Спектакль великого актёра

Я зашёл домой и увидел старомодную обувь Дерьмомацу, которая так и хотела заставить мои глаза кровоточить. Что же, как погляжу, то так называемый Бог только и делает, что хочет, чтобы моя жизнь была полна дерьма. Почему он вечно дома тогда, когда у меня дикое желание полежать в одиночестве где-нибудь в углу, почёсывая кота? Ладно если бы это был Чоромацу или Тодомацу, им было бы либо из приличия всё равно, либо действительно наплевать. Но нет, это был именно этот ублюдок каждый раз. Все бы ничего, если бы он не занимался самолюбованием всё свободное время, всматриваясь в своё уродское отражение собственного лица и попутно кидая какие-то тупые фразочки в мою сторону. Постоянно лезет туда, куда не надо, и делает то, чего не просят, а потом искренне удивляется почему это все братья его так недолюбливают. Идиот, имеющий талант раздражать одним своим присутствием. Почему я считаю его лицо уродским и не боюсь задеть свои собственные чувства как близнеца? Да потому что оно не было бы таким, не будь он жёстким выпендрёжником со своими этими «крутыми» штучками, вечно хмурящий брови и кривящий губы в поддельной улыбке, скрывая истинное я под сотнями замков. Надеюсь хоть сегодня он поймёт, что закрыть свой поганый рот и дать мне отдохнуть от его игры будет отличным решением.  Разувшись, прохожу по коридору и замечаю, что сёдзи немного открыта. От интереса забываю свой давно продуманный маршрут наверх и заглядываю в щель, всматриваясь в комнату. Пустое пространство, по которому свободно гуляет запущенный открытым настежь окном ветерок. Посередине комнаты как и всегда стоит котацу, а на ней расположен огромный лист, возле посиживал что-то усердно чёркающий Карамацу. Удивлён, что сегодня без зеркала. Приятно удивлён. Медленно прохожу в комнату и закрываю сёдзи, чтобы не было сквозняка. Тихо прохожу к своему насиженному углу, приседаю и утыкаюсь лицом в колени, обнимая их руками. Каждый раз задаюсь вопросом: почему же я прохожу в комнату с сидящим в ней Карамацу, а не просто продолжаю свой путь на второй этаж? И каждый раз в моём самом забытом месте подсознания раздаётся ответ, который я бы никогда в жизни не сказал второму в лицо: «Я не хочу оставлять его в полном одиночестве, даже если он мне омерзителен». Кажется, он заметил меня, но работа с большим форматом листа не позволяет ему отвлекаться. Лица не было видно, так как волосы всё перекрывали, а жаль. Хотя я чётко видел очки, которые красовались, скажем так, на его носу. Около получаса мы просидели в полной тишине, пока она не начала меня раздражать. Серьёзно, самый болтливый из братьев сидит в полной тишине и даже не кинет обычное «привет, бураза, я так скучал по тебе»? Напряжённая обстановка начинает создавать в голове кучу мыслей, которые как рой пчёл метались по улью. Ещё несколько минут и я не сдерживаюсь: — Дерьмомацу. — Да, Ичимацу? Ичимацу? Почему он назвал меня по имени, а не своим «крутым» английским «бураза»?  — Что ты делаешь? — Не думаю, что тебе это может быть интересно. Заметил его горькую усмешку на лице. Что-то тут явно не так, но пока не осмеливаюсь спросить.  — И всё же? —  Доделываю плакат к своей новой сценке большого спектакля. — Ты что, устроился на работу? — Нет. — Тогда объясни. — Будет интересно — сам узнаешь, и братьям покажи, просьба, так сказать, я старался всё-таки. После чего он поднимает своё лицо и ждёт пока я посмотрю на него прямо, что я и делаю. Снимает очки и искренне улыбается, переворачивает лист и встаёт, направляясь к выходу. Я его не задерживаю, а сижу в смятении. Одно мгновение, которое перевернуло всё у меня внутри. Эта искренняя улыбка, а не натянутая кривая ухмылка, и глаза, отблёскивающие синевой, до жути опухшие и заплаканные. Он плакал. Он умеет это делать? В один момент все представления о старшем брате разрушаются, показывая мне совсем другого человека. Сильный и постоянно делающий вид, что он крутой Дерьмомацу, на самом деле ранимый, имеющий глубину души Карамацу. Я срываюсь с места и подбегаю к котацу. Перед глазами одна картина — заплаканное лицо старшего брата, я впервые видел его в таком состоянии, даже если он и плачет не первый раз, да я даже на сто процентов уверен, что он плачет постоянно, просто в такие моменты находится где-то поодаль от нас. Вот же, даже и не думал о таком, если честно. На столе лежит огромный лист А2, который был перевёрнут. Руки дрожат, всё тело трясётся от непонимания ситуации, мысли просто перекрикивают друг друга, не давая сосредоточиться на одном — что же всё это время делал Карамацу и почему он не захотел показывать это при себе же, неужели стеснялся? Или есть какая-то другая причина? Подношу руку к плакату и дотрагиваюсь до гладкой поверхности, застывая. Меня одолевает страх, я не могу заставить себя перевернуть какой-то гребаный лист. Один лист и один чёртов человек поставили меня в такое положение. Ничего такого, но одновременно всё. Собравшись с силами, я всё же с сильным размахом переворачиваю лист, после чего мне открывается довольно-таки серьёзный плакат к какому-нибудь действительно существующему театру, я бы плюнул и пошёл дальше сидеть в углу, если бы не сам смысл постера: «Театр семьи Мацуно готов разыграть последнюю в своей жизни сцену! Но нам так жаль, что вы уже её пропустили, а ведь главный герой пытался сделать всё, что было в его силах. Грустная повесть игнорирования второго по старшинству брата остальными закончилась, спектакль окончен, занавес, пять.» Что. Что я только что прочёл, твою мать?! Неужели… Может ли это изображение?.. Да ну… Я подрываюсь и со всей силы открываю сёдзи, впечатывая её в стену по самое не хочу. Сталкиваюсь с только что, видимо, вошедшими братьями, расталкиваю их локтями и выбегаю из дома. Слышу своё имя, но мне всё равно, сейчас явно не до этого. Несколько минут бега, а мои ноги уже путаются между собой, дикая одышка из-за физического состояния, но я продолжаю бежать, мне надо остановить его, он не может сделать этого. Просто не может. Перед глазами расплывчатый силуэт обрывистой скалы, острые камни внизу омываются волнами, сегодня прилив сильнее, чем обычно. Сил почти нет, но я продолжаю бежать, хотя и бегом это уже и не назовёшь. Спотыкаюсь о траву, падаю, встаю, просто иду вперёд. Он не должен. Прибежав к уже самому утёсу скалы я не обнаружил Карамацу, но как же… Осмотревшись, увидел его обувь и слёзы нахлынули на глаза, разум затуманивался, хотелось упасть на колени и плакать, разрывая всех и всё в клочья, разрывая самого себя. Неужели он и вправду сбросился со скалы, оставив нас пятерых, но на кого? Неужели он не понимал, что хоть мы и относимся к нему как к куску дерьма, но он был опорой для всех нас. Да, есть Осомацу, но даже он не был такой поддержкой, как ты. Идиот. Что же нам теперь делать? Я мотаюсь по утёсу в поисках хоть каких-либо улик или доказательств, что ты действительно умер, но нет ни единого следа, которые могли бы указать на это. Я просто стою на краю обрыва и реву как малыш, пока ты тонешь в синеве вод, с каждой секундой опускаясь всё глубже и глубже. Действительно грустный конец действительно великого театра. Я не ожидал от тебя такой подставы, дорогой