Дорогой ледников

Темнота. Чей-то шёпот и размеренный писк приборов. Что это? Медотсек? Нет. Запах другой. Чужой запах. Что это за место? Глаза не открываются. Становится почти страшно. Сердце колотится, а лёгкие вбирают всё больше и больше воздуха, заставляя чувствовать этот странный, проклятый запах. Шёпот превращается в крики. Ни слова не разобрать. Гул голосов. Открыть бы глаза. Болит сгиб локтя. И шея. И ноги. Да, похоже, почти всё болит. Жжёт! Что они делают с моей рукой? Боль, такая острая, почти до плеча дошла. Открыть бы глаза… Открыть бы глаза… *** Джим резко сел в кровати, путаясь в простынях. Тяжёлые вдохи, сдавленный стон на выдохе. Всё так же темно, но сквозь открытые шторы видно освещённую луной поляну и чёрную полоску леса вдалеке. С трудом успокоив дыхание и уняв бешеное сердцебиение, он неловко обернулся и встретился с тяжёлым, хмурым, практически чёрным в сумраке спальни взглядом. Его друг и возлюбленный, годами находившийся рядом, тоже проснулся. И Джиму оставалось только гадать, случилось ли это из-за тревожных бесконтрольных мыслей или же он снова кричал во сне. — Извини, — Джим положил руку на укутанное одеялом колено вулканца и, спустив ноги, стал искать тапки. Не включая свет, он добрался до ванной. Благо, ночь была светлой, а дом — знакомым, иначе не миновал бы он пары неприятных встреч с безмолвными, однако твёрдыми предметами интерьера. И кто только придумал делать ванную так далеко от спальни? Принять душ казалось жизненной необходимостью. Липкое от пота тело, с изменившимся от возраста запахом. Пусть в зеркале он по-прежнему видел интересного, полного сил мужчину, он понимал, что годы отнюдь не делают его… Каким? По большому счёту, ему было всё равно. Тот, чьё мнение его действительно волновало, никогда ничего не таил. Открывался, впускал в свои мысли и чувства. И там не было ни намёка на неприязнь. А значит, сколько бы лет ему ни было, если он любим так же, как в молодые годы на «Энтерпрайзе», значит, всё остальное не имеет никакого значения. Вернувшись в спальню, он замер в дверях, с удивлением глядя на опустевшую кровать. Наверное, простыни уже стали совсем холодными. «Опять будет мёрзнуть, когда ляжет», — мысль была лёгкой, привычной, вызывающей улыбку. Спока он нашёл на кухне. Тот стоял у стола и мешал чайной ложечкой слишком жёлтую для молока жидкость. — Что ты делаешь? — немного хриплым после недавнего сна голосом спросил Джим и откашлялся. — Молоко с мёдом, — очень официальный тон, слишком официальный. Ложечка замерла, прислонившись к краю чашки, а голос смягчился. — Я слышал, что оно успокаивает. Джим усмехнулся. — Это так…. Несколько шагов к столу, нагретая содержимым кружка, осторожный глоток. — Как? — По-семейному, — Джим расплылся в улыбке и подошёл вплотную к отвернувшемуся и то ли недовольному, то ли смущённому возлюбленному. — Спасибо. Ладонь легла на жёсткое, угловатое плечо. — Главное, чтобы помогло, — это прозвучало довольно устало. — Пф, — по-мальчишески задорно, не по-ночному громко. — Конечно, поможет! Опустевшая кружка осталась немытой в раковине до утра, а двое поднялись обратно в спальню. Укрывшись одеялом, Джим обнял озябшего в тонкой пижаме вулканца и очень нежно поцеловал в краешек губ. — Доброй ночи, — прошептал Спок, будто стараясь не нарушать спокойствия ночной спальни. — Я тоже люблю тебя, — отозвался Джим. *** Утро выдернуло из тревожных снов внезапно. Так появляется режущее голубизной небо и сладкий в своей морской свежести воздух, стоит вынырнуть из-под воды. Кровать снова была пустой, а в окно бил яркий дневной свет. Часы услужливо мигнули, меняя время с 12:27 на 12:28. Перевалило за полдень. Ужас какой! Джим и припомнить не мог, когда это он спал столько времени. Одежда, сложенная аккуратно и явно не его руками, нашлась на пуфике