Над скалой

Люха — так называли его немногочисленные друзья. Илюха стоял и ждал электрички. Он ехал к девушке. Морозное солнце ослепляло, но не грело, и изо рта парня выходил пушистый пар. Лёгкие чёрные волосы быстро поднимались и опускались, повинуясь хулиганистому ветру. Парень улыбнулся. Неделя обещала быть приятной. Он зашёл в оживлённый вагон, слегка замявшись такому количеству людей, и огляделся: вокруг не оказалось лишних мест. Илюха ухмыльнулся. Куда все так торопятся? Тут он заметил парочку. И молодой человек, и девушка рядом были где-то его возраста — девятнадцать-двадцать лет. Они целовались, и он, не видя лица девушки, шутливо произнёс: — Эх, ребята, постыдились бы… Паренёк понял нелепую шутку и, подняв голову, улыбнулся стоявшему. — О, Люха, ты, что ли? Но Илюха заметил теперь лицо девушки. — Здравствуй, Сашка, — с горечью в голосе произнёс он, — Какими судьбами здесь? Девушка посмотрела на брюнета и шокировано выпучила глаза. — Илья? — дрожащим голосом произнесла она. Парень, сидевший рядом, не менее удивлённо взглянул на свою голубку, затем на Илью. — Вы знакомы? — спросил он. — Совсем чуть-чуть, — ответил, горько улыбаясь, брюнет, — Она моя невеста. — Он врёт, Вадик! Этот парень меня изнасиловал два года назад! Несколько прищуриваясь, парни одновременно переспросили: — Когда-когда я тебя изнасиловал? — Когда-когда он тебя изнасиловал? Девушка судорожно сглотнула. Вадик, именно так звали её парня по рассказам людей из вагона, резким движением отобрал её сумку. — А чего ты мне не хотела дать закурить? У тебя же в сумке есть… Тут он наткнулся на бархатную коробочку синего благородного цвета. — Ах, ты, шлюха! — в гневе крикнул он и бросил аксессуар на пол. Электричка заскрипела и остановилась. Люди, некоторые — недовольно ворча, некоторые — просто обсуждая, шумным потоком выходили из вагона. Друг Люхи и, кажется, уже бывший парень Сашки, растворился в толпе. Люха подсел к девушке, гневно собирающей свои вещи в небольшую сумочку из чёрного кожзаменителя, который она старательно выдавала за кожу. Подав вывалившиеся ключи и протянув их ей, парень вздохнул. — Коробочку могу забрать? — спросил он, когда они оба вышли из вагона. Девушка сжала ключи покрепче. — Уродец… — прошипела она сквозь зубы, — ты знаешь, сколько он зарабатывает?.. Знаешь, сколько бы он купил мне этих твоих колец?! — Знаю, — добродушно кивнул парень. — А ты знаешь, сколько стоят такие, как ты? На этих словах они дошли до пустыря. Сашка махнула рукой, держа в ней перочинный нож. Откуда? Об этом, к сожалению, история умалчивает. Через бровь до противоположного уголка рта, проходя под носом, на лице парня протянулась красная полоса. Правый глаз парня заслезился, а потом из него потекла мутная жидкость — слишком мутная для слезы, но не слишком красная для крови. — Теперь ты соответствуешь своему статусу, Уродец. Вы мне жизнь испортили! Я одна из-за вас! Парень одним глазом смотрел на асфальт, вцепившись одной рукой в лицо. — Больная… — прошептал он тогда. Хрипло, но он пытался кричать. То ли от боли, то ли от обиды. Потом он больше никогда не кричал и не пытался отомстить. Он не кидался угрозами, когда девушку уводила полиция. Он узнал, что её мать умерла месяц назад, и что у Сашки случился нервный срыв. Она ошиблась. Он простил. Неделя не удалась. Его стали гнобить за шрам, уволили с подработки, выгнали со съёмной квартиры. Стали жить с Вадиком вдвоём. — Не везёт тебе с девчонками, Люха, — приговаривал он тогда, хлопая старого друга по плечу.

***

Он любил горы. Там через год он и встретил Её. Никто не помнит, как её звали. Она была бедной, и её мама сильно болела. Рак. Рак сжирал её изнутри, и милая старушка увядала, как увядал весёлый взгляд её дочери, как увядают и чернеют сияющие цветы, как гаснут звёзды. Он помогал ей. Однажды, перед новым походом он пришёл попрощаться. Дверь была не заперта. И он услышал её голос. Тихо зайдя в комнату своей возлюбленной, он кисло сглотнул. — Уродец был не по душе цветущей в мае розе… — проговорил он, сам не заметив, как ритмично, и слова эти раздались тысячами осколков эха по полупустой комнате. Он простил и ушёл. Он не рыдал и не рвал на себе волосы. Просто стал немного безразличнее к миру. Да и Вадик веселил. А через год Вадик умер от СПИДа. Люха был рядом, там, в больнице, и слышал, как всегда весёлый друг непринуждённо сказал: — Мне, видимо, ещё больше не везёт с девчонками. И снова Люха не убивался. А может, и убивался, но не показывал этого.

