Я люблю тебя, Джей-Джей

Люди меняются. Меняются их стремления, вкусы, отношения к жизни. Неоспоримая аксиома. Человек привык чего-то добиваться. Ему всегда мало. Постоянно быть на высоте невозможно. Это не надоедает, просто приоритеты сменяют друг друга, как дни в календаре. Они преображают людей. Раньше я думал, что что-то в нас всегда остается прежним. Что-то, что было заложено с рождения. Я чертовски ошибался. Жизнь — удивительная штука; она заставляет нас меняться так, как нам и не снилось. Что ж, может, оно даже и к лучшему. Если бы люди не менялись, жить было бы дьявольски скучно.

***

Я остановился перед дверью, весь взмокший и чрезвычайно измученный долгой дорогой. Она бы не была такой тяжелой, возвращайся я на машине в сопровождении родителей, а не на своих двух. Теперь натруженные от бега ноги приятно гудели, и я мог чувствовать, как бьется учащенный пульс в шейной артерии. После прошлого сезона прошло столько времени, и я к своему собственному удивлению даже позволил себе достаточно расслабиться. Время показало, что не стоило так рисковать. Впереди оставалось еще пять с лишним месяцев, и за этот короткий срок мне полагалось привести себя в форму, куда более лучшую, чем ту, которая была к началу года. Предстояло много работы. Пробегать несколько километров до ледовой арены и обратно, волоча на себе коньки и сумку с прочим барахлом, было одной из моих первостепенных задач. Я устало опустил пальцы на дверную ручку. Она легко поддалась, и я несколько неуклюже ввалился внутрь, молча радуясь, что не пришлось доставать ключа. Видимо, родители уже были здесь, и отец, вопреки своим обещаниям, все-таки не поехал в магазин за сельдереем. Я мрачно усмехнулся, вспомнив, как он отчитывал меня на сегодняшней ОФП-тренировке, когда я не уложился по времени на дистанции в пятьсот метров. К тому моменту у меня все еще не прошла одышка и ко всему прочему снова заявила о себе проклятущая боль в желудке, о которой я ничего не слышал до недавнего времени и из-за которой, собственно, ухудшилось мое самочувствие. «Ну, докатился, — проворчал отец. — Да твоя младшая сестра и то лучше пробежит». «Жалко, что ты не взял её с собой, пап», — язвительно заметил я, когда относительно пришел в себя после нагрузки. «Не болтай уж, — говорил он. — Вижу, тебе две недели отдыха явно не пошли на пользу. Ты, поди, только и делал, что по-полной отрывался, пока жил в Торонто. Потому и поправился, а теперь тебе тяжело бегать. Тебя бы взвесить да на диету посадить. Из углеводов». «Одну траву жевать?» «Ага. Сельдерей, например. Мама твоя его вон как любит — килограммами есть готова, — отец задумчиво почесал подбородок под мой беззвучный смех. — Кстати, нужно будет купить его по дороге домой. Он, кажется, еще вчера закончился». «Неудивительно,» — фыркнул я, не в силах скрыть улыбку. Отец глянул на меня исподлобья и серьезно добавил: «И нечего тут улыбаться. Запустил ты себя, парень». Запустил. Это была совершенная правда. На свинцовых ногах я еле добрел до своей комнаты и, едва зайдя, бросил сумку с коньками прямо у дверей. Потом сделал один шаг — и бессильно шмякнулся в объятия кровати. Я неимоверно устал и притом чувствовал свое тело лучше, чем когда-либо. Каждым нервом я ощущал эту противную вялость и контрастно приятную мягкость одеяла под собой. Раньше я никогда не изматывался так после тренировок. Не хотелось ни есть, ни спать, хотелось просто лежать вот так, уткнувшись носом в подушку, и не шевелиться. Шавасана, поза трупа в йоге. Бездействие и безмыслие. То, что подходит мне именно сейчас. С верхних этажей съемного дома раздавались звуки блюза, бесконечно проигрывавшегося одной и той же радиостанцией. Родители обожали эту волну и потому слушали её порой по пять раз за день. Чувство ритма, которое привило им фигурное катание, побуждало их делать это снова и снова. Лично меня тошнило от подобной музыки, но я ничего не мог с собой поделать. Фигуристам, как и музыкантам, судьбой положено искать во всем какой-то такт, гармонию и закономерность. А я, как какое-то позорное исключение, сбился с этого такта; сбился с дороги, по которой шел когда-то уверенно и целеустремленно настолько, что сейчас даже смешно вспоминать. Раньше все казалось другим. Все казалось ближе и досягаемее. Нет, тогда я не обладал каким-то иным мировоззрением или принципами. Возможно, я просто жил в неведении, плавал в нем, как муха в киселе, радуясь тому, что у меня уже было. Это была счастливая жизнь — без пряток и уговоров. Просто отдыхать и работать в свое удовольствие, улаживать какие-то мелкие конфликты и закрывать глаза на недоброжелателей. Страсть, сила и стремление — вот три слагаемых успеха, и все они давно находились в моем распоряжении. Я приучил себя к ним. Но не к тому, что старожилы называют теперь какими-то неизбежными законами жизни. Каждый из нас рано или поздно приходит к заключению о том, что ему необходимо что-то изменить. Я не хотел меняться. Вернее сказать, я не знал, что должен меняться, вот и расплатился за незнание. За все когда-либо приходится расплачиваться. Поражение — слишком высокая цена за легкую жизнь, не правда ли? Как новичок, не привыкший к падениям, как пациент, не страдавший ни одним недугом прежде, тогда я ощутил такую вселенскую боль, какая ни разу мне не снилась. Я и предположить не мог, что будет так тяжело, я просто не верил этому. Я не верил тому, что способен проиграть. Один человек сказал мне, когда это произошло: «Поражения делают нас неузнаваемыми». Я до сих пор помнил его глаза и сухой, бесстрастный тон, каким он произнес эти слова. Ведь он оказался прав. Я не был больше похож на себя прежнего. Не знаю, изменился я в самом деле или нет, но прежним быть попросту не хватало мужества, — и в этом было скрыто самое досадное ощущение. В Торонто я провел последние две недели, почти каждый день просиживая в студии звукозаписи. Нужно было ввести некоторые корректировки в пару треков из дебютного альбома. Это был мой первый сольный альбом, на который я возлагал большие надежды. Сейчас они уже как будто бесследно растаяли, не имея больше под собой никакого смысла. Откровенно говоря, мне стало наплевать, что теперь принесут мне эти песни, будут ли они вообще популярны и востребованы на рынке. И эту поездку я воспринимал, как сон, уезжая в Торонто просто потому, что мне не оставалось ничего другого. Изабелла тоже была со мной, единственная, кто не давал мне окончательно опуститься в этот нестабильный для меня период. Возможно, не будь её рядом, я бы совершенно слетел с катушек, посвящая все свое нерабочее время компании старого доброго бренди и визитам в бары. Впрочем, я и так сбился с режима за эти две недели. Не от лени, конечно, а от какой-то невыразимой и непонятно откуда взявшейся тоски, которая накатила на меня громом среди ясного неба. Все мои действия, все тренировки, хоть на тот момент я не мог себя от этого избавить, — все это казалось мне какими-то жалкими попытками вернуть себя прежнего. А было ли это реальным? Разумеется, нет. Я себя запустил. Однако благодаря этому предоставил себе возможность начать все заново. Новый уровень, новый сезон, новая страница в биографии нового Джей-Джея. Одно лишь, чем я могу мотивировать себя, чтобы стать лучше и не совершать ошибок в дальнейшем, — так это мое будущее, в которое вступать приходится довольно неумелыми, робкими шагами. Я не уверен, не уверен ни в чем. Я позволил разочароваться в себе тем, кто меня любил и в меня верил. Кто я после этого? Я не уверен даже в том, что до сих пор в состоянии держать прежнюю планку. Теперь уже ни в чем нет гарантии. Все вокруг такое рыхлое и неустойчивое, все сыпется, как зыбучие пески, грозит заживо похоронить под собой. Просто отвратительно. И лишь я, я один в этом виноват. Звучит несколько эгоистично, словно обстоятельства находятся в моем подчинении. А ведь на самом деле я их покорный раб, только боюсь себе в этом признаться. Чуть слышно скрипнула дверь; я с трудом открыл глаза, но почти сразу же закрыл снова. Состояние, в котором я находился, было не из лучших. Я, наверное, ненадолго задремал, но не чувствовал себя хоть немного отдохнувшим, и тем омерзительней было очнуться после этого недолгого ухода от реальности. Голова неистово гудела; видимо, это все из-за того, что я и не подумал открыть окна, завалившись в свою берлогу, точно после шумной гулянки. А спертый воздух небезвреден для здоровья, верно же? Я тяжело вздохнул и с трудом перекатился на спину, чуть приподнявшись на руках. В дверях стояла Изабелла, и мне было невообразимо радостно видеть её в эти минуты. Она являлась одной из немногих, кому разрешалось находиться со мной в моменты моей душевной и физической слабости. Боже, я готов был сдохнуть от усталости, но рядом с Иззи я словно ощущал какой-то прилив сил. Даже сейчас мне несколько полегчало, пускай виски все еще пульсировали, не давая ни на чем сосредоточиться. Иззи легкой, чуть слышной поступью вошла в комнату; на руках у неё сидел толстый черно-белый кот. Едва Иззи сделала шаг навстречу мне, он спрыгнул на кровать и принялся обнюхивать мои ноги.  — Ты сегодня вернулся раньше обычного, Джей-Джей. Что-то случилось на тренировке? — она смотрела на меня с некоторым беспокойством.  — Ничего, я просто слишком устал и ушел пораньше, — я сделал над собой усилие и свесил ноги с кровати. Мохнатая животина, минуту назад готовая улечься в них спать, недоуменно следила за моими действиями, крайне ими неудовлетворенная.  — Тогда, наверное, я не вовремя, — сочувственно вздохнула Иззи и уже развернулась, готовая уйти, но я её остановил.  — Не говори так. Ты всегда приходишь вовремя. Она посмотрела на меня; её губы тронула улыбка, а глаза засветились детской радостью. Я молчаливо пригласил её сесть рядом, и Иззи поняла меня без слов. Она аккуратно опустилась возле меня и мягко прильнула к моей груди, такая хрупкая, беззащитная. Я крепко обнял её. Иззи никогда не давала мне повода засомневаться в себе самом. Она заставляла меня чувствовать себя сильным, даже когда я был на грани и сам себе казался беспомощным увальнем. Пламя надежды горело в ней, не угасая. Я был благодарен ей за это и любил её так сильно, как только умел, потому что любовь была самым ценным и дорогим, что я мог дать. Одно время я беспокоился, что когда-нибудь этого окажется мало и рано или поздно я останусь один, брошенный на произвол судьбы. Но время шло, вместе мы прошли через многое и, кажется, поняли, что нуждаемся друг в друге только сильнее. Иззи была верна мне, а я не хотел её отпускать, зная, что другой такой же мне уже никогда не встретить. Я держал её в своих объятиях, чувствовал запах шампуня с абрикосами на её волосах и понимал: сейчас я абсолютно счастлив, и требовать от жизни большего — бессмысленно. Иззи вдохновляла меня одним своим присутствием, каждое её прикосновение грело мне душу, где-то внутри отдавалось волной удивительного наслаждения. Нет, я не хотел её отпускать. Для меня она значила больше, чем кто-либо. Она хорошо меня знала. Она видела меня насквозь, точно и уверенно представляла, чего от меня можно было ожидать независимо от того, в каком настроении я находился. Она могла читать меня, как открытую книгу. Она была близка мне, потому что понимала меня по-своему, не так, как другие, и эта её черта помогла и мне разглядеть в ней нечто необыкновенное, то, что отличает её, выделяет среди прочих так разительно и так явственно. И именно поэтому я не хотел её от себя отпускать. Она знала обо мне слишком много, видела меня слишком часто. Кто-то скажет, что я просто мало ей доверял, это всего лишь одно из внеочередных проявлений моего неизменного эгоизма. Что ж, вероятней всего, он окажется прав. Мы, Леруа, порода людей-собственников. То, что однажды оказывается рядом с нами слишком близко, остается среди нас навсегда. То же касается и отношений. Ей не раз приходилось наблюдать меня в моих самых паршивых состояниях. Вся градация моего поведения, от ангельски очаровательного и до омерзительно хамского и гневно ожесточенного, давно уже раскрылась перед ней во всей своей полноте. Испытывал ли я стыд, страх, боль, — все мои чувства и переживания она видела словно через увеличительное стекло. Но не убегала. И не сопереживала со слащавой жалостью. Частенько поддерживала, но большей частью принимала, как есть, потому что знала: я должен через это пройти. Многие через это проходили; не мне быть первым, не мне же — последним. Только мне все равно было боязно отпускать её. Я ей не верил — это правда. Каким бы я ни был, как бы себя не вел, казалось, она могла предугадать любые мои слова, любые действия. Она знала меня любого. Она откачивала меня вместе с отцом, когда я однажды очень серьезно траванулся просроченными лангетами; она трижды забирала меня пьяного в стельку со всяких семейных праздников и при этом без конца выслушивала плоды всегда пробуждавшегося во мне в подобные моменты дара красноречия (зато на фуршетах я никогда не нажирался до такой степени, держа себя в рамках приличного; лишь в окружении родных и близких друзей на меня постоянно что-то находило, и чаще всего я не мог просто так остановиться). А ей приходилось терпеть все эти мои закидоны и великодушно прощать их после десятков извинений. Я давал обещания, потом забывал о них; был вынужден начинать все сначала. Она не укоряла меня, не напоминала, даже не думала о том, чтобы создать впечатление этакой злопамятной стервы. Больше всего на свете я боялся потерять её такую. Знал, что она не подведет, не предаст, что у неё такой характер. Знал — и все равно не верил. Боялся за себя, боялся за свою жалкую репутацию. Была ли она у меня? Нет? Может, я и на плаву-то до сих пор держался только благодаря Иззи, этому чуткому, понимающему существу, которое все эти годы пыталось уберечь меня от нападок судьбы. Но, увы, не получилось. Я сам все испортил своим безбашенным легкомыслием. «Боги мои, как ему чудесно живется: и деньги, и карьера, и жена, и слава!» — воскликнет прохожий со стороны, глядя на меня. А я промолчу, но при этом подумаю про себя: «Какое значение имеет все это для человека, который за добро и поддержку не может отплатить тем же? Бездумно хватается за окружающих, моля их не оставлять его одного, а потом в панике бежит от себя, боясь разочаровать их всех? Какое значение имеет для него вся эта материальная херня, когда он не может понять, что у него в душе творится?» Деньги, говорят, делают человека несчастным. Может, это и правда отчасти, но мне кажется, что иногда несчастным делает себя сам человек. Наверное, он и был создан таким, чтобы, имея все, требовать большего, жаловаться на что-то и страдать от выдуманных проблем. Философия? Да нет. Просто размышления фигуриста, который отчаялся, навсегда порвав со своими прежними принципами. Пара предложений в духе «внешняя боль легче внутренней» — это уже пройденный этап. Следующий — вылезти из болота под названием «самокопание».  — Джей?  — М? Иззи зашевелилась в моих объятиях, устраиваясь поудобнее. Она прижалась ко мне так сильно, что я мог телом чувствовать стук её сердца. Никогда расставание не казалось таким тягостным, как сейчас. Я знал, что, сказав мне что-то важное, она непременно уйдет, и поэтому мне не хотелось говорить. Хотелось просто оттянуть этот миг спокойствия и умиротворения; такие минуты действовали на меня лучше любого отдыха. А слова становились бы только причиной разлуки.  — Мама звонила, — Иззи выжидательно помолчала, но, видя, что я не торопился её расспрашивать, продолжила. — Я должна уехать к ним. Мы не виделись почти год. Я тяжело вздохнул, зарывшись носом в её волосы. Умом я понимал, что Иззи должна была сказать нечто в этом роде, и тем не менее услышанная новость подействовала на меня слишком угнетающе. Близость неизбежной разлуки, к которой я еще не был готов, заставляла сердце вдвойне ощущать эту тягость, тягость одиночества и расставания.  — Когда? — спросил я сдавленно.  — Не знаю. Через пару дней. Может быть, на следующих выходных, — Иззи неопределенно пожала плечами. Я с трудом удержался, чтобы не стиснуть зубы от досады. Я злился, потому что не желал расставаться так скоро. Однако пламя злости затухло, так и не разгоревшись; я не мог сердиться и досадовать, когда Иззи была рядом. В моих руках она обретала защиту. Когда я обнимал её, мне казалось, что все печали и проблемы обходят нас стороной. Наверное, это известное чувство — беспокоясь о любимых, мы всегда забываем о нас самих и в конце концов кажемся себе лучше, сильнее, заботливей, хотя на самом деле такими не являемся. Так случилось и со мной; я был почти уверен в том, что это — правда. Быть, а не казаться — вот чего еще я не умел, но очень надеялся, что смогу когда-нибудь. Я рассчитывал на Иззи; она могла бы научить меня этому, ведь ей никогда не приходилось играть. Она всегда была сама собой, открытая, искренняя, совершенно непритязательная. По первому впечатлению думается, что её душе свойственна простота. Я тоже решил так когда-то и в итоге попался на эту удочку. Нет, Иззи была близка мне не только потому, что всегда меня поддерживала и оставалась со мной в нужные моменты. Она любила меня самой обыкновенной, бесхитростной любовью без прикрас и каких-то особенных страстей. Такой любви нет в бульварных романах; её не возвеличивают известные мировые классики; не играют в театральных постановках, не показывают в фильмах. Но зато она все равно когда-нибудь появляется в жизни каждого из нас — банальная, бесстрастная, но неугасаемая. Я точно знал, что любая из моих поклонниц тяготилась мной и любила