под окном, а из-за прикрытой двери доносился аппетитный запах. — Давно встал? — Джим подкрался к Споку со спины и обнял за талию. — Я тебя слышал, ещё когда ты только встал с постели. — Можно было и догадаться, — смешок. — Отойди, ты мне мешаешь, — и вулканец резким движением перевернул блин на сковородке. — У тебя они такие тонкие получаются, будто на диету меня посадить хочешь, — Джим мученически поднял глаза к потолку и прислонился бедром к столу. — Моя мама делала их пухленькими. — Ты мне это уже говорил. Не нравится — сделай сам. — Извини. Просто… Спок обернулся и посмотрел в упор на Джима. Это был не самый дружелюбный взгляд. — Ай, ничего. И они замолчали. Спок продолжал готовить завтрак, а Джим, включив пад, стал проверять почту. И, как обычно, утонул в обилии информации, с которой приходилось сталкиваться каждый день на работе. От невыразимо запутанного письма одного капитана, в деле которого Джиму назначило разобраться вышестоящее начальство, его оторвал стук тарелки. — Я не иначе как в раю. А то реплицированную пищу уже видеть не могу, — с широкой улыбкой Джим отложил пад и воззрился на небольшую горку блинов. — А ты есть не будешь? — Нет. Я завтракал три с половиной часа назад. — Ну, а чего не разбудил? Вместе бы поели. — Ты спал, — довольно жёсткий ответ. Спок с несвойственной ему резкостью пытался открыть упаковку натурального кленового сиропа. — Ну, я и спрашиваю, что не разбу… С хлопком упаковка лопнула, и вулканец влез большим пальцем в сироп. — Господи, — Джим тут же вскочил и отобрал упаковку. — Что с тобой сегодня? Ты как будто сам не свой. Без какого-либо намёка на сексуальную игру он взял в рот палец Спока, слизал сироп и вытер палец салфеткой. — Я… Неуверенность и едва различимый надлом слышались в попытке сформулировать мысли. — Джим, я тревожусь. — Тревожишься? — Виновник улыбнулся. — Из-за чего? И только теперь, вглядевшись в лицо вулканца при дневном свете, Джим заметил, что тот измучен ничуть не меньше его самого. Та же бледность, те же синяки под глазами. Да какого чёрта? Они в отпуске, на природе! Так не должно быть. — Твои кошмары. — Ну, полно, — он не дал Споку договорить. — У всех периодически бывают кошмары. — Джим. Я знаю тебя двадцать восемь лет, три месяца и шесть дней. Из них пятнадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать восемь дней мы вместе. Сюда, в этот дом, мы приезжаем в девятый раз. И тебя никогда прежде не мучили кошмары. — Подумаешь, — Джим пожал плечами и сел обратно за стол, намереваясь выяснить все отношения с блинчиками, пока те не успели остыть. — Я их видел, — быстро проговорил Спок, словно выдёргивая занозу. — Что? — Когда тебе две ночи подряд снились кошмары, я заглянул в твой разум, хоть и не должен был это делать без твоего позволения. Я видел не всё, и разобрал не всё, что слышал. Но твои кошмары повторяются. И те голоса. Они обращаются к тебе. Ничего не меняется, кроме того, что они говорят… — Поштой-поштой, — Джим старательно пережёвывал, чтобы не говорить с набитым ртом. — Ты хочешь сказать, что понял хоть слово из того, что говорили голоса? — Да. — Расшифруй мне. Поскольку я ни черта не понял из их бормотания. — Я слышал, как тебя звали по имени. А потом звали врача. И кто-то плакал, повторяя твоё имя и шепча…- Спок прикрыл глаза, вспоминая, а потом продолжил как будто изменившимся голосом. — Отче наш, иже еси на небесах, да святится… — Стоп. — Джим отодвинул от себя тарелку. Аппетита значительно поубавилось. — Мне кажется, что следует поговорить с доктором Маккоем… — Он уже не практикует… — Но он знает тебя. — И что? Меня и ты знаешь. — Он врач. — Да какая разница? — Это может быть какое-то психическое расстройство. Внезапно Джим заулыбался. — Избавиться от меня решил? Да Боунс спит и видит, как бы заграбастать к себе