старший брат, от кого угодно, кроме тебя. Ты выглядел слишком надёжным, добрым, заботливым, не знаю какие слова сюда можно приписать, ты был всем одновременно, но это всё перекрывала лишь твоя тупая «болезненность», которая и портила отношение к тебе. Ты закрывался ею, закрывая собственную душу, закрывая самого себя, не давая нам узнать тебя, не давая прикоснуться к настоящему тебе. А всё ради чего? Я даже не знаю ради чего, это просто глупо. Как же мне сейчас хочется толкнуть тебя, чтобы ты со всего размаху упал на спину, после чего я сажусь на тебя и со всей силы начинаю размазывать твоё лицо в щепки, убирая ту прежнюю «крутость», оставляя лишь истинного тебя. Почему ты не можешь всегда быть таким искренним, как сегодня? В надежде увидеть хотя бы твоё тело я встаю на колени и нагибаюсь немного вперёд, осматривая острые камни внизу, после чего мой взор падает на сидящую близ скал фигуру, сидящую там, где место было отлично укрыто от посторонних взглядов, очень аккуратно прикрытое от остальных самой скалой, будто та знала, что кто-нибудь да захочет спрятаться здесь от своих проблем. Привстаю и просто споткнувшись об обувь Карамацу качусь вниз по траве, сил сопротивляться нет, отдаю себя всего на растерзание веткам и камням, которые царапают мою кожу, оставляя кровавые увечья, но мне всё равно, так как сейчас кто-то получит в лицо. Оказавшись в самом низу, встаю и направляюсь в тот укромный уголок, огибаю, захожу под утёс, обходя выходящие из воды скалы, стараясь держать равновесие, чтобы не поскользнуться на облизанных водой камнях. Я вижу, вижу этого чёртового кретина и, не сдерживаясь, кричу: — Ты чёртов болван! Сидящая фигура старшего резко встаёт от испуга и отходит назад, но это не останавливает меня, отталкиваюсь от камня, неловко поскальзываясь на скользкой поверхности, и я налетаю на него, крепко сцепляю руки за его спиной, после чего мы падаем на камни, костяшки на кистях явно в кровь. Карамацу неловко дышит мне на ухо, не понимая, что произошло. Сердце бешено стучит, кровь в висках давит на голову, но я решаю закончить начатое: — Дерьмомацу. — … — Ответь. — Д-да? — Что за цирк ты устроил, скажи мне, а, что за чёртов цирк? — Какой ещё цирк, лишь небольшой спектакль, который имеет свой конец… Ну, точнее, ещё не имеет, но должен бы. — Какой, блять, спектакль, ты своей головой вообще думаешь? Или как только снимаешь очки, то из тупого Карамацу превращаешься в человека, который вообще не имеет мозгов? Ты понимаешь, что ты хотел оставить нас пятерых на произвол судьбы? Ты понимаешь, что хоть ты и являешься мешком дерьма, но ты — наша самая лучшая опора и поддержка, хоть мы и открыто плюём в лицо? Ты это понимаешь или нет? Если тебе больно, то почему ты не говорил, почему ты скрывал всё в себе, уходил из дома или где-то прятался для того, чтобы просто поплакать, почему не показывал нам свои слабые места? Боялся, что мы зацепимся и за это? И не надо говорить сейчас что-то в духе: «Я просто не хотел заставлять своих литл буразерс волноваться». Просто закрой свой рот и дослушай меня! — я всхлипнул, на что Карамацу сразу же отреагировал и обнял меня, крепче прижимая к себе, его большая и тёплая ладонь начала приятно поглаживать меня по спине, пытаясь успокоить, — Или это всё из-за меня, неужели тебе действительно было так больно из-за моих колкостей, из-за того, что бью и обзываю тебя? Но почему ты, чёрт возьми, не сказал? Думал, что я делаю это ради развлечения? Нет же, дурак, я просто хотел увидеть тебя настоящего, а не «крутого» наигранного парня! Ты сам заставляешь меня это делать, сам! После