The Voice

Это случилось впервые, когда Сараде было семь. Стоял последний день лета: обманчиво-тёплый и ветреный. В некошеной траве плясали бледно-желтые солнечные зайчики. На тренировочный полигон они с Боруто тогда попали тайком: пролезли сквозь дыру в оградительной сетке. Хорошо, что родители не знали, где они, и можно было поиграть в ниндзя по-взрослому: с настоящими кунаями и сюрикенами, которые удалось стащить с оружейного склада накануне. Вот только баловство постепенно переросло во вполне себе реальную, уже совсем не детскую драку со злым азартом. Боруто нёсся на неё, весь пыльный, раскрасневшийся и орущий: расстегнутая куртка съехала с его плеч и повисла на локтях, жесткие волосы взвились от ветра. Быстрый выпад, взмах рукой – в миллиметре от щеки Сарады просвистела сталь. Кожу обожгло опасной чакрой. И тогда он впервые сделал это. - Убей его, - тихо произнёс голос в её голове. Сарада вздрогнула, выронила сюрикены. Голос был низкий и хриплый. Холодный, будто неживой. Незнакомый. - Ч-что? – ошарашено шепнула Сарада в пустоту. И не успела увернуться от атаки: Боруто налетел на неё смерчем, повалил на землю – в воздух взмыло грязное облако, делая видимость нулевой. Очки соскользнули с лица и упали в безызвестность. Уже вечером, сидя в ванной родительского дома, Сарада клеила пластыри на разбитые колени и всё думала о том, что это было. Но ответа она тогда так и не нашла. *** - Кто ты? – спросила Сарада как-то раз ночью, набравшись смелости. Розовые пластмассовые часы на прикроватной тумбочке показывали двенадцать, в комнате было совсем темно, шторы - наглухо задёрнуты. Голос усмехнулся, помолчал с полминуты и ответил поразительно ясно, безо всякого эха и искажений. Так, словно некто лежал с Сарадой бок о бок в одной постели и нашёптывал ей в ухо. - Я - часть тебя. Сараду забил озноб. По спине, прямо под тонкой тканью пижамы карабкался холод. Не просто холод – самые настоящие, вполне себе осязаемые прикосновения ледяных человеческих рук. Они трогали, щипали, гладили, все норовили скользнуть на грудь… У Сарады от страха горло сдавило – не пискнуть. Перед глазами все поплыло в сплошной серости. Чьи-то отросшие ногти болезненно оцарапали лопатку – и Сарада зажмурилась, закусила мелко дрожащую нижнюю губу. Голос в её голове хрипло, по-старчески рассмеялся. «Сумасшедшая, - подумала тогда Сарада, - я точно сумасшедшая». А наутро разглядела в зеркале налившиеся алым полосы у себя на спине. *** Голос принадлежал Мадаре Учихa. Он напоминал о себе нечасто, но Сарада всегда чувствовала на себе чужой взгляд, ощущала кожей постороннее присутствие. Мадара наблюдал за ней постоянно. Неотрывно. Мог ни с того ни с сего тихо хмыкнуть, когда мальчишки начинали задирать друг друга в академии, или многозначительно, звеняще молчать, стоило Чочо потащить её в кафе вместо тренировок. А ещё, если хорошенько мысленно попросить, то можно было даже получить от него подсказку на письменном тесте. Иногда. Сарада хорошо знала историю своего клана, и ей не нужно было объяснять, кто такой Мадара и что он сотворил. Она уверяла себя, что всё это происходило слишком давно, в далёком-далёком прошлом, не имеющем к ней никакого отношения. Вот только у Мадары Учихи, дальнего предка, влезшего ей в голову, даже после смерти оставались свои планы. *** - Убей его, - спокойно повелел он. Во второй раз это случилось, когда ей было тринадцать. В тот день их команда провалила миссию: отступали позорно, бросившись вразнобой под шум дождя, смывшего все следы. Мицуки тогда где-то пропал и всё никак не возвращался. Боруто же лежал перед ней на мокрой земле, раненый и ослабший, с гулкой пустотой в теле вместо чакры. Беззащитный. - Убей его, - подначивал голос, распаляясь и шипя слюной, эхом ввинчиваясь в разум, - убей его, он не должен жить… - Заткнись! – что было силы крикнула Сарада. «Убей, убей, убей», - нарастал сплошной гул, заполняя собой всё вокруг, распирая голову изнутри – от ушной раковины к шее поползла темно-алая змейка. Занесённая для удара катана выскользнула из рук Сарады и воткнулась в раскисшую землю под ногами. По грязным девичьим щекам текли слезы. Капли дождя глухо разбивались о худые трясущиеся плечи, падали на окровавленное лицо Боруто и стекали вниз, оставляя за собой посветлевшие полосы на коже. Высоко в ветвях кричали птицы. - Он тебе нравится, - тихо произнёс Мадара. И это был не вопрос. *** Когда Сараде было пятнадцать, она впервые увидела его. Мадара пришёл к ней во сне, перед самым рассветом, окутанный призрачными тенями сумерек. Совсем не такой, каким его изображали на немногочисленных портретах в книгах. Совершенно не такой, каким она успела его себе представить. Темная