кого-то на опыты. Ну нет, ты от меня не отделаешься! — Джим, я серьёзно. — А я — нет! Спок, перестань. Это просто какие-то глупые сны. Видимо, я устал. И год был не из лёгких. Все эти межправительственные конфликты и проклятая чиновничья паутина! Давай просто отдыхать, ну? И конечно же, Споку ничего другого не оставалось, как согласиться. Практически весь день они гуляли по окрестностям, читали, разговаривали. Много разговаривали. С тех пор, как Джеймс Кирк, некогда капитан «Энтерпрайз», основательно засел в офисе, времени побыть вместе оставалось всё меньше и меньше. Да и Споку нередко приходилось посещать другие планеты. И даже когда он был на Земле, научная работа отнимала слишком много времени. Их времени. Когда рядом никого не было и не было необходимости куда-то бежать, что-то писать и кому-то отчитываться, Джим часто вспоминал их годы служения на «Энтерпрайз». — Будь она не кораблём, я бы на ней женился, вот честное слово! — Как-то раз заявил он Споку, уже ополовинив стакан виски. — Сомневаюсь, — Спок не улыбался, но в его глазах плясали искорки. — Это ещё почему? Мы с ней столько лет прожили вместе! Как порядочный капитан, я должен был бы сделать ей предложение. — Боюсь, порядочный капитан, вам бы не позволили это сделать. — Кто? Ты, что ли? — кошачья улыбка. — Нет, — намеренно холодный тон постарался сбить с Джима спесь. — Ну и кто тогда? — Разумеется, мистер Скотт. — Ах, да. Точно! Джим тогда много смеялся, а потом практически до рассвета не давал Споку уснуть, задыхаясь от поцелуев, прикосновений и переполняющей любви, от которой так ныло сердце. Перед той ночью они были в разлуке практически полгода. — А знаешь, — Джим улыбался, глядя на прячущееся за лесные верхушки солнце, — я люблю Канаду. У меня такое ощущение, что я должен был родиться здесь. Здесь всё моё — леса, реки. Я их словно чувствую, понимаю их шелестящие разговоры. А они меня принимают. Спок внимательно смотрел на него, но ничего не спрашивал. — Как ты смотришь на то, чтобы взять завтра небольшой шаттл и пролететь над дорогой ледников? С их красотой мало что может сравниться. — Если хочешь. — Ну, а ты? Ты — хочешь? — Хочу. Несмотря на все усилия, Спок весь день ходил мрачный и неразговорчивый. Джим понимал, в чём дело, однако снова поднимать утренний разговор не было никакого желания. Они бы только поругались. Точнее, Джим поругался бы. Один. И, по большому счёту, сам с собой. И только ночью, когда они легли спать, он услышал тихий, пожалуй, даже смущённый шёпот. — Джим. Если с тобой что-то случится, я смогу существовать дальше. Но не жить. Обернуться у Джима сил не хватило. Что-либо ответить — тоже. А уснуть ему удалось только через несколько часов, когда обнимавшая его за талию рука расслабилась, дыхание, греющее шею, замедлилось, а он про себя решил, что завтра же свяжется с Маккоем. На всякий случай… *** Снова темно. И снова этот запах. Резкий. То ли сладкий, то ли едкий. Медицинский — подсказанное разумом слово. Рука всё ещё болит, но в остальном стало лучше. И… Что-то изменилось. Слова. Он начал их разбирать. Женский шёпот. Повторяющий снова и снова… — Джим… Родной мой, любимый. Мне…- Слышно, как она сглатывает, — мне тебя так не хватает. Если бы ты знал… Не хватает? Почему его может не хватать какой-то женщине? Писк. Это что, приборы? Он учащается. Нет, это учащается биение его сердца. Нужно открыть глаза. Открыть глаза. И это закончится. Открыть глаза. «Спок…» — Доктор, — сперва негромко, а потом она начинает кричать. — Доктор! Он приходит в себя! Он что-то сказал! Милый, повтори. «Милый?» — Спок, — едва различимый выдох. — Я тебя не понимаю, родной… Небольшое усилие, и Джим открывает глаза. Но его кошмар не развеивается. Он видит белый, выложенный пластиковыми квадратами потолок. Справа стоят увешанные проводами