меня так же, как и Иззи, однако, если бы мне выпал второй шанс, я остался бы при своем выборе. Теперь у нас почти не было секретов друг от друга; фанатизм, страсть, влюбленность, влечение — все это тает, растворяется с возрастом, но эта любовь — незамысловатая и незапоминающаяся — не умирает, она есть и всегда будет в жизни, судьбе, памяти. Она привычна и обыденна, только в ней нет простодушия. В ней есть истина; истина, которую не встретить больше нигде в действительности. Ради неё я остался с Изабеллой. Ради неё я женился, не желая разлуки. Ради неё живу теперь, обрадованный одним только знанием того, что она существует. Как и Иззи, как и все хорошее, что я пережил. Мы познакомились самым странным образом. Это случилось года три назад, в Квебеке, на улице Пэти-Шамплейн. Как сейчас, вспоминаются позднее августовское солнце, аккуратные стены ремесленнических домов и шумные толпы пешеходов, снующих между ними. Я куда-то торопился — сейчас уже сложно сказать, куда именно; помню только, что я шел быстрым шагом и не обращал внимания ни на что вокруг. Точнее, конечно, обращал — по природе своей я никогда и не был рассеянным, однако тогда ничто скорее не могло отвлечь меня от дороги и осознания того, что по ней нужно куда-то попасть. Иззи приехала сюда из Иллинойса, кажется, с подругой, которая проходила в Квебеке языковую практику. В то время лететь в Европу через океан было куда менее выгодно, чем в соседнюю страну, так что многие филологи и лингвисты континента отправлялись сюда, в центр смешения культур. Парадоксально: Иззи не знала языка и не говорила по-французски; к тому моменту, когда я совершенно случайно на неё наткнулся, она еще не закончила старшей школы. Уже гораздо позже я узнал, что Иззи отправилась в Квебек ради нового межнационального опыта и впечатлений от встречи с другой страной, чего не могло бы дать ей её безвылазное проживание в Спрингфилде, где она родилась. Я же, наоборот, был тогда обыкновенным беззаботным раздолбаем, впрочем, уже повидавшим мир благодаря спортивным достижениям, но соскучившимся по новым жизненным явлениям. Я еще не был так популярен, однако обо мне уже слышали и знали; мания величия только-только начинала кружить мне голову. Это было чудное время: тебя ничто не обременяет, ты знаешь, что нужен всем и впереди тебя ждет великое будущее. Ты горд и полон сил, любое твое слово кажется сказанным на века. Тебе еще не надоело колесить по континенту, тренируясь на сборах и участвуя в чемпионатах, но уже больше неинтересно возвращаться домой, где за время твоего отсутствия меняются только вывески на рекламных столбах. Ты привык и знаешь, чего ожидать от жизни, но в глубине души украдкой надеешься на внезапные сюрпризы судьбы. Будучи таким по характеру и манерам, я встретился с ней и, вероятно, скорее равнодушно бы прошел мимо, не удостоив её своим щедрым вниманием, если бы не воля случая. Ей было… Шестнадцать, кажется. Еще совсем девчонка. Глупая и наивная. Хотя, должен признать, вряд ли я тогда много отличался от Иззи. Может быть, был лучше подготовлен к событиям, влекущим за собой перемены, и не более того. В общем, я шел по улице и не думал ни о чем серьезном, как вдруг к собственному удивлению услышал буквально в нескольких шагах родную английскую речь. Несмотря на то, что во франкоговорящем Квебеке я ориентировался если не великолепно, то уж во всяком случае неплохо, французский всегда был моим вторым языком. В семье говорили в основном по-английски; только младшие время от времени начинали использовать оба языка сразу — их в силу возраста это нисколько не напрягало. Поэтому я не то, чтобы удивился, даже обрадовался выпавшей возможности продемонстрировать свои языковые способности, заговорив на английском, привычном с рождения. Едва взглянув на неё, я догадался: она неместная, и это её беспокоило. Она смотрела на все бегло и поверхностно, словно не могла ни на чем сосредоточиться; потом встревоженно касалась тонкой шеи руками и начинала часто моргать. Как и любому иностранцу, ей было неуютно в чужой стране, хотя мне казалось, причин для беспокойства нет — американцы были частые гости во французской Канаде, к ним уже давно привыкли. Она взволнованно обходила прохожих, торопливо, но решительно спрашивая у каждого, говорит ли кто из них по-английски. Я подошел к ней первый, рассчитывая произвести впечатление; я думал, она меня узнает. Только я заговорил с ней, мне стало ясно, что все пойдет не так, как я предполагал. Иззи за все это время не изменилась. Может, стала чуть выше и изящнее, а впрочем, столь ничтожные перемены трудно было бы заметить даже мне. Еще она постриглась: когда мы впервые познакомились, её волосы были несколько длиннее и доставали до плеч, — пожалуй, единственная вещь, которую я хорошо помнил. Голос её показался мне сперва весьма заурядным и незапоминающимся, однако произношением она обладала отменным, так что мне даже пришлось поднапрячься и изо всех сил постараться не грассировать, мешая два языка, чтобы не упасть в её глазах. Иззи меня не узнала. Вообще, в то время мало кого из южан интересовало фигурное катание. Однако её, как и меня, очень порадовал шанс использовать родную речь в разговоре. Она спросила у меня дорогу, смущенно добавив, что, кажется, потерялась, потому что не знает, где сейчас находится. Таблички с названиями улиц не могли ей помочь — она не читала по-французски, а навигатор отказывался нормально работать. Не помню, куда она хотела добраться, но в памяти точно отложилось, что нам с ней было не по пути. Несмотря на это, я почему-то пошел её провожать. Этакая игра в благородство, которую я, да, возможно, и прочие жертвы юношеского максимализма находили тогда достаточно увлекательной. По дороге я не удержался и все-таки рассказал о себе и своем хобби, которое в общем-то уже давно постепенно становилось доходной работой. Хотя в целом сложно назвать работой то, что в твоей жизни присутствует с рождения и всюду воспринимается как само собой разумеющееся. В семье о катании и его роли в жизни всегда говорили без преувеличения спокойно и размеренно в таком темпе, в каком обсуждались и планы на ближайшие выходные, и список покупок на неделю вперед, и прочие бытовые вопросы; когда же беседы вытекали за пределы знающего и привыкшего к этому общества, они переходили в чувственные и пространные монологи, произносимые с жаром и увлечением. Я несколько скупо, но с достоинством поведал Иззи о том, кем являюсь и что делаю сейчас в Квебеке. Она вежливо ответила, что где-то слышала мое имя, а может, даже видела какие-то из выступлений, однако я слишком уважал себя, чтобы понять — это неправда. Я попросил её рассказать о себе, на что она смутилась в ответ, а после говорила как-то скованно и неохотно. В её глазах, как и глазах прочей обыденности, далекой от спорта, я видел благоговение, поднимавшее меня до небес. Её смущение меня не удивляло. Меня вообще ничего в ней не удивляло; более того, я был уверен, что мы расстанемся все теми же — только у неё в душе останется след восхищения от встречи со мной, а у меня — извечного самодовольства — и больше не сойдемся никогда. Свидание кумира и фаната — трогательная, уже много раз описанная в книгах, мимолетная, но незабываемая сцена. Мы оба знали, что она не сулит нам ничего толкового в дальнейшем. Я простился с ней так, как обычно прощаются с тур-гидом после многочасовой экскурсии. Вроде бы человек стал тебе ближе, чем просто знакомый, но друзьями называть вас еще рано. Иззи ничем меня не привлекла, и симпатии к ней я не испытывал. Мне было приятно просто покрасоваться перед ней, одарить своим вниманием. Разжечь в ней огонь той фанатской страсти, что так рьяно вспыхивает в любом поклоннике, когда он видит обожаемого героя. Мне это казалось таким простым, ведь я никогда не утруждал себя особыми усилиями вроде чувства такта при общении с людьми. Тем не менее, мы расстались — и ничто в мире не намекало так четко и ясно, что больше мы не увидимся вновь. Я этого не боялся; Иззи меня не заинтересовала, да и без неё в моей жизни происходило столько событий, что о случайных знакомствах попросту некогда было думать. Бояться следовало ей, если бы я действительно ей понравился. Но таким, как она, обычно трудно признавать это при встрече, а потом, когда такое в самом деле случается, становится уже слишком поздно, так как момент разговора безвозвратно исчезает. Сейчас я думаю, что почти наверняка некоторое время спустя после этого случая Изабелла ехала домой в свой Иллинойс в полупустом вагоне электрички и, сидя у окна и наблюдая за сменяющимся пейзажем, мечтательно вздыхала и прокручивала в памяти воспоминания о нашей недолгой, но обоюдно приятной совместной прогулке. А между тем, мне в тот момент ничего иного не оставалось, кроме как