ephemeral memories.

***

      Я скучаю. Скучаю по солнцу, скучаю по полю, скучаю по цветам, скучаю по улыбками, скучаю по тебе. То давнее лето, кажется, засядет в моей памяти на долгие-долгие годы. Возможно, я буду помнить события тех необыкновенных деньков до конца жизни, но этого никто не знает. Сейчас февраль. Холодный и мокрый, обжигающий и тёплый февраль. Такой непостоянный и неопределённый. Сегодня впервые за долгое время выглянуло солнце. Приятно обволакивающее кожу и душу, пахнущее грядущей весной солнце. Я сидел у окна и купался в его лучах, пока в моей голове, словно на старинной, потрёпанной кассете, воспроизводились отдельные фрагменты ясных воспоминаний. — Чжухон-а! — ах, мой звонкий ребяческий говор. — Я купил леденцы! — так забавно. Я был так радостен и наивен. — Минхёк, — начинаешь строго, но по-доброму так, — повзрослей уже, а, — я всегда любил то, как ты смотришь и говоришь.       Ты был слишком добрым.       Ты хлопаешь меня по плечу, а после смотришь прямо в глаза. Они такие ласковые, так и хочется смотреть, не отрываясь.       Ты всегда говорил это. А потом втихую таскал леденцы из растянутых карманов моей заношенной ветровки, и мы бежали в цветочное поле. Утопали. Были счастливыми. А я ведь леденцы эти никогда и не ел, притворялся, что не замечаю их пропажи.       Ты был младше всего лишь на год, но любил делать вид, что старше меня чуть ли не на сто лет. Словно отец или прадед. Я всегда был для тебя мальчишкой. Маленьким, наивным и нежным, словно тот самый полевой цветок голубого цвета, который всегда торчал из нагрудного кармана твоей футболки.       Ты фотографировал меня на свой старенький плёночный фотоаппарат, который, кажется, достался тебе от твоего отца. Фотографировал то, как я утопаю в счастье того последнего цветочного лета. Я просил не делать этого, но ты смеялся так звонко, так незабвенно и нажимал на потёртую кнопочку, что на торце аппарата. У тебя был необыкновенный дар. Ты умел ловить момент за крылья. В самое нужное время, в самую подходящую секунду, и фотографии получались такими живыми.       Я так хотел хоть раз поймать момент так же, как и ты. Так же изящно и непринуждённо, легко и красиво. Держу сейчас в руках те фотокарточки и ощущаю аромат трав, чувствую мягкость цветочных лепестков под своим хрупким телом, слышу твой смех, вижу твою улыбку. Вот она, единственная фотокарточка, на которой есть ты. Единственное место, где ты запечатлён таким… настоящим. Ты здесь пытаешься отобрать у меня свой фотоаппарат, размахиваешь руками и по-прежнему смеёшься. Как же я люблю эту фотографию, до невозможности.       Ты всегда говорил, что очень важно создавать воспоминания. А я лишь оголял ряд немного кривых зубов и клал голубой цветок в нагрудный карман твоей футболки. Дельфиниум. …       Август был таким дождливым. Моя тонкая бледная кожа зябла, я весь дрожал, словно пожелтевший листок, что вот-вот сорвётся с ветки и улетит в странствия на пару с ветром. Моя ветровка уже совсем ни на что не годилась, и я в одной лишь старой тонкой футболке. Сидел на холодных ступеньках у выхода и не знал, что мне делать дальше. Куда мне шагать и с кем делить холодное режущее одиночество. Всё пытался думать, но ничего не выходит. Мне вот-вот должно было исполниться восемнадцать. А значит — пора было уходить. Приют для брошенных и обездоленных уже не плакал по мне, злые люди выгоняли, выставляли за дверь и в один голос вопили: «Прочь». Место, которое было моим домом так долго, стало холодным и неприступным, словно обмотанным колючей проволокой по всему своему периметру.       