***
В последнее время работа не шла от слова совсем. Строчки расплывались перед глазами, буквы прыгали, а цифры слипались в какой-то ком патоки, который было не разобрать при всём своём желании. Джорно вздохнул и отодвинул толстую папку. Стрелки на часах снова сели на шпагат: четверть десятого значила, что пора отвлечься от бесконечной карусели бумаг и вернуться обратно на землю. Перед тем, как покинуть кабинет, он допил давно остывший горький кофе и забрал из ящика стола ключ.***
Хотя ладно, насчёт свободы передвижения он всё-таки преувеличил. Чёртовы цепи, на которые его посадили, как сраную собаку, портили всё удовольствие от пребывания в таком «чудесном» месте. Нашарив какой-то предмет, Мелоне в порыве раздражения запустил его об стену и тут же застыл, услышав снова этот противный звук. Оно чавкало. Оно — потому что Мелоне не мог больше назвать это человеком. С человека не стекала кровавым сиропом пузырившаяся кожа, человек не стал бы с остервенением вгрызаться в свою же плоть и аппетитно хрустеть фалангами пальцев будто чипсами под стаккато чужого пронзительного визга среди фона надсадных стонов. Он видел и не такое, но от этой хуйни у него по спине вышагивал мерзкий марш мурашек. Уж лучше бы он тогда не отгрыз себе язык и сдох от укуса той змеи, чем сейчас лежал прикованным в полной темноте и слушал это душераздирающее хлюпанье. Уж лучше бы он тогда уехал из Италии подальше — откуда ж ему было знать, что всемогущий Босс с помощью всех своих связей умудрится найти его в глухой португальской деревне и привезёт обратно в Неаполь. Откуда ему было знать, что этот ублюдок опять захочет совершить невозможное.***
Джорно до сих пор не мог привыкнуть к окутывавшей особняк тишине. Она ватой забивала уши и лезла в голову, она застилала глаза и заставляла всегда держаться настороже: если знакомый гомон друзей всегда вселял уверенность в том, что он не один, то державшееся уже который месяц безмолвие отбивало где-то на закромке всё более чёткое «опасность». Впрочем, здесь и сейчас угрозу представлял только он. Миновав лестницу и проводив взглядом опустевшие комнаты Мисты, Наранчи, Бруно и Триш, Джорно направился вглубь поместья. Там, в одной просторной комнате, купаясь в лучах взошедшего солнца, лежали его друзья. По их коже змеились бесчисленные трубки и провода, и мерная перекличка приборов, въедавшаяся в кожу даже сквозь толстое стекло двери, за эти несколько месяцев уже должна была петь им заупокойную, но на реквием у Джорно были совсем другие планы. Gold Experience окинул безразличным взглядом бледного Мисту, подозрительно тихого Наранчу, лежавшую рядом с Бруно Триш — кольцо на её палец должно было быть надето ровно семнадцать дней назад, но когда у них всех что-то шло по плану? Станд задавал всё время один и тот же безмолвный вопрос «Когда», но Джованна неизменно отрезал: «Рано»; окидывал тяжёлым взглядом комнату, ставшую живым кладбищем, и уходил, вертя в тонких пальцах лёгкий ключ. На часах было девять двадцать пять, четверг — для одного визита время еще было, из морга люди должны были приехать через три часа. Благодаря полному обеспечению одной больницы всем необходимым двери Боссу были открыты везде, а скромная просьба привозить в особняк трупы для практики — дон Джованна хотел получить степень по медицине — была встречена чуть ли не с восторгом. Вдруг ему удастся совершить прорыв в науке? Вот только никто, кроме Джорно, не знал, что эти прорывы, один за другим, протяжно и тяжко стонали в тёмном подвале, захлёбываясь собственной кровью и мучаясь от того, что стали пустыми оболочками, набитыми одними только инстинктами. Никто не знал, что в игре против законов природы у Джорно были два козырных туза в рукаве.***
Мелоне услышал звук медленно проворачиваемого в скажине ключа и еле сдержал рождающийся внутри вопль леденящего кровь страха: он не станет доставлять своими криками удовольствие этому садисту, как и не скажет вновь то, за чем Джорно приходит каждое утро ровно в девять тридцать. Он вновь бы откусил себе язык и выплюнул бы его ему прямо в лицо, но его снова вернут на место, как и десять раз тому назад. Он снова бы молчал лишь потому, что ему больше ничего сказать Джованне (который и так знал всё, что только мог знать Мелоне), но каждый слетавший с его губ отказ с такой же лёгкостью исчезал с его тела каким-то его куском. В позапрошлый раз пила лишила его пары пальцев на ногах, в прошлый — на руках; и этот сукин сын всегда давал ему возможность подумать, есть ли что-то ещё неупомянутое насчёт блядского ДНК и прочей генетической хрени, оставляя его вновь одного в полной темноте, которая сводила с ума. Мелоне уже пропитался насквозь металлом крови, сладостью гнившего заживо мяса и стонами нового «неудавшегося» эксперимента. Он еще никогда так не желал умереть и слиться со ставшей уже родной темнотой, но открывшаяся дверь вновь затапливает подвал светом, заставляя его вжиматься в ржавое, покрытое багровой коркой дерево койки. Уж лучше бы на этот раз он его убил. Мелоне чихнул.