Шелкопряд

Кисть в пальцах дрожит, капля туши срывается с кончика, расплескивается кляксой по листу. Женщина сминает его со вздохом почти облегчения, роняет на пол, малодушно радуясь отсрочке и сердясь на это одновременно. Новый лист. Она снова медлит, смотрит на бумагу неподвижно. В ней есть слова. Они текут, свиваются лентами, проскальзывают меж стеблей бамбука, которые она сама видела только в кино. Но правильные ли они? Имеет ли она право их записывать? Кисть неуверенно касается бумаги и тут же отдергивается. На каком языке она вообще собирается писать? Достаточно ли хорошо она знает письмо своих предков? Или она хочет писать кистью на английском? На лице с застывшей вежливой улыбкой не отражаются все эти метания. Со стороны не понять, что происходит, а ей хочется вскочить, отбросив кисть, убежать от всего этого, задать тысячу вопросов… Не получить ни одного ответа. Единственный возможный ответ — эти слова, которые струятся под кожей голубым туманом. Они не просят и не требуют, они просто есть, и нет ни одного шанса их не записать. Хоть как-нибудь. Она медленно выдыхает, закрывает глаза. Плавно ведет кистью, скользит по коже шелковый рукав. Изящное движение, первое касание, первый звук. Притча течет кровью из раны, принося легкое головокружение, воспоминания становятся текстом, а сердце, привыкшее оставаться спокойным, бьется чаще от того, что оплетшие его чувства наконец-то находят выход. Последнее слово. Последняя точка. Миг она смотрит на получившуюся притчу, не в силах поверить, что это написала она. Но новые слова уже толкутся в горле, ищут выход и остается только отложить исписанный лист, взявшись за новый. Она не умеет писать. Но она умеет выживать. Если сейчас для этого необходимо записывать вьющиеся в ней слова — она будет это делать.