сделать долгий крюк и потратить кучу сил и времени, добираясь до конечной точки своего маршрута. Наверное, в тот день я так и не успел попасть туда вовремя. Вечером того же дня Иззи была мной благополучно забыта и напомнила о себе лишь через два или три месяца, когда подписалась на меня в паре социальных сетей. Впрочем, тогда я еще и не догадывался о том, что за фейковым аккаунтом, каких висели сотни в моих подписчиках, скрывалась именно её скромная персона. Возможно, я бы и дальше не придавал этому особого значения, если бы в моей ленте новостей не начали появляться в преогромном количестве какие-то записи с тегами «Девушки Джей-Джей». Меня это возмутило, сверх того потому, что тема отношений всегда была для меня в меру легкой и непринужденной, чтобы можно было о ней со спокойствием говорить. Уже тогда я старательно ухлестывал за одной фигуристкой из Ньюмаркета, и на тот момент эти ухаживания, которыми я весьма дорожил, занимали меня более всего. Разумеется, я почувствовал что-то неладное и со всей поспешностью отписался от мало-мальски подозрительных страниц, поставив фильтрующий блок из предосторожности. Однако эти меры не помогли; я был вынужден перейти в открытое наступление. Первый же тэг вывел меня на довольно неприметную страницу, где, вопреки всему, как ни в чем не бывало светились ссылки на популярные аккаунты, один из которых так тщательно и упрямо пытался засирать мои новости. Я хотел было мстительно и безжалостно настучать на вредоносное объединение в службы техподдержки, однако меня слишком удивило его содержание, и я невольно передумал. Целая страница на Фейсбуке была посвящена мне, и, несмотря на относительно малое количество подписавшихся, я мог ясно видеть, что значительная часть записей часто просматривалась, да и вообще обладала большей популярностью, чем даже моя собственная страница. Я решил вступить в переговоры с одним из создателей группы, тем самым, благодаря которому и попал в обитель пресловутых «Девушек имени меня». К моему удивлению, он не только не заблокировал меня, но и начал оправдываться, мол, это фанклубное объединение организовано в некоммерческих целях, на добровольной основе, работает только в интересах фанатов, использует при этом материалы открытого доступа (вроде моих фотографий и видео, которые я недавно выкладывал в сеть), и после этого добавил еще целую массу каких-то экономических терминов, в которых я перестал разбираться с тех пор, как закончил колледж год назад. Затем он принялся едва ли не слезно умолять меня не трогать свое детище и вместе с тем предложил даже условия для сотрудничества. Назвать их двусторонним пиаром не поворачивался язык; тем не менее, обращаться в техподдержку я не стал, так как задарма приобрел выгодного во всех отношениях популяризатора. Мы разошлись, в целом удовлетворенные общим положением дел. Так прошел один сезон. С Ньюмаркетом было покончено. Я уже не помнил о существовании подобного города на карте родной страны и даже не заикался о проведении в нем очередных подготовительных сборов, хотя года два или три назад был готов мотаться туда каждый божий день. Мой компаньон, пока что анонимный лидер так называемых «Девушек Джей-Джей», исправно выполнял свои обязанности, так что на протяжении полугода я мог купаться в лучах славы и известности, сколь душе угодно. Впрочем, с временным исчезновением романтики из моего житья не исчезла всеобъемлющая и неизменная тяга к ней; я чувствовал потребность увиваться как угодно и за кем угодно, лишь бы объект обожания был сколько-нибудь признателен в ответ. Говоря начистоту, в то время я был весьма падок на глупеньких, визжащих при одном моем появлении дамочек, коих в моем окружении находилось предостаточно, а все же душа постепенно начинала требовать чего-то нового. К тому же, в ту зиму я вполне заслуженно получил свое первое золото на чемпионате Америки среди юниоров, поэтому каждый день чувствовал себя превосходно; да, я был на той высоте, о которой сегодня мог бы только мечтать. Число фанатов росло ежечасно. Телефоны родителей да и мой собственный разрывались от звонков — меня приглашали на всевозможные мероприятия и конференции; благодаря отцу я был вовлечен в благотворительность, так что нужно было только успевать давать себе короткие передышки, чтобы отдохнуть. Никогда мы не переезжали с места на места так часто, как в тот год. Именно тогда, во время тех «бешеных скачек» из одного города в другой, я встретился с известным канадским модельером (об имени которого придется умолчать, поскольку он пожелал остаться инкогнито в этом рассказе), решившим вдруг продюсировать ведение нашей совместной с ним линии одежды. Вскоре он передаст все это дело в руки моего отца, а тот в свою очередь переложит все обязанности по своей части на мои плечи, убежденный, что когда-нибудь наступит и моя очередь зарабатывать на хлеб для семьи; однако тогда все это производство только становилось, буквально рождаясь на глазах. Столько было неуверенности и сомнений, столько неверия в глазах скептичных знакомых, но мы сделали все возможное, чтобы доказать — это нам по силам. Теперь я в одиночку веду свой полноправный бизнес и лишь иногда с горькой улыбкой вспоминаю, с чего все начиналось… Смешно подумать, но уже тогда Иззи была рядом со мной и безмолвно и неосязаемо поддерживала меня своей верой. А я еще ничего об этом не знал, глупо и наивно полагая, что один заслуживаю все эти лавры победителя. Как бы то ни было, тот сезон выдался одним из самых запоминающихся в моей спортивной карьере во многом благодаря не только всем этим жизненным видоизменениям, но и кое-чему другому. Просто однажды — кажется, это случилось уже после нового года — мне стало вдруг до безумия интересно, кто же на самом деле тот доброхотный пиарщик, которому я обязан теперь своим роскошно процветающим существованием. И надо сказать — очень кстати, так как только сейчас постепенно приходит осознание: каких еще услад я мог бы себя лишить, если бы так и не осмелился начать тогда разговор?.. Помнится, мы переписывались в Твиттере. То была до приторности вежливая, но непринужденная беседа, научившая меня прежде всего терпению. А уж потом — отзывчивости и пониманию. Первое время создатель «Девушек Джей-Джей» отправлял мне сообщения едва ли не каждый день. Он писал обо всем, что только творилось в мире вокруг него, о своих новостях, тщательно и с интересом расспрашивал и меня о всякой бытовухе, которую я каким-то боком умудрялся открывать подписчикам в выкладываемых фотографиях. Я отвечал изредка, с истинно королевским достоинством (хотя имиджа короля как такового у меня на тот момент еще не наличествовало), но все же упрямо, а местами даже нагловато пытался расколоть своего коллегу на предмет его личности. Коллега, как нарочно, избегал конкретики и будто специально не замечал заданные украдкой вопросы о себе. Не скрою, я всегда быстро выходил из терпения, и этот случай не стал исключением. Я начал спрашивать его в лоб, причем в довольно бестактной форме. Меня просто выбешивала эта игра в неизвестность. Наверное, в те дни я сам на себя не походил, до того на меня действовали эти минуты напряженного анонимного общения. Уже тогда я стал понимать, что что-то не так с этим незнакомцем, чем-то он отличается от других фанатов. Или фанаток, раз уж на то пошло. По крайней мере, такой нахальности в откровенном увиливании от ответов я еще не видел. Не спорю: каждый имеет право на неприкосновенность и неразглашение личной информации, но я ведь не проводил допроса и не спрашивал так дотошно, а просто пытался понять хотя бы, с человеком какого пола разговариваю! И эти жалкие попытки, ни одна из которых так и не увенчалась тогда успехом, просто нечеловечески выводили из себя. В конце концов, я сдался и, все еще не в силах признать свое поражение, сгоряча пообещал, что, как гость, приеду к мистеру Неизвестность домой в любую точку мира, где бы он не оказался, если узнаю по крайней мере его имя. К моему изумлению, это подействовало. Крепкий орешек раскололся наконец — и так я определил, что лидером и по совместительству основателем моего фанклуба является не кто иной, как Изабелла Янг, скромная девушка из Иллинойса, не знающая французского. Я не был шокирован: просто потому, что даже и не помнил, встречал ли я её раньше или наша прогулка по Пэти-Шамплейн казалась каким-то нереальным сном. Но зато она помнила все; в тот же день она отправила мне многострочное и содержательное сообщение о том, что, встретив меня впервые в своей жизни, в самом деле решила узнать обо мне побольше и в итоге была поражена моими способностями и талантом до такой степени, что захотела организовать что-то вроде «Девушек». «Девушки» согласно её замыслу должны были стать некоторой фанбазой, где сосредотачивалась бы