приборы, а слева, держа его за руку и прижимая её к губам, сидит женщина. Невозможно понять, красива она или нет. Лицо покраснело от слёз, волосы крашеными кудряшками рассыпаны по плечам. — Ты… — хрипло выдавливает он. — Дженис. Я — Джен. Ты… помнишь меня, ведь так? — Дрожь и сомнение в голосе. Он замечает кольцо. Точнее, два кольца: на своей руке и на её. — Что случилось? — В палату вбегает подросток, и Джим будто видит себя в молодости. — Джо. Он… пришёл в себя. Очнулся! — И женщина снова заходится слезами. — Тихо-тихо, — парень подходит к женщине и кладёт руку ей на плечо. А потом поднимает глаза и улыбается Джиму. — Привет, пап. — Ну, что у нас тут, — к общему гулу прибавляется голос молодого мужчины в халате. — Я рад, что вы пришли в себя. Как вы себя чувствуете? — Н… норма… — Нет-нет, не напрягайтесь. Скоро вы себя почувствуете заново рождённым. Вы помните, как вас зовут? — Джеймс. -А сколько вам лет? — … — Тебе тридцать пять, милый, — заботливо подсказывает женщина, не понимая, что тем самым выпускает пулю прямо в сердце. — Тридцать… пять? — Повторяет Джим следом и не может удержать сбивчивого шёпота. — Мы же… Канада. Мы должны были… Шаттл… — Мы поедем в Канаду, если ты хочешь. Теперь мы сможем поехать, куда захочешь. — Дорога ледников… я должен… Маккой… — Кто такой Маккой, милый? — Спок… — На этом он замолкает, поднимает глаза на влюблённую в него женщину и медленно отнимает руку. — Не хочу. — Чего? — Она не понимает. Видно, что любит, хочет помочь, но не понимает. И не поймёт никогда. — Не хочу. Без него. — Без… кого? Маккоя? Он не выдерживает и сжимает зубы. — Уйди. — Но… — Уйди!!! — Мистер Кирк, — доктор решает вмешаться и подходит к койке. — Вам нельзя волноваться. Вы только… — Прочь. Пошёл прочь… прочь… Однако сил на спор уже просто не осталось. Этот короткий разговор отнял всё, что было. Разменялся на пару фраз. А в голове, громче ударов пульса, звучит: «Но не жить…» Проваливаясь в забытьё, он успевает почувствовать, как горячая влага, копившаяся в уголках глаз, наконец-то находит выход. *** — Мне не нравится этот галстук, — Джим недовольно рассматривал себя в зеркале прихожей. — А с чего он должен тебе нравиться? Он тебе не идёт, — нахальный мальчишка прислонился плечом к дверному косяку и с упоительной жестокостью впился в яблоко. — Тебя не спросил, — парировал Джим и обернулся к жене. — Это ты его таким воспитала. — Да, тебе не идёт этот галстук. — Она пропустила слова мужа мимо ушей и стала ослаблять узел на ткани. — Нужно было тебе дочку рожать. Вот с ней и игралась бы в переодевания. — Это называется забота. Джим фыркнул. — Забота… Забота — это стакан молока посреди ночи, после того как тебе кошмар приснился. — Что ты там бормочешь? — Крикнула Дженис уже из соседней комнаты. — Что-то про молоко! — Ответил ей вместо отца Джордж. И на душе в мгновение ока стало очень паршиво. Прошло уже три года с той злополучной аварии. Джим выжил просто каким-то чудом. Месяц комы, а потом ещё два месяца без сознания. И ещё месяц, чтобы хоть немного прийти в себя, чтобы перестать ощущать рядом тепло любимого тела и просыпаться без желания удавиться. Дженис его любила, она старалась помочь. Но как было объяснить любящей женщине, что она не нужна. Что ему нужен человек, который был ему дороже жизни, с которым они вместе служили, погибали и оживали, выпутывались из страшнейших передряг, любили и открылись так, как простым возлюбленным и не снилось. Ему нужен тот, с кем они прожили вместе пятнадцать лет, одиннадцать месяцев и двадцать девять дней, кто и человеком-то был лишь наполовину, и кто никогда не существовал. Снова сдавило горло, и Джим прошёл на кухню выпить воды. После аварии отношения в семье так и не наладились. Всё вроде ничего: и не ссорятся особо, и сына любят, и время вместе неплохо