этих слов поглаживания прекратились, сам он замер, показалось, будто бы я сказал что-то не так, но мои слова были опровержения его действиями: он аккуратно приподнял меня за плечи и сам поудобнее уселся, так как порезы на спине явно начали саднить, что логично — упасть со всей дури на камни, ну, так себе развлечение. Теперь мы смотрели друг другу прямо в глаза и я видел, как из его глаз стекают слёзы. — Почему ты плачешь…? — Тот же вопрос могу задать и тебе, — он усмехнулся — …Потому что боялся потерять тебя. Он оторопел. Видимо, не ожидал услышать такие слова именно от меня. — Иронично. — Что именно? — Что я хотел сброситься не только из-за вас всех пятерых вместе взятых, главной причиной был именно ты, больно осознавать, что ты безразличен самому любимому брату. Больно и паршиво, хотел проткнуть эту мысль остриём гранита, да не вышло. — Что, страшно было? — Да, действительно страшно. Страшно оставить тебя одного, да и вас всех. Кто же будет выносить вам мозги своими «болезненными» штуками, бураза? Я простоял несколько минут, но так и не собрался с мыслями, поэтому спустился сюда, давая ещё немного времени для размышлений. Ещё было страшно, потому что думал, что ты не придёшь, так и останешься сидеть в комнате, посматривая на плакат, который лежит на котацу, не осмеливаясь подойти и посмотреть. — Пришёл же. — Мог и не прийти. — В любом случае пришёл бы. — Да ну. — Ещё как. — Не верю. Я крепко сжимаю его руками и ногами, охватывая в крепкий замок объятий. — Идиот. А так? — Нуу, если сильнее постараешься… — Грязный извращенец, я не буду тебя целовать или делать каких-либо похабные вещи с тобой, фу. После моих слов он громко засмеялся, а я засмеялся в ответ от комичности ситуации: два брата близнеца под двадцать с лишним лет, оба девственники, оба сидят и обнимаются под скалой вблизи глубин вод и режущих камней, оба как-либо поцарапаны или изрезаны. Я — весь мокрый, так как пот смешался с водой, в которую я не раз падал, переползая по камням, что, в общем-то, дало понять, что я тупо мог пройти по воде, в потрёпанных волосах был целый букет из травинок. Карамацу — донельзя ухоженный, как будто действительно готов был ежесекундно лечь в гроб, потрепанный со спины из-за падения и с влажным от моих слёз плечом. Зато оба сидят и улыбаются, счастливые. Услышав вскрики наших имён над нами, я понял, что пора вставать. Как никак, но братья тоже волнуются, либо же просто делают вид. Я привстал, давая Карамацу возможность подняться тоже. Оборачиваюсь и начинаю шагать в сторону выхода, как вдруг старший хватает меня за руку и крепко сжимает её, сам же смотрит на меня с видом «можно ли?». Можно, кретин, лишь крепче сжимаю его руку в ответ, после чего мы начинаем свой путь наверх. Поднявшись, на нас с Карамацу налетела толпа из четверых братьев, все заплаканные и красные как помидоры, кроме Осомацу, который угрожающе набросился на второго, давая понять, что как только вернёмся домой — он ему накостыляет ещё как. Мы крепко обнимаем друг друга, Кара — смеётся от счастья, я — сдерживаю смех, остальные — вопят о том, что он дурак, но я отлично их понимаю, действительно дурак ведь. Мы ещё долго могли простоять на утёсе, обнимая друг друга, если бы я не начал замерзать что заметил Карамацу, после чего намекнул братьям, что пора домой, куда мы сразу же и направились. Они шли впереди, я и Кара — позади, крепко сдерживал его ладонь в своей, ощущая теплоту и заботу, которую он всегда нам дарил, но которую мы так тщательно игнорировали, правда сейчас не понимаю зачем. Теперь я тебя не отпущу, дурак, никогда.