основная информация обо мне, моей карьере и достижениях. Но в конце концов у неё получилось этакое пристанище для фанатов и просто людей, которые импонировали моей работе, стилю и технике. В общем, в этом объемном послании содержалось что-то наподобие восхвалений моего катания и притом — история создания популярнейшей обители тех, кто всегда оставался на моей стороне. Это было одновременно и трогательно, и лестно, так что, как сейчас помню, я даже не нашелся, что ответить. Что-то подсказывало, что с Изабеллой меня связывают теперь не только деловые отношения, но и теплые дружеские. И черт знает почему, осознание этого показалось мне таким приятным, будто до того времени у меня вообще не было друзей. А потом Иззи напомнила мне о моем обещании, на что я уверил её, что никогда не бросаю слов на ветер. Я ездил в Спрингфилд один, и эта поездка выдалась самой непредсказуемой, какой только могла быть за последние несколько лет. Я не знал, что меня ожидает в штатах, от слова совсем. Я даже не стал бронировать отель, на свой страх и риск отправляясь в неизведанную прежде местность. Факт внезапного путешествия от родителей пришлось утаить под предлогом неожиданной вечеринки, якобы организованной по случаю дня рождения одного из моих друзей по колледжу. На самом же деле, нетрудно догадаться, никто из моих друзей по колледжу больше не устраивал вечеринок после того, как мы выпустились. Вранье чистой воды, но надо же было что-то придумать, чтобы хоть как-то прикрыть задницу. Вторая наша с Иззи встреча произошла весной и отложилась в памяти не так хорошо, как первая. Я помнил солнце и хорошую погоду, и целую кучу ненужных теплых вещей, которые бездумно напихал в чемодан по старой привычке (мы, канадцы, любим холода), но после так и не воспользовался ни одной из них. Я помнил звонкий смех Иззи и цветущий парк с мемориалом Линкольна. Мы гуляли до глубокой ночи, а потом я переночевал у одного знакомого каучсерфера и уехал обратно утренним поездом. Путь занял двое суток, однако я не жалел потерянного впустую времени: тогда это был единственный возможный способ добраться до Спрингфилда, который я мог себе позволить. Благополучно вернувшись домой, я почти сразу же написал об этом Иззи и невзначай понял — здесь мне чего-то не хватает. Осознание пришло стремительно и бесповоротно: мне не хватало её. Чувство, которое я испытал тогда, не было похоже ни на любовь, ни на влюбленность. Оно казалось сродни какой-то привязанности, правда в то время я еще не понимал до конца, как и почему я успел привязаться к Изабелле. Я не думал о ней, подобно романтикам, денно и нощно, не посвящал ей элементы в композициях выступлений и вообще не отзывался о ней с вдохновенной нежностью. Мы общались, как обычно, — но я ощущал, что мне мало простого общения. Я стал ответственней подходить к тренировкам и прочей рутинной фигне и теперь стремился в как можно короткие сроки запредельно повысить свой навык катания, незаметно для себя поставив целью на будущие два года выйти на мировой уровень. И хотя в уме я не связывал эти перемены с появлением в моей жизни Изабеллы, даже знакомые на катке язвительно начали замечать, что я разительно изменился за последнее время. Месяц спустя Иззи написала мне, что переезжает учиться в Квебек. Она по-прежнему не говорила по-французски, а ехала только ради каких-то курсов по своей специальности — истории, — которые почему-то проводились именно там. Я в то лето уже довольно долго тренировался в Детройте и совершенно ничего не подозревал, а зря, потому что — как оказалось — весь этот каскад переездов Иззи затеяла, только чтобы между делом повидаться со мной. Что ж, мне пришлось вернуться — не из благородства, а чтобы она чувствовала себя не так одиноко в чужом городе. Мы виделись очень часто, настолько, что я даже стал подумывать о переселении Иззи в Канаду насовсем, но, к несчастью, тогда это еще не представлялось возможным. Изабелла должна была учиться; она рассказывала мне, что планирует поступить в университет Чикаго, а для этого следовало достаточно постараться. Как бы то ни было, за эти две недели мы привыкли друг к другу настолько, что понемногу начинали чувствовать себя неуютно поодиночке. Особенно Иззи. Как-то раз она призналась мне в этом, и я к собственному недоумению заметил, что испытываю по отношению к ней то же самое. Я почти сразу прогнал все навязчивые мысли. Иззи являлась для меня другом и обычным фанатом, но не более того — не в моих принципах было влюбляться в своих обожателей. Тем более, что на меня уже начинали косо поглядывать на тренировках, где я из-за её приезда появлялся все реже. Не то, чтобы меня задевало чужое мнение или что-то вроде того, однако моему уязвленному самолюбию пришлось непросто. Легче легкого — представить, какие слухи породила бы одна-единственная весть о том, что сам Жан-Жак Леруа — о боже! — встречается со своей фанаткой. Мне и не хотелось представлять. Я четко и ясно понимал: нам с Иззи рано или поздно придётся разойтись. Несмотря на это, уже тогда я был благодарен ей за все, что она для меня сделала. Я очень надеялся на возможность поддерживать нейтральность и оставаться просто друзьями, так как только подобное развитие отношений не навредило бы моей репутации, которой я в то время очень дорожил. Однако при этом даже не подозревал, что у Иззи на этот счет совершенно иные планы. Она появилась в моей жизни очень незаметно и так же незаметно присутствовала в ней. Она была практически неощутима, но при этом стала так привычна, будто бы мы знали друг друга с самого детства. Звонить, переписываться, интересоваться её мнением вошло в такую же обыденность, как и пить йогуртовый шейк, который я очень любил, по утрам. В конце концов, мы сблизились настолько, что я подпустил её к самому ценному и неприкосновенному — фигурному катанию. Я уже не хвастался, блеща, как раньше, своими познаниями и результатами, не рисовался эдаким неподражаемым спортсменом мирового класса, которому все по плечу. Наоборот, я обращался к ней в моменты истинного творческого кризиса — любой, бывший хоть сколько-то в моем состоянии, знает, что они подобны приступам болезни, когда ты слабее и беспомощнее, чем когда-либо. Я делился с ней своими соображениями насчет программ и элементов, рассказывал о спорах с отцом по причине расхождения во мнениях, а потом убежденно и эмоционально уверял, что моя точка зрения все равно объективнее и правильнее, жаловался на слишком быстро изнашивающиеся коньки и необходимость слишком часто их заменять и нередко ворчал по поводу забитых парковок и очередей на заточку. Казалось, что тогда Иззи совершенно меня не понимала, да и не должна была. Она в то время являлась простым зрителем, ничего не смыслящим наблюдателем со стороны, призванным смотреть, оценивать и говорить о своих впечатлениях. Признаться честно, я и не рассчитывал на её понимание. Я говорил только, чтобы отвести душу; болтовня делала меня спокойнее и собраннее. Однако я снова ошибся в своих ожиданиях: она понимала меня, и в итоге это её совершенно неожиданное качество поставило личность Иззи в один ряд с моими родителями и бывшими тренерами. Я мог без опаски доверить ей корректировку программы или проверку музыки на совпадение с композицией. Иногда я советовался с ней так же, как порой с отцом, когда не знал, как лучше поступить, но с той лишь разницей, что отец скоро выводил меня из себя своим неколебимым спокойствием, а она спокойствием же необратимо убеждала меня в своей правоте. Иззи в самом деле была далека от спорта, однако в то же время быстро освоилась и влилась в тот жизненный темп, к которому в моей семье привыкали с рождения. Я не знал тогда, было ли это чем-то плохим или хорошим, но сейчас я безоговорочно осознал, почему именно она осталась со мной и по сей день, а не кто-либо другой. Спустя две недели учебы Изабелла должна была уехать домой, однако примириться с этой мыслью оказалось для меня так сложно, что я убедил её остаться в Канаде еще на пару дней. Нет, любовью причину этой просьбы назвать было все еще невозможно. Скорее, Иззи частенько становилась на мою сторону даже в перепалках с родителями, и одно понимание того, что после её отъезда я снова буду противостоять «целому миру», приводило меня в немой ужас. «Простые отговорки. Ты был влюблен,» — скажете вы. «Брехня,» — ответим я и моя гордость. Такие, как я, никогда не влюбляются. Они на это не способны. Им нравятся многие, но найти истинную любовь для них оказывается столь сложно, что почти неосуществимо. Вот и тогда Иззи мне, вероятно, просто нравилась, точнее сказать, я к ней привязался, но не мог себе в этом признаться, потому что привык к независимости. К тому же, я все еще боялся последствий сумбурного романа с поклонницей, поэтому упрямо продолжал себя