проводят. Но стена между ним и женой оставалась толстой, крепкой, а он и не старался её разрушить. Слишком дорого было то, чего он столь внезапно лишился и чего никогда не было. — Джим, где ты? Мы опаздываем! Приём начнётся через полчаса. А нам ещё по этим чёртовым пробкам непонятно как долго добираться. — Прости, — прошептал Джим в пространство и, заставив себя улыбнуться, вышел в коридор. — Давай, надевай мне галстук, и поехали. — Вот так бы сразу, — Джен заулыбалась и чмокнула мужа в губы. — А кстати — прекрасно выглядишь, — открытие было внезапным и совершенно искренним. Как будто Джим заставил себя на неё посмотреть и впервые увидел. — Спасибо, — она скромно улыбнулась, но он знал, сколько сил она вгрохала, чтобы выглядеть великолепно. Для него. На благотворительный приём они приехали с небольшим опозданием. Впрочем, их бы там вообще не было, если бы Дженис не познакомилась случайно с одним очень известным коллекционером, который и организовывал мероприятие. Практически весь вечер они ходили от человека к человеку, разговаривая ни о чём. Светская трескотня. Дженис, будучи директором галереи, вращалась в творческих кругах и знала практически каждого, если не лично, то понаслышке. И не только художников, коллекционеров, актёров и бизнесменов, которых на приёме было предостаточно, но также учёных и политиков, которых было значительно меньшее количество. Когда они с Джен наконец-то покинули объятия очень болтливого дизайнера и смогли передохнуть, Джим замер и почувствовал, что сердце проваливается в подобие чёрной дыры, которая непонятным образом разверзлась у него в области солнечного сплетения. Краем глаза он заметил высокого, худого и темноволосого человека, стоящего в большой компании, однако в то же время как будто в стороне. Он держался очень прямо. Было видно, что он прислушивается к разговору, но взгляд его был устремлён в окно, на небо. Хотя едва ли там можно было что-то рассмотреть, кроме темени. Когда к нему обращались, он отвечал. Судя по движению губ, очень коротко, но судя по поднимавшемуся от компании галдежу, очень по делу. — Кто это? — Спросил Джим у жены, кивая в сторону знакомого незнакомца. — Этот… Сейчас, — она нахмурилась. — Мистер-как-его-там-Спок. Он физик-теоретик, работает в Кембридже. Один из выдающихся умов в своей области. Говорят, что он переплюнет по важности своих достижений даже Ньютона и Эйнштейна, вместе взятых. А потом она усмехнулась и приблизилась к Джиму, чтобы никому из окружающих не было слышно: — Говорят, он страшный зануда. — Но мне отчего-то кажется, что я найду с ним общий язык, — Джим чувствовал, как его лицо горит, а чёрная дыра пропала, оставив сердце ломать изнутри рёбра. — Попробуй, — с энтузиазмом поддержала его Дженис. — Будет неплохо, если ты с ним подружишься. Я всегда хотела, чтобы наш сын учился в Кембридже. Но едва ли Джим слышал её последние слова. Медленно приближаясь к группе учёных, он жадно вглядывался в любимое лицо. Бледный, но не такой, как раньше. Лет сорок, не больше. И уши вполне себе нормальные, человеческие. А взгляд всё тот же. Остановившись в шаге от того, чьё присутствие на вечере в первое мгновение показалось не чем иным, как галлюцинацией или наваждением, он постарался справиться с дрожью в руках и кашлянул. Несколько человек обернулись, однако тут же вернулись к разговору, заметив, что внимание незнакомого мужчины приковано лишь к одному из них. — Мистер Спок? — Джим спросил осторожно, негромко, проговаривая каждое слово, и с волнением отметил, как расширились глаза собеседника, как вытянулось и ещё больше побледнело его лицо. — Мне кажется, нас не представили. Меня зовут… Джеймс Кирк. Своё имя произнёс он сам, но успел заметить, как губы учёного произнесли то же самое, только безмолвно и в более короткой форме. «Джим»…