Её милая

Чистейшая Главкопис. Она и женственна и мужественна. И змея и орёл*. И то нежно-нежно проводящая пальцем от ключиц до щиколоток, то раздирающая свою, чужую, их плоть в кровавые клочья. Её Главкопис. Её милая сестра. Ненавидеть её — больно, мучительно, коротко. Любить её — больно, мучительно, долго. Игнорировать её — не-воз-мож-но. Она — как Гераклов злополучный ревнивый гиматий* — липнет, липнет, липнет к телу, врастает в кожу, пропускает нитки-корни в мясо, питается твоей кровью и становится тобой. Нет. Так не выйдет. Она не подходит. Только сочетается с. Идеально. Русая, сероглазая, бело-розо-бледная*, низкая — Афина. Чёрные волосы, карие глаза, смуглая кожа, высокий рост — Артемида. А внутри — одно и тоже. Ненависть, ненависть, глухая, тупая и безмолвная, хуже мёртвой Эвридики. И страх. И капелька горчащей крови на губе. Чьей? Чьей? Чьей крови? Они убивают, давят золотыми сандалиями черепа неугодных и оставляют за собой тяжёлый запах и алый цвет. Они омываются в источниках, каждый раз невинно прося осмотреть сзади или придержать волосы, а потом сливаются в злой, хаотичной, завораживающей пляске, напоминающей бойню или змеиное кубло. Раз. Раз. Раз. Выдохнуть. Они сливаются под водой и умирают смертными. Раз. Раз. Раз. Дышат только тем воздухом, что передаётся через уста другой. Раз. Раз. Раз. Это ведь игра — кто первым умрёт — тот и проиграл. Артемида всегда проигрывает своей Главкопис, а потом оживает и душит ту, до резанной, змеиной улыбки, до кожи цвета злополучного родника. А потом целует. Вновь передаёт воздух. Она хочет проиграть. Она хочет, чтобы сестра хоть раз поцеловала её всерьёз. Но та даже не дёргается. Лишь улыбается абсолютно не по-божески и даже не по-человечески. Артемиде хочется ударить её наотмашь, и она сама не знает почему не делает этого. Артемида возвращается от источника ещё грязнее, чем была, а ожившая Афина приходит не следом, но чинным шагом. Будто не… Будто не… Артемида сплёвывает на священные ступени Олимпа и пытается овладеть сестрой во второй раз. До неё не сразу доходит, только перед яростным рыком, который стоном назвать никак нельзя, что, в конечном итоге, Афина овладевает ей. Она её ненавидит. Вопреки правилам — долго. Она забывает попытку возлюбить и возобновляет попытку при… Ручить. Её. Чистейшую Главкопис. Именно сейчас. Именно теперь - по-мужски ненавистную и по-женски желанную. Мудрой змеёю жалящую священного орла. Теперь (именно-именно-именно) лишь постоянно раздирающую в клочья. Божественное заживающие тело и божественную загнивающую душу. Чужую. Их. Возможно, свою. Вряд ли свою. Она выходит из. И это всё её милая. Её милая сестра. Уже (именно!) только синее, синее, синее тело под смуглой ладонью. Артемида понимает, что наконец-то выиграла. И поднимается на Олимп. Никогда и никого больше не целуя.