать. — Ты работала? — вытягивала Реджина из нее слова. — Да. Я… я тут работаю. — Как идет? Эмма отвернулась в сторону, будто за поиском слов. Где она их высматривает? У кого выпрашивает? — Тяжело, — вернулась она обратно. — Тяжело, Реджина. — Расскажи мне. Ну, давай. — Все теперь серьезно, знаешь, — нервно хохотнула Эмма. — Тут все по-настоящему. Это не какие-нибудь глупые, высосанные из пальца сказки от знакомых Мэрлина, а самые настоящие. Реальные. От детей. От подростков. Не про дневники, не про шалости. Все по-настоящему, Реджина. Поэтому тяжело. Тяжко, я бы даже сказала, — прикрыла Эмма рот рукой, чтобы больше ничего не вылетело. — Эмма. Эмма, посмотри на меня. Эмма глянула в камеру. — Все, что ты делаешь - все это очень важно. Ты делаешь прекрасное дело! Ты сама хоть представляешь, как нужен ваш проект? Эмма помотала головой в ответ. Ничего такого она не думала. Все должно было быть не так. Такого она себе и представить не могла. — Но твое важное дело — это просто работа. Ты создаешь прекрасные рисунки, Эмма. Слышишь меня? Эмма слышала. Помнила. Драгоценные камни больше никакие не драгоценные. Это булыжники, летящие в головы, оставляющие кровавые следы у виска. Это пули, разрывающие сознание в месиво. — Тебе просто надо понять, что работа остается за порогом, когда ты покидаешь ее. Понимаешь меня? Чернила, бумага, карандаш. Все оставляешь на столе, и забываешь обо всем до следующего раза. Слышишь? Эмма силилась. Прятала взгляд. Сама не замечала, как раскачивается на месте. Сжимала губы. Она все слышала, все это понимала. Вот только было бы все это так просто! Было бы это так! Было бы… Она не сдержалась. Ладонь рванула ко рту, скрывая подрагивающие губы. Глаза зажмурились, выстреливая слезы. Закрыть руками все это тоже. Реджина не должна все это знать. Никто не должен. Решение было принято моментально. — Эмма! Я выезжаю.