мужская фигура возвышалась над её постелью, закованная в металл брони: пугающая и большая. Косматые волосы чернели ломаным контуром, поверх блекло-серого лица лежала сеть трещин. Ни намёка на старость и дряхлость: лишь застывшая во времени сила. Мадара был красив той старинной, отточенной столетиями клановых браков красотой, которой не осталось места в их новом мире. - Здравствуй. Никогда прежде Сараде не снились такие сны: реальные настолько, что легко увязнуть в них, словно в болоте, и забыть, где ты. Сарада была сильной девочкой, но Мадара оказался сильнее. Мадара был взрослым. Мадара был мужчиной. От крепких рук, что пригвоздили её к постели, веяло холодом стали. Чужое дыхание кололо шею льдом. Больше всего на свете Сараде хотелось оттолкнуть его, вывернуться прочь, позвать маму… но в мышцах совсем не осталось силы, а в лёгких - воздуха. Вместо голоса - лишь жалобный сип. У Мадары было окоченевшее, жесткое, как камень тело. С острыми выступами рёбер, локтей и коленей. И сам он был жёстким и жестоким: резким в движениях и безжалостным. Мадара насильно отбирал то, что хотел, не спрашивая и не принимая отказа. И не останавливался ни перед чем. Даже когда Сарада, принимая его в себя, задохнулась от режущей боли, даже когда тело её ослабло, покинутое сознанием. Когда и без того тусклый свет померк для неё окончательно. Её просто выключило. От боли, от обиды и отвращения. От странного ощущения чего-то твёрдого, движущегося и распирающего там, внутри. От давления грубых рук и от жалящих прикосновений чужих волос к коже. От всего вместе. Когда Сарада очнулась на рассвете, вся в слезах, c отдышкой и свинцовой тяжестью в груди, эти воспоминания все ещё были живы в ней. На мокрой от пота простыне багровел распустившийся цветок пятна. *** - Почему? – спросила его как-то раз Сарада. Ванна была наполнена до краев, и тонкая завеса, сотканная из пара, медленно поднималась над водой. Сегодня Сараде исполнилось семнадцать. И разговаривать с ним вот так, после того, что он сделал с ней, ещё и спустя почти два года молчания, казалось сумасшествием. Сложенные очки одиноко лежали поверх полотенца. Длинные волосы струились по бледным плечам и спине, растекались чёрными щупальцами по зеркальной глади. - Потому что ты Учиха, - подал голос Мадара. Сарада вздрогнула с непривычки. Смысл сказанного остался для неё загадкой, ничего так и не прояснилось. - Я не понимаю, - прошептала она, накрывая лицо сморщенными от влаги ладонями и потирая пальцами уставшие глаза. - Сила Учих всегда раскрывается через боль от потери, - пронеслось в голове раскатом. - Ты можешь этого и не понимать. Просто убей его. Убей и стань сильнее. - Но я не хочу! – воскликнула Сарада. Искры брызг разлетелись в стороны, разбились о кафель. - Мне не нужна эта сила! Не такой ценой. Мадара молчал, кажется, целую вечность. Вода в мыльных разводах успела окончательно остыть, и зябкая дрожь рассыпала мурашки по девичьим рукам. - Ты глупое дитя никчёмного мира, - наконец, изрек он. И в этом тихом шипении Сарада услышала разочарование напополам с презрением. Она поджала посиневшие от холода губы, не зная, что ответить. Молча уставилась на собственные колени, белые и причудливо-угловатые, искаженные под толщей воды. Это было последним, что сказал ей Мадара, прежде чем исчезнуть навсегда. *** В день, когда Сараде исполнилось восемнадцать, Боруто впервые поцеловал её. В снятой для вечеринки квартире на окраине Конохи, на узком прямоугольнике балкона, не застекленного и продуваемого всеми ветрами. Просто вышел подышать вслед за ней и замкнул за собой створки дверей. Март в том году выдался совсем холодным: под ногами ещё скрипел снег, и корка наледи поблёскивала на перилах. А на Боруто не было даже куртки: его шея пылала, твёрдая грудь, обтянутая одной лишь футболкой, горела у Сарады под ладонями. Чужое сердце билось отчетливо громко, мощными толчками разгоняя кровь. Полное жизни, молодое и сильное. Из глубины помещения доносились смешанным эхом музыка и гомон друзей, но Сараде казалось, будто они застыли с ним вдвоём, в гулкой тишине, объятые светом. У Боруто были всё те же соломенно-жесткие волосы, как в детстве. У Боруто были удивительно жаркие губы, и целовался он жадно, настойчиво, почти нагло. Так, будто дорвался до этого впервые. Так, что очки запотевали от дыхания, разделённого на двоих. И в этом моменте Сараде виделось прекрасным абсолютно всё: и то, что чужая слюна немного отдавала горечью алкоголя, и то, что где-то внизу дымилась упавшая недокуренная сигарета. И даже то, что краснотой её пылающего лица наверняка можно было разгонять темноту. Все было на своих местах. И это было похоже на состояние абсолютного счастья.