Тебя забрали в преддверии моего дня рождения, буквально за несколько дней. Мы так и не успели попрощаться. Я проснулся в тот день слишком рано, во мне бушевал ураган, а по венам неслась тревога. Я открыл глаза и привстал, немного осмотревшись. В утреннем полумраке я заметил, что твоё место пустует. Я тихо встал с кровати, и мой взгляд приковал предмет, находящийся на тумбе справа от меня. В свёртке коричневой бумаги я нашёл письмо от тебя и стопку тех самых фотокарточек. В тот момент моя душа хотела вырваться наружу и унестись вслед за твоим медленно растворяющемся в пространстве образом. Но было уже слишком поздно. Я аккуратно открыл конверт, достав оттуда небольшой клочок бумаги, небрежно исписанный тусклыми чернилами, высушенный цветок дельфиниума из нагрудного кармана твоей футболки и, будто бы, частичку тебя. «прости, я тороплюсь, но, надеюсь, ты сможешь разобрать каждую буковку. я не умею быть излишне эмоциональным, но это не этот день, не этот случай. мысли в голове путаются, кажется, я сейчас потеряю сознание навсегда. ты такой хороший, Минхёк. я долго буду помнить твою счастливую улыбку, звонкий голосок и ясные глаза, что сияли радостью изнутри. мне так жаль, мне правда жаль. я так хотел поздравить тебя с твоим восемнадцатилетием, ведь мы так долго ждали его наступления. я так хотел, чтобы в этот день мы за руку убежали прочь, отречённые и, как и всегда, сумасшедшие, но невероятно счастливые. но я рушу свои мечты, так же, как и твои, разбиваю их солёными волнами о скалы, тяжёлыми каплями об асфальт. прости меня, если сможешь, я так скучаю, до безумия. это безумие сейчас берёт надо мной контроль. спасибо за эти дни. спасибо тебе, правда. спасибо за леденцы, я так полюбил их за это время, только, жаль, что мне больше не доведётся полакомиться ими. одинокий голубой цветок, коих целая книга засушенных, оставляю тебе. храни его, хорошо? фотокарточки… даже не спрашивай, как и когда я успел из проявить. просто храни их тоже. и одну я проявил специально для тебя. хоть я и не хотел, но ведь воспоминания так важны, верно? я очень хочу обнять тебя в последний раз, так хочу побегать среди цветов и снова утонуть в солнечном лете. ты такой хороший, дитя космоса. твоя планета из цветов и счастья, вернись на неё, хорошо, неземное дитя? обещай, что будешь счастливым. сейчас я сфотографирую тебя в последний раз. прости, но это фото я оставлю себе. лежащий в темноте, умиротворённый Минхёк, витающий в своих волшебных грёзах. прощай. я буду вспоминать. я буду хранить эти эфемерные воспоминания как можно дольше самолёт взлетает в семь ноль пять. мы не увидимся опять. и лишь во снах, в полях, цветах найдёшь свои счастливые деньки, дельфиниума синие цветки.»       Земля ушла из-под ног. Больно.       Сырость пробиралась кожу и грозилось стать со мной одним целым. Я всё сидел на крыльце и думал, как же мне поступить. Ведь ты уже не подойдёшь, не обнимешь, не утешишь, не согреешь. И никуда мы уже не сбежим. В тот момент ко мне подкралось чувство одиночества и бесполезности моего существования. Я думал, что всё кончено. Но я понимал, что буду жить для тебя. Буду перечитывать письмо, пересматривать фото, покупать леденцы, возвращаться в поле и любить цветы, особенно полевые и голубые. Тогда я чувствовал что-то необыкновенное в себе. Что-то надломилось во мне очень сильно и очень болезненно, но я вытерпел. «Вот я и повзрослел, Чжухон-а».       Солнце садится, оставляя за собой постепенно погружающийся во тьму пейзаж. Я всё ещё скучаю. Я всё ещё вспоминаю. Я всё ещё люблю. Надеюсь, ты тоже, Чжухон-а. Не знаю, где ты сейчас, но я обещаю, что найду тебя. Однажды мы снова встретимся; однажды ты снова сфотографируешь меня; однажды ты снова своруешь мой леденец; однажды я снова положу стебель дельфиниума в нагрудный карман твоей футболки. Однажды мы снова утонем в счастье… вместе.