***

Над скалой было тихо. Илюха думал. Думал над разными вещами. Что будет дальше? Найдёт ещё друзей? А семью? В голове крутилась песня, и брюнет, по привычке теребя шрам, тихо напевал: — Разбежавшись, прыгну со скалы… Он не хотел суицида, хотя и не был верующим. Он просто любил жизнь. И считал, что надо жить хотя бы ради гор — его единственной отдушины. Но он одновременно так хотел закончить страдания, как физические, так и внутренние! Он корил, корил себя, за то что был слишком влюбчивым и милосердным, корил Вадика за его неосторожность, часто повторяя:«Ты меня бросил, дружище», корил обеих, чьим глазам, казалось, мог повиноваться вечно, чьи голоса сладко звучали в его голове! Ненавидел горы, за то что они были безмолвны и никогда не помогли ему советом, как быть, ненавидел пропасть, которая манила, звала и говорила:«Это твой шанс всё завершить!», ненавидел весь мир. И любил его. Шёл лёгкий дымок от костра, и пар был над кипящей в котелке водой. Грубые щётки сосен где-то внизу расстилались, махая лапами. На соседней горе ручей бежал, унося с собой мелкие камушки, песок и какие-то осколки. «И тебя жизнь наградила,» — всегда думал парень, одновременно прикасаясь к своему шраму и смотря на кривую нить ручья, похожую то ли на шрам, то ли на слезу. — Слетаю в Азию, к тибетцам, — часто говорил себе он, хотя знал, что денег у него не было. Родители давно умерли, а старшие брат и сестра разлетелись куда-то. Илюха был поздним ребёнком. Сейчас он бездумно тратил последние деньги на экипировку и еду. И в горы. «Я сумасшедший, мне можно безумствовать,» — отвечал он в тот последний день некоторым людям, после того, как сходил к психиатру. И снова отправился в горы. Там его встретила пожилая пара. Он поднимался пешком, они — на машине. — Физкульт-привет! — крикнул он им. Он был жизнерадостный парень, всегда и всем стремился помочь. Время клонилось к вечеру. Небо было тусклое. Парень допил свой чай, рассказывая пожилой паре свою историю. Он улыбался. — Мне жаль, — то и дело говорил кто-то из них. Илюхе это не нравилось. Ни разу в жизни в его адрес не говорили «Жаль». Он чувствовал себя сильным. И только сейчас он понял, что слаб. Слаб и глуп. И слишком добр. Поэтому жалок. Он резко встал и замотал головой. Слёзы покатились крупными каплями по щекам. Слизывая их языком и вытирая закоптелыми руками, он стал повторять: — Я не жалкий… Я просто тоже хотел жить нормально… Почему вы не помогаете мне в этом? — от тихого отрицания он медленно перешёл на крик, — Почему вы все только жалеете меня? Почему не даёте советов?! Люди должны помогать друг другу! Мы все — братья!!! Я такой же, как вы! Я не жалкий! Я просто хочу жить также! Иметь семью и жизнь! И тут он снова успокоился. — А, никто не хочет этого, кроме меня, да? Никто не желает мне счастья… Я один… Так, может, мне уйти? — он медленно отходил назад. Тут он отвернулся под крики пожилых людей. — Да… Точно… Вадик там меня встретит… Ха-ха… Он же всегда даёт советы. И снова обернулся. Сердце парня сжалось, а в горле встал противный ком. Он судорожно сглотнул. — Вы не волнуйтесь, — сказал он и искренне улыбнулся как можно шире, — я быстро к Вадику сгоняю, спрошу, что ж дальше-то, и вернусь. Пара вздохнула с облегчением, но парень заорал, раскинув руки, как будто пытаясь обнять ускользающее небо: — Разбежавшись, прыгну со скалы! Вот я был, и вот меня не стало! И когда об этом вдруг узнаешь ты… Он разбежался. Ветер бил в лицо, сметая остатки слёз и забирая часть слов. — Тогда… потеряла! — только и услышали люди. Они бежали за ним, но куда им угнаться за весёлым парнем, который был устремлён к небу? — Тогда поймёшь, кого ты потеряла! В тот вечер закат был особенно красным. Он алел, заставляя сердце стучать быстрее. Он был прекрасен. Он пламенел, и, казалось, пытался сжечь всё до тла. А может быть, просто согреть? Полицейские признали смерть суицидом. Пожилая пара видела, как мальчишку прятали в чёрный пакет. Они плакали и ничего не говорили. Последним, что они видели, была улыбка, яростная, отчаянная, в которую парень вложил, кажется, всю оставшуюся жизнь. Сашка пришла на похороны. Была там и пара. И Она. И все одногруппники парня. На кресте алела широкая лента, а Он смеялся, и птицы в лесах вторили ему, и его смех разражался громким эхом в пещерах. Через два дня Сашка вышла замуж. А Она... Она ушла в монастырь. Зачем? Мы не знаем. Каждый день пожилая пара ходит на могилу молодого парня, всегда улыбавшегося и простившего все обиды. Зачем они ходят? Также не знаем. Только знаем, что алый, опоённый кровью со шрама парня, закат, как и алая лента, до сих пор удивляет своей яркостью и жизнелюбием людей на скале, а некоторые скалолазы слышали радостный смех над скалой, когда солнце становится багровым. Люха - так звали немногочисленные друзья. Парнишка над скалой - так называют красный закат люди, посетившие гору и увидевшие на ней могилу.