сдерживать. Я понимал, что Иззи не для меня; но уже тогда представлял, что её отличает от многих других. Зато Иззи и впрямь относилась к сложившейся ситуации по-своему, с каким-то легким налетом женской наивности. Я видел, что она в меня влюблена, но старался не придавать этому значения, хотя её трепетная симпатия так и сквозила, отражаясь в больших голубых глазах и мимолетных, ласковых движениях. Ей было труднее скрыть свои чувства, ведь она умела любить по-настоящему, ненаигранно и преданно. Но еще труднее было не замечать всего этого нам вдвоем, потому что каждый из нас заранее предугадывал несостоятельность таких отношений. Она была слишком неуверенна и боязлива, чтобы бороться за свою любовь; мне же этого и не требовалось — я знал, что если нужно, Иззи будет со мной. И все же мы старались держать друг друга на некотором отдалении в этом плане, не позволяя ни единой крамольной мысли промелькнуть в голове. Наконец, Иззи все-таки уехала, а я остался, потерянный и сбитый с толку. К счастью, перед отъездом она совершенно невзначай натолкнула меня на идею о создании собственного имиджа (да, к образу «Короля Джей-Джея» и его оригинального стиля она тоже приложила руку — и в этом была еще одна её заслуга), поэтому все оставшееся время до начала следующего сезона я посвятил разработке новой концепции своих выступлений. Примечательно: никто, кроме Иззи, не знал об этом и не поддерживал меня в начинаниях. Примерно в то же время она благодаря «Девушкам Джей-Джей» выяснила, что я уже довольно долгое время являюсь фаворитом лидера одной всемирно известной канадской рок-группы (я снова не буду уточнять название). Недолго думая, я связался с ним и уже буквально через пару недель летел в Торонто. Некоторое время мы вместе работали над новым треком — главной темой моего будущего выступления. Помню, как я загорелся тогда — трудовая лихорадка накрывала с головой. С такой неслабой «спонсорской помощью» ничего не стоило создать незабываемую премьерную музыку, а наложенная на неё композиция в удачном исполнении просто возвеличила бы меня в глазах не только простой публики, но и истинных мастеров фигурного катания. Именная тема — одно из отличнейших средств, которыми я готовился удивить зрителя и расчистить себе место под солнцем, то есть, на пьедестале. И с этой оригинальной фишки началась бы новая история моего катания, а оно могло бы сделать меня легендарным подобно какому-нибудь Никифорову. Не скрою, в то время я сильно переживал, что этот одаренный русский со своим артистизмом пустит коту под хвост всю мою подготовку к дебютному выходу на лед. В принципе, так оно и случилось. Я просто был еще достаточно неопытен, но уже любил бросаться из крайности в крайность — либо все, либо ничего. Кто бы просветил меня, сказав, что нельзя объять необъятное: едва показавшись на мировой арене, я не имел и малого шанса перегнать её завсегдатаев и уж тем более — сильную российскую команду. Но я не сдавался и, в целом, довольствовался поначалу скромными результатами. Нет, то были не провалы, не падения. Наоборот. Подъемы. Отец говорил, я только поднимаюсь, постепенно вхожу в полную силу, свой расцвет. Что до меня, мне казалось, я уже был в нем. И как раз кстати подвернулся чемпионат Четырех Континентов в Сингапуре, а потом — следующее за ним серебро и общемировая известность. С тех пор дела пошли в гору; я уже не останавливался ни перед чем, воспринимая любые жизненные трудности, как вызов себе. Без тени сомнения принимал их и шел дальше с высоко поднятой головой. Больше не опускался. Не падал. И не смотрел под ноги. А Иззи по-прежнему была рядом. Я планировал взять её с собой в Сингапур в качестве менеджера, но она не поехала по неизвестным причинам. Я и ухом не повел, списав её отказ на учебу. Как позже призналась сама Изабелла, она не хотела отправиться со мной, волнуясь, что все-таки не сумеет скрыть своих чувств по отношению ко мне и что это произойдет в самый неподходящий момент и в итоге сильно скажется на результатах. Она не хотела становиться причиной моих слабостей, ведь ей не было известно, как я отреагирую на подобного рода известие. Я же об этом совершенно не задумывался, полностью поглощенный открывшимися передо мной перспективными видами. Победа в Сингапуре вскружила мне голову: за эти несколько дней я даже позволил себе чуть расслабиться и в честь этого события закрутил роман с одной прелестной австралийкой. Впрочем, он длился недолго — ровно до того момента, когда я вспомнил о возвращении домой. Точнее сказать, об этом ласково напомнил отец, отобрав у меня незнамо какой по счету бокал сингапур-слинга, когда я во всю отмечал серебряную медаль в лонг-баре Раффлз. Да, кстати, именно с тех самых пор меня и преследует нескончаемая резь в желудке. Все началось с поджелудочной, однако неделя визитов к врачам и курс приема антибиотиков сделали свое дело — к завершению сезона я уже был здоровее прежнего. Но то ли антибиотики оказались слишком уж действенными, то ли я чересчур долгое время находился в напряженно-стрессовом состоянии, лечение вопреки всему дало тот побочный эффект, от которого я не могу избавиться и по сей день. Боль проявляется особенно сильно, когда я расстроен, либо нервничаю, и тем не менее, перетерпеть её до недавнего времени, к счастью, давалось легко. В межсезонье я как обычно занялся благотворительностью, потом вернулся к усиленным тренировкам и взялся за внеочередную проработку «Короля Джей-Джея». Я вдолбил себе в голову, что раз в этом году быть на высоте не получилось, это обязательно удастся мне в следующем, и я должен сделать для этого все возможное. Я снова ушел в работу; были внесены некоторые поправки в музыкальное оформление и короткую программу. Все свои труды я отправлял Иззи, даже не думая показывать их родителям: важнее всего мне было тогда оценочное мнение со стороны. Все это происходило уже по завершении учебного года, когда Иззи заканчивала старшую школу и находилась примерно в том же эмоциональном состоянии, что и я под конец сезона. Мы будто бы поменялись ролями — теперь я должен был верить и поддерживать, а она — бороться и идти до конца. Но проклятый эгоизм не дал мне заметить этих изменений; я продолжал чего-то требовать и ждать, думая, что Иззи чем-то мне обязана. А она просто физически не успевала реагировать на мои сообщения — на её плечах лежала ответственность за целое многомиллионное фанатское сообщество, за оценку и доработку моих программ и, сверх того, за экзамены и дальнейшее поступление. Я попросту не мог представить масштабов её работы, так как не привык обременять себя чем-то подобным. В моей жизни была одна-единственная вещь, о которой мне разрешалось беспокоиться — моя спортивная карьера и все, что с ней связано. Все остальное давалось мне как-то само собой и без особых усилий. Потому-то я и удивлялся беспрестанно, что у Иззи ни на что не хватает времени, и недоумевал иногда, с какой целью люди обычно берут на себя столько ненужных обязанностей. Понятное дело: такие взгляды не могли прийтись Иззи по душе, но она великодушно терпела их некоторое время, зато потом, когда я начал еще сильнее давить на неё со своими просьбами и требованиями, она в конце концов не выдержала, и мы очень крепко поссорились. Она не могла примириться с тем, что я наплевательски относился к её заботам и вообще ни во что не ставил постоянную занятость и нагрузки, а меня, что неудивительно, задевало её равнодушие к моим переделанным проектам, в которых она, на минуточку, единственная обладала правом что-либо изменить. В общем, взбешенные безразличием друг друга, мы на некоторое время прекратили общение. Этот своеобразный кризис стал одним из самых паршивых периодов в моей жизни. Несколько раз я срывался с места и уезжал куда-нибудь на пару дней, где с головой погружался в безудержное веселье, заводил знакомства на стороне и выкладывал бесчисленное множество фотографий в сеть, дабы ненавязчиво показать Иззи, как мне чертовски хорошо без неё и её никчемных советов. Потом так же внезапно возвращался домой и несколько дней к ряду не выходил из спортзала, до автоматизма оттачивая хореографию. Затем снова отправлялся на каток, где проклятый «король» не выходил у меня из головы, и тогда я в отчаянии пытался не вспоминать об Иззи, воображая себя звездой Канады. Я был убежден, что такие, как я, не оглядываются на тех, кто остался внизу подобно ей. Пребывая в таком настроении, я немного изменил текст темы «Короля Джей-Джея», которая в итоге стала самой пафосно-напыщенной из всех песен группы. Меня это мало волновало; я вдруг страшно загордился своим положением, и на некоторое время Иззи и впрямь будто бы исчезла из моей жизни. На самом деле, это, конечно же, было наглой ложью. Притворяясь, что якобы Иззи ничего для меня не значит, я упускал из виду факт того, что она слишком долго была рядом со мной. Незримо и неощутимо она появилась в моей судьбе и теперь уже не могла исчезнуть так легко и бесследно, как бы мне того хотелось. Я пытался отвлечься от мыслей об этом, пару раз увлекался какими-то случайными пассиями, о которых теперь не мог вспомнить абсолютно ничего, даже имен, и снова и снова возвращался к воспоминаниям о той прогулке по Пэти-Шамплейн и поездке в Спрингфилд. Я ненавидел себя, ненавидел Иззи, ведь она заставляла меня ощущать и испытывать все то, что обычно вынуждал чувствовать я своих фанаток. Меня тошнило от себя и своего романтического настроя. Я возмущался и негодовал, не понимая, почему из толп поклонниц по всему миру мне нужна была одна, которая теперь и даром не желала меня видеть. Говорят, запретный плод сладок, значит, нам его и подавай. Я не мог переступить свою гордость, к примеру, извинившись и пообещав Иззи помочь и поддержать в это непростое для неё время. Моя душа самолюбивого идиота не могла вот так просто проглотить обиду и возобновить общение. И тем не менее, я все-таки не мог не признать, что Изабелла появилась в моей жизни не ради того, чтобы влюбить в себя и загадочно пропасть на неопределенный срок. Она очень сильно повлияла на меня. На мой характер, на поведение, даже на технику катания. Она научила меня быть мягче к другим и ответственнее к работе. Я уверен, что все, что есть во мне хорошего, существует только благодаря родителям и ей. А еще благодаря ей во мне есть надменная самоуверенность. Ведь именно Иззи подарила мне идею «сыграть на публику»; она же подарила мне до боли осязаемое одиночество, которое изменило меня не в лучшую сторону. И все же я был счастлив, несмотря ни на что. Счастлив, что Иззи позволила мне прочувствовать в жизни то, о существовании чего я бы, вероятно, так и не узнал, если бы не встретил её. Да и я, наверное, тоже нехило потрепал ей нервы. Нам следовало бы гордиться таким положением вещей — мы, в конце концов, стоили друг друга. Так называемый «упадочный период» в моей жизни продлился недолго: уже в середине лета, когда все экзамены были успешно сданы и заявка на поступление отправлена, Иззи осторожно принялась за изучение моих проектов. Первое время она писала мне застенчиво, с опаской, беспокоясь, что я все еще не желаю с ней связываться. Я сделал вид, что подыгрываю ей, хотя внутренне пребывал едва ли не на седьмом небе из-за возможности общения с любимым человеком. Да, за эти два месяца я определил для себя, кем на самом деле была для меня Иззи. Теперь я ни за что не хотел снова потерять её — наученный горьким опытом, я был уже наслышан о последствиях. Неделю спустя я вновь отправился в Спрингфилд, уже на самолете и в открытую, не прячась ни от кого под предлогом вечеринок. Там я провел целых полмесяца самого потрясающего и незабываемого времени в своей жизни, вдали от тренировок, нервотрепок и одиночества. Меня больше не пугали ни сплетни, ни косые взгляды — я был готов сделать следующий шаг, потому и приехал, чтобы рассказать Иззи обо всем, что пережил за это время. Ну, а в конце совершенно невзначай добавил, что не могу без неё жить, и предложил встречаться. И навсегда запомнил эти большие, сверкающие глаза, в которых плескалась искренняя радость. Мы жили в маленькой комнате с широким окном, где пахло фиалками и кориандром, по утрам я помогал Иззи поливать сад или подметать дорожки в нем — я делал это добровольно и бескорыстно, ну, может быть, только совсем немножко ради того, чтобы казаться её родным расторопным и хозяйственным. Вечером мы шли пешком в город и развлекались там до глубокой ночи — и тогда это ничем непримечательное местечко в центре Иллинойса казалось мне волшебнее, чем многие всемирно известные мегаполисы, где мне довелось побывать. К ним меня ничто не тянуло, а сюда хотелось возвращаться снова и снова. К концу лета Иззи пришло письмо из университета. В нем было вежливо сказано, что хотя её кандидатуру взяли на рассмотрение, никаких известий о поступлении ждать не стоит. Помню, что Иззи тогда невообразимо расстроилась, и я побоялся, что она начнет обвинять во всем меня и мое назойливое нежелание дать ей спокойно работать и в итоге злосчастная ссора повторится еще раз. Я решил окончательно замять конфликт и пообещал Иззи, что заберу её с собой в Канаду, где ей не нужны будут никакие институты и напрасная трата нервов и времени, с ними связанная. Что ж, Иззи уже знала: я не даю пустых обещаний. Осенью я вернулся домой, вместе с ней, тремя чемоданами и котом. Родители понимали, что, если я собрался устраивать семейную жизнь, мне нужна была девушка, которую, в первую очередь, ничто не удерживало бы в её городе. Тогда я мог бы везде брать её с собой, мы бы вместе вели общий бизнес, и, что самое главное, она всегда была бы рядом. Получение образования больше не связывало Иззи с родным домом, и теперь у неё было много времени и средств (моя заслуга, разумеется), чтобы пожить подобно мне вольной птицей в абсолютной независимости от кого-либо. Она согласилась на мое предложение, и с тех пор мы практически никогда не расставались. На первые пару месяцев мы переехали в Торонто, где я снова принялся разбираться с музыкальным оформлением, а Иззи записалась на краткосрочные курсы менеджмента. По их окончании она могла бы совершенно законно работать на меня за деньги, но ей этого не хотелось. Иззи говорила, что уже давно привыкла трудиться вместе со мной на равных, а эти курсы нужны были ей только с тем, чтобы повысить опыт и квалификацию. Как бы то ни было, мы уже слишком хорошо знали друг друга, да и Иззи довольно продолжительное время была связана с миром фигурного катания, так что помощь мне стала для неё в какой-то степени хлебом насущным. После Торонто начинался новый сезон, новые заботы и разъезды, и Иззи сопровождала меня везде. Прошло не так уж много времени прежде, чем я решился наконец сделать ей предложение. Довольно забавно, что этот момент не отложился в памяти так хорошо, как другие, хоть я и весьма ясно представлял, какой ответственный и важный шаг мне предстояло совершить. Теперь все это казалось каким-то далеким, несбыточным и нереальным сном, который уже нельзя пережить по-новой. Мы поженились почти сразу после окончания сезона, в Монреале, на родине отца; в месте, где бок о бок уживаются представители нескольких культур, что тоже было весьма символично. Мне казалось, будто бы какая-то давняя, несбыточная мечта осуществилась, и это чувство было непередаваемо великолепным: все устроилось именно так, как я хотел. Счастливая жизнь самолюбивого эгоиста. О том, чем она закончилась, теперь уже известно всем. Черт знает, сколько мы сидели вдвоём вот так, наслаждаясь объятиями и безмолвным присутствием друг друга. Из-за зашторенных окон пол и стены утопали в мягком сумраке, и разбросанные как попало вещи тоже терялись в нем, делаясь неразличимо серыми. Сверху по-прежнему ненавязчиво и лениво лились звуки блюза. Я чувствовал только, как безвозвратно и неумолимо ускользает от меня время, проведенное вместе с Иззи. Я бы многое отдал, лишь бы оно длилось вечно. Размышляю, как последний романтик, — подумается кому-то со стороны. Что ж, наверное, в глубине души я всегда был им. Только рано или поздно следует взглянуть в лицо реальности. Иззи должна была уехать от меня, она ощущала эту необходимость, — раз так, я не мог ей перечить. Она долго терпела меня, стараясь угождать во всем, стараясь, чтобы я был счастлив. Теперь пришла моя очередь терпеть, и пускай сейчас я ненавидел себя, ненавидел свое состояние, проклинал тот день, когда позволил себе стать таким, я просто не мог повести себя еще бессовестнее, требуя, чтобы Иззи осталась. Не мог, потому что лишь недавно начал осознавать, через какие испытания ей пришлось пройти ради моего счастья. Снова зашевелившись, Иззи осторожно подняла голову и посмотрела на меня. Я в который раз поразился искренности и теплоте, что лучились в её ясных, добрых глазах. Но легкая тень тревоги все еще не покидала их, и я смутно догадывался, почему.  — Как ты себя чувствуешь? — спросила она, внимательно и неотрывно глядя на меня, как врач на больного.  — Хорошо, — зевнув, протянул я и молча порадовался, что сказал правду. Последнее время она так редко звучала из моих уст. Иззи не ответила, но даже в этом уютном полумраке я увидел, что обеспокоенное выражение её лица прояснилось.  — Когда ты возвращаешься? — я с трудом перевел взгляд на входную дверь и кота, который давно бесшумно спрыгнул с кровати и теперь отирался возле моих коньков, вынюхивая уличные запахи.  — Я постараюсь вернуться так скоро, как возможно, — вздохнула Изабелла. Видимо, и её не радовала мысль о расставании со мной. — Самое большее — две недели. Ты же… не против? На этих словах она неуверенно обняла меня руками за торс, как бы спрашивая разрешения. Я смутился.  — Конечно, нет, — вновь не услышав ответа, я решил разрядить обстановку. — Только не боишься, что я загуляю здесь без твоего присмотра? Изабелла опять подняла глаза на меня. На тонких губах её играла улыбка. А впрочем, Иззи была не из тех, кого подобные вопросы заводят в тупик. Ей нравилась моя ирония, и иногда она мне даже подыгрывала.  — Ты уж постарайся, — улыбнулась Иззи, снисходительно разглядывая меня снизу вверх. — Понимаю, иногда непросто бывает себя сдерживать, но ты же сильный, да, Джей?  — Угу, — буркнул я куда-то в пустоту, подаваясь вперед, навстречу её губам. «Настолько сильный, что даже сейчас не могу сдержаться,» — издевательски насмешливая мысль пронеслась в голове. Выхватив из полумрака её мимолетный испуганно-укоризненный взгляд, я закрыл глаза и как ни в чем не бывало потянулся дальше. Пальцы сами собой опустились на её затылок, начали перебирать мягкие волосы. Иззи не отстранялась, не противилась; она не возразила мне ни словом, ни движением. Но мы слишком хорошо знали друг друга. Выучили на уровне ощущений. И теперь после любого прикосновения каждым нервом, каждой клеткой я чувствовал: не хочет. И все равно упрямо продолжал напирать. Эгоист. Собственник. Похотливая свинья. Больше нечего было добавить. Я знал, что надо остановиться. Сейчас не лучший момент. Я устал, и мышцы до сих пор нескончаемо ныли, отдаваясь внутри странным зудящим ощущением. Иззи мягко выпустила меня из объятий, и теперь я один держал её плечи у себя на груди. Её волосы щекотали мне кожу на щеках, дыхание опаляло рот. Я наклонился еще, предвкушая до одури приятную волну страсти впереди, почти коснулся её губ… И тут же резко отпрянул, дернувшись так, что даже Иззи взволнованно пискнула у меня на руках и мне пришлось её отпустить. Нога самым неласковым образом задела что-то мягкое и теплое, так что уже через секунду оно с жалобным мявом юркнуло под кровать.  — Вот паршивец! — обругал я в сердцах нерадивое животное. — Что ж тебя все тянет без предупреждения людей калечить? Вероятно, это был первый за всю историю случай, когда кот оказался умнее мужа хозяйки. Непреодолимое желание, терзавшее меня пару мгновений назад, необратимо отступило и больше уже не возвращалось. Я с негодованием закатал штанину на пострадавшей ноге. Царапина, любезно оставленная на память кошачьими когтями, неприятно саднила.  — Что случилось? — Иззи глядела на меня так, словно я тронулся умом. Оно и понятно: в темноте ей не удалось увидеть, какой безжалостной атаке её коварного питомца я только что подвергся.  — Твой котяра цапнул меня за ногу. Опять, — с недовольством пожаловался я. — Скоро я буду специально закрывать двери, чтобы эта мохнатая морда нам больше не мешала. Иззи вдруг засмеялась. Тихо и застенчиво, но задорно, как маленький ребенок. Я упорно пытался понять, что же её так развеселило, но так и не додумался, даже прокрутив случившееся два раза в голове.  — Что здесь смешного? — с подчеркнутой холодностью поинтересовался я, глядя, как Иззи безуспешно старается сдержать смех. Она опять посмотрела на меня, игриво улыбаясь, и один только её взгляд дал понять, в каком нелепом положении я только что находился. Мне пришлось прервать поцелуй из-за кота. Да, всего лишь какой-то кот сбил меня с настроя, меня, то есть, Джей-Джея, умелого обольстителя женских сердец. Господи, неужели я и впрямь изменился до такой степени, и мне ничего другого уже не остается, кроме как бояться котов и закрывать от них двери?  — О, Боже… — я схватился рукой за лоб, после чего растерянно посмотрел на Иззи. Она ответила мне сдавленным смешком, после чего мы оба залились хохотом. Какую только нелепицу не подсунет злодейка-судьба… Отсмеявшись, Изабелла ободряюще приобняла меня и невзначай шепнула:  — Не переживай, мы еще все успеем, — а потом уже в полный голос добавила. — И да, у «мохнатой морды», если ты не забыл, есть имя. Я фыркнул, к собственному разочарованию заметив, что она поднялась с кровати и пошла открывать окно. На кровать пролился желтый прямоугольник света закатного солнца. Щурясь от его лучей, я улегся на кровати и принялся наблюдать, как Иззи заворачивает шторы, закрепляя их подхватом на крючке.  — Что ж, я рад, что оно у него есть.  — В таком случае, ты обязан его запомнить, — нравоучительно заметила она.  — Ничего я не обязан, — я лениво повернулся набок. Убрав шторы, Иззи начала приводить в порядок комнату и собирать раскиданное по полу барахло, которое, кстати, принадлежало моей персоне. — Вообще, зачем коту имя? Он на него все равно не отзывается. Да и паспорта у него нет.  — Думаешь, тебе приятно было бы ходить без имени? — я услышал, как Иззи подняла бутылку из-под йогуртового шейка, коих в моей обители валялось предостаточно, и, показав на меня, шутливо изобразила спортивного комментатора. — «И безымянный фигурист из Канады набирает рекордное количество баллов за произвольную программу!»  — Не дави на больное, — насупился я, демонстративно отвернувшись и скрестив руки.  — Хорошо, не дуйся, — Иззи поставила бутылку на тумбочку рядом со входом и примирительно сказала. — Просто представь, как обидно Честору, когда ты снова забываешь о его имени. Наверное, поэтому он тебя и царапает.  — Честор, Господи… Ничего попроще нельзя было придумать? — я страдальчески закатил глаза. — Просто Кот, например. Ясно и понятно. И если у тебя живет Кот, то он и есть кот, а не пес или хомячок. Не надо запоминать ничего лишнего.  — Да-да, фигурист из Канады, ты абсолютно прав, — Иззи стояла напротив открытых дверей шкафа, повернувшись спиной ко мне, и раскладывала мои вещи по полкам.  — Но так же в самом деле легче! — раздосадованно воскликнул я, пытаясь добиться справедливости.  — Никто и не возражает, — Иззи обернулась через плечо, одарив меня игривым взглядом.  — Да ну тебя, — я устало махнул рукой в её сторону. — Выдрессировала своего зверюгу, скоро, гляди, весь дом против меня настроишь. И батя перед каждой тренировкой будет твердить: «запомни уже имя её кота, запомни!» Меня даже самого передернуло от сказанного. Иззи только усмехнулась в ответ на мои слова.  — Не волнуйся, я уеду, будешь жить в тишине и спокойствии.  — Без кота? — спросил я с надеждой.  — Нет, — она еще раз обернулась, на этот раз — взволнованно, в то время, пока руками не глядя перебирала мои неглаженые майки. — Я решила оставить Честора здесь. Твоя мама обещала последить за ним в мое отсутствие.  — Моя мама обещала… — сердито передразнил я. — Я тебе обещаю, что, когда ты вернешься, мы с твоим Честором перегрызем друг другу глотки. И показательно уткнулся носом в подушку. Где-то за моей спиной Иззи с добродушным покровительством вздохнула: «Большой ребенок». Я слышал её невесомые, почти бесшумные шаги, хлопанье дверцами шкафа и шуршание пакетов. Потом в воздухе повисла щемящая тишина, нарушаемая лишь играющим наверху блюзом. Я зашевелился на своей кровати, подумав было, что опять ненароком задремал и Иззи уже давно ушла. Однако не прошло и мгновения, как её кроткий, неторопливый голос вновь огласил стены комнаты.  — Знаешь, я думала, ты изменился за это время. А ты все такой же.  — Какой? — пробухтел я, не поднимая головы.  — Такой, каким был, когда я тебя впервые встретила. Я почувствовал, как в ногах несильно прогнулся матрас. Иззи сидела на кровати молча, почти неощутимая и неосязаемая, но я знал, что она здесь. Раз она заговорила о такого рода вещах — значит, не уйдет просто так, оборвав диалог на полуслове.  — Такие, как я, не меняются, — философским тоном произнес я и практически мгновенно услышал вопрос:  — А ты хотел бы? Он на секунду заставил меня задуматься. Я даже оторвался от подушки и посмотрел на Иззи. Её взгляд был устремлен на полотенце, которое она держала в руках. Некоторое время мы сидели так, слушая непрерывную мелодию, текущую с верхних этажей.  — Не думаю, — наконец ответил я после недолгих раздумий. — Я себе нравлюсь таким, какой я есть. Иззи обернулась, и её смеющиеся глаза встретились с моими.  — Что? — спросил я с досадой. — Разве я тебе такой не по нраву? Она улыбнулась, открыто, по-настоящему — только так она умела проявлять эмоции. Никакого притворства, никакой фальши. Я готов был растаять от этой подлинной, чистой искренности. Иззи погладила меня по щеке и засмеялась, когда я шутливо уронил её рядом с собой, снова заключив в свои медвежьи объятия.  — Я люблю тебя, Джей-Джей! И от этих слов сладкой истомой внутри прокатилось вязкое, теплое, ни с чем несравнимое ощущение умиротворенного спокойствия. Все было в порядке, все было так, как должно было быть. Как я хотел. И как она мечтала. Прижав Иззи крепче к себе, я наклонился вперед и почти у самого её уха прошептал:  — И я тебя, Иззи.