Голуби и вороны

      Прохор Прохорович Фасолин проснулся по своему обыкновению ровно в восемь часов утра. Полежав несколько минут в уютной постели, он поднялся и неторопливой шаркающей походкй направился приводить себя в порядок.       Это боыл человек уже довольно пожилой, среднего роста, чрезвычайно худой и сутулый настолько, что для того чтобы посмотреть вверх ему пришлось бы нагнуться назад. Вся фигура Прохора Прохоровича, согбенная прожитыми летами, артритом и ревматизмом выглядела крайне тщедушно; казалось, что только чихнёшь, как этот сморчок отлетит метров на десять. Старческое лицо Фасолина, изборождённое многочисленными морщинами, было тем не менее приятно и даже в чём-то красиво, (особенно всех привлекали его ярко-голубые глаза). Несмотря на внешнюю немощь Прохор Прохорович был полон энергии и душевных сил. Имея добрый и кроткий нрав, он всегда очень хорошо ладил с людьми, заслуживая их уважение обхождением и любезностью истинного интеллигента. Фасолин родился и был воспитан в профессорской семье, а потому его речь и манеры сильно отдавали девятнадцатым веком на пару с Лосяшем из небезызвестных «Смешариков». К тому же, говорил он фальцетом. Главной и всепоглощающей страстью Прохора Прохоровича была культурная антропология, преподаванием которой он занимался вот уже без малого сорок лет.       Фасолин умылся и переодел свою длинную ночную сорочку на свежую белую рубашку, потёртый чёрный сюртук, узорчатую жилетку и брюки в полосочку. Затем, слегка опрыскавшись одеколоном и надев галстук-бабочку, он отправился завтракать.       Тем временем уже проснулся и ожил весь дом № 13 по улице Поскрёбышева. Словно по команде, с совершенно армейской точностью, секунда в секунду восемь часов пятнадцать минут, в собственном душе запела Марья Семёновна. Прохор Прохорович не имел ничего против романсов Даргомыжского, если бы они не были перемежаемы народным фольклором с ярко выраженными блатными оттенками. Благодаря регулярности музыкальных упражнений соседки, за все десять лет проживания в доме № 13 Фасолин так обогатил свой профессорский лексикон, что мог бы запросто возглавить кафедру переводчиков с криминального языка на гражданский.       От Николая Петровича – жреца холодных вод и горячих напитков, обитавшего сверху, – ничего особенного ожидать не следовало, ибо вчера была пятница.       После того как с грохотом банковского сейфа захлопнулась дверь Накось-Выкусева, убегающего на никому не известную работу, освободился от объятий Морфея друг, соратник и единомышленник Фасолина – Иван Акакиевич Кабысдох – полноватый профессор геологии с сангвиническим темпераментом, частенько любивший, равно как и Петрович, попадать к Морфею через посредничество Диониса.       Кстати сказать, сын тёзки древнегреческого бога виноделия – Ираклий Денисыч – также являлся соседом Прохора Прохоровича. Жил он в соседней квартире вместе со своей женой – Бертой Васильевной Вошь. Фамилия у Ираклия Денисыча была нецензурная. По этой причине Берта Васильевна с первого же дня их совместной жизни заявила, что с места не сойдёт, но оставит своё имя без каких-либо изменений. До недавних пор вышеупомянутая семейная чета жила вполне себе мирно и тихо, чем сильнейшим образом контрастировала с остальным населением дома № 13.       Однако счастье было не долгим. То ли особая аура насквозь пропитанного странностями здания сделала своё дело, то ли Ираклий Денисыч был глубоко уязвлён собственным спокойным поведением, как бы то ни было, но теперь пение Марьи Семёновны казалось если не ариями Моцарта и Россини, то, во всяком случае, пением по сравнению с превосходным немецким перфоратором Ираклия Денисыча. Что он им сверлит, зачем и почему? – Не знала ни одна живая душа. Даже неуловимый Накось-Выкусев со своими шпионскими повадками не смог раскусить это запутанное дельце, и таки вкусил всю тяжесть поражения. А бедному Прохору Прохоровичу житья совсем не стало, ведь опосля нещадного двухчасового штурма голова просто раскалывалась на куски. Вот и теперь Фасолин сидел в своей ухоженной столовой за завтраком, с замиранием сердца ожидая того самого мига, когда ровно в девять часов рухнет его субботнее утро.       Вдруг раздался мелодичный звонок, возвещавший о приходе Ивана Акакиевича. (У двух друзей-профессоров была такая традиция – каждый выходной день приходить по утрам друг к другу в гости. Сегодня был черёд Кабысдоха.)       Сияющий Фасолин побежал открывать. На пороге его учтиво приветствовал полноватый мужчина средних лет с лоснящейся лысиной и окладистыми бакенбардами, в руках он держал кофейник:       – Доброе утро, дорогой профессор! Как Вы себя чувствуете?       – Спасибо, друг мой, пока что хорошо... – засуетился Прохор Прохорович. – Вы проходите, проходите. Вот сюда, прошу… Как нынче почивать изволили?       – Как младенец, Прохор Прохорович! Ей-богу, стоит только принять одну рюмочку, как сон не заставит себя ждать. Не желаете ли кофейку?       – Весьма охотно, друг мой. Премного благодарен! Покорнейше прошу садиться. – жестом пригласил Кабысдоха Фасолин.       – Только после Вас, Прохор Прохорович! – сделал то же движение геолог.       – Нет-нет, после Вас, Иван Акакиевич!       – Ну что вы, право, после Вас, Прохор Прохорович!       В итоге друзья сели одновременно, и, переговариваясь подобным образом, начали свою длинную задушевную беседу. Говорили обо всём: о науке, былых временах, университете, студентах, каналье-ректоре, о различных новостях, происшествиях, ну и, конечно, о надвигающейся катастрофе в лице Ираклия Денисыча. После продолжительного времени, когда все темы уже были наполовину исчерпаны, повисло недолгое молчание. Фасолин боязливо взглянул на старинные часы – обе стрелки неумолимо приближались к тому, чтобы показать девять. Неуютную тишину нарушил голос Ивана Акакиевича:       – А ведь я, Прохор Прохорович, разработал собственный принцип классификации человека разумного. В некотором роде – уникальный.       – И в чём же заключается этот принцип, collega? – живо заинтересовался Фасолин.       – Ну, если говорить кратко, хотя, быть может, получится и не совсем научно... – я делю людей на «голубей и ворон».       Фасолин удивлённо вскинул бровь:       – В каком это смысле «на голубей и ворон»? я что-то решительно не понимаю вас, друг мой классифицирующий. Быть может, вы изволили говорить о…       – Нет-нет, дорогой профессор, – не дал договорить культурологу Кабысдох, примерно догадывающийся о чём собирается вещать его друг, – я вам сейчас всё объясню поподробнее. Итак, создавая свой метод, я применил наипростейший научный принцип классификации – принцип аналогии, который, как вам известно, укоренился в науке ещё со времён Аристотеля.       – Совершенно верно, – кивнул Фасолин.       – Ну так вот, я спроецировал модель поведения синантропных птиц на модель поведения человека, и для бытовой простоты одну образовавшуюся группу окрестил голубями, а другую – воронами. Ведь человек – это по сути разумное животное…       – Позвольте, друг мой, но тут я с вами решительно не согласен, – встрял культуролог, – ибо долгое изучение культурной антропологии даёт мне полное право утверждать, что разница между человеком и животным подобна пропасти, ведь человек обладает развитым мышлением, членораздельной речью, свободой воли и действий. Человек меняет мир вокруг себя, а не пассивно плывёт по течению! Эти обстоятельства не дают возможности проводить какие-либо сравнения между людьми и животными вне биологического контекста.       – Но ведь у меня как раз биологический контекст, дорогой профессор, – с миролюбивой улыбкой произнёс Кабысдох.       – В самом деле? – удивился Фасолин. – Ох, простите меня, старика, Иван Акакиевич, простите, я слегка увлёкся. Продолжайте, прошу Вас.       – Ну что Вы, Прохор Прохорович, помилуйте, – по-прежнему улыбался геолог, – какая же наука без диспута? Но вернёмся к нашим голубям. В общем и целом, если взглянуть на уличную жизнь братьев наших меньших, то картина предстаёт довольно-таки явственная. Голуби – народ добропорядочный и законопослушный, в определённых аспектах, разумеется. Конечно они добывают свой хлеб не тем, так этим, не трудом, так попрошайничеством, но всё же они его добывают более-менее самостоятельно. Вороны – в отличие от голубей частенько ведут себя агрессивно, отбирая еду у своих пернатых соседей. Нередки и настоящие нападения. При этом агрессию проявляют исключительно вороны, а защищаются – голуби. Так же и у людей. Одни работают, стараются выжить в этом многообразном, трудном мире, а другие им мешают, если не деятельностью, то своим вздорным характером и грубостью. Ну как вам, Прохор Прохорович?       – Недурственно, друг мой птицелюбивый, очень недурственно, – вежливым тоном отвечал культуролог. – Однако научно ли Ваше сравнение?       – Трудно сказать, дорогой профессор, я не биолог, и производил своё псевдоисследование по большей части в качестве досуга, но это сравнение мне, право, пришлось по душе.       – И мне, признаться, тоже. Так кто по-вашему, голубь, collega? Ну, из знакомых или, не знаю, – соседей?       – Да хоть мы с вами, например, – будничным тоном произнёс Иван Акакиевич. – Мы ведь люди работающие и своему делу преданные. Живём себе спокойно, никого не трогаем.       – Согласен, согласен… ну, а кто же у нас тогда ворона? – полюбопытствовал Фасолин.       Геолог выпалил:       – Да полдома, Прохор Прохорович, полдома! Это ж угораздило нас поселиться в этаком, извиняюсь, паноптикуме. Нет, действительно, что ни человек – то ворона.       – Я всё-таки бы не был на вашем месте столь критичен, друг мой негодующий, – вступился за жильцов культуролог. – Да, конечно, тут есть чему возмущаться, но я, по крайней мере, не могу назвать наших соседей агрессивными. Взять, например, Марью Семёновну. Чудная дама, подумаешь, поёт в душе! В каждой избушке, как говориться, свои погремушки. Но за это людей нарекать нельзя.       – Вы правы, Прохор Прохорович. Хотя Ираклий Денисыч…       – Смотрите, не произнесите фамилию! – предостерёг Фасолин. – Иначе вы мой смертный враг на всю жизнь!       – Ну что Вы, профессор, – голосом порядочного человека, которого обвинили в неучтивости, защищался геолог. – Вы ведь знаете, я никогда в жизни… Я и чёрта-то поминаю нечасто.       – Знаю, друг мой. Кому знать, как не мне? Однако же этот Ираклий Денисыч меня скоро сведёт в могилу со своим перфоратором. Действительно ворона – никому жить не даёт, и ведь не только мне – всем. Воистину Homo sosedikus – злейший враг Homo sapiens…       – Прохор Прохорович, уши! – Внезапно прокричал Иван Акакиевич.       – А?       – Уши! Смотрите – время! Уже девять часов!       Фасолин моментально вжался в кресло, весь съёжился, побледнел. Руки инстинктивно рванулись к ушам.       – Господи, помоги нам! – взмолился он.       И грянул гром. Ужасный звук потряс всю квартиру до самого основания. Посуда в буфете и на столе начала позвякивать. Затряслись стены и потолок, о чём красноречиво говорила покачивающаяся люстра. Отчётливо было слышно, как дрель с немецкой педантичностью и рвением русского человека вгрызается в старый кирпич. Профессор геологии скрючился на стуле, силясь отгородиться от этого жужжащего кошмара. На мертвенно бледном лице Прохора Прохоровича была написана мука. В эти зловещие минуты каждый жилец дома поминал Ираклия Денисыча и по матери, и по фамилии.       Когда первая атака закончилась, Фасолин вскочил с места, как ошпаренный, и с быстротой, не присущей его почтенным летам, бросился к выходу из квартиры. Лёгким движением руки он повернул дверной замок и очутился на лестничной клетке. Иван Акакиевич еле поспевал за ним.       Одновременно из своей обители вышла Марья Семёновна – шварценеггеровской комплекции старушка в чепчике, халате и махровых тапочках.       Прохор Прохорович, несмотря на своё взбудораженное состояние, при виде постороннего человека моментально вновь стал божьим одуванчиком и вежливо поприветствовал соседку:       – Доброе утро, madame, чудесная погода, неправда ли?       – Это, Проша, с какой стороны посмотреть. – басистым голосом отвечала Марья Семёновна, имевшая странную привычку величать Фасолина «Прошей», хотя они с ним являлись совершенными ровесниками.       – Вы как всегда правы. Но я так больше не могу! – вновь распалился культуролог. – Если ещё хоть один раз сверло этого проклятого перфоратора повернётся в моей стене, – я умру!       – Все помрём! – резонно заметила соседка.       – Да, но не таким же вопиющим образом!       – По мне, так всё равно каким макаром в мир иной отходить, – безразлично заявила Марья Семёновна. – Можно дуба дать, можно в ящик сыграть.       У Прохора Прохоровича на языке вертелось язвительное замечание по поводу дуба, но поскольку Фасолин был потомственным интеллигентом, то его безусловные рефлексы не позволяли непрошенной фразе воплотиться в жизнь, тем более, это усугублялось внушительным видом старушки.       – Утро доброе, Марья Семёновна! – приветствовал соседку запыхавшийся Кабысдох.       – Доброе-то оно доброе, Акакич, да только покуда этот поганец со своей дрелью не…       – Ну, Марья Семёновна! – вступился за Ираклия Денисыча Фасолин. – Давайте решим этот вопрос дипломатическим путём, ибо дипломатия…       – Дипломатия своё давно профукала! – оборвала соседа Марья Семёновна. – Где вы до этого были? Я тут одна, одна, как лев, с этим гадом борюсь. Сказала я ему разок пару ласковых, так он с тех пор как завидит меня в глазок – дверь, зараза, не открывает. Теперича, Проша, ты, давай, к нему постучишься, я выскочу, а там посмотрим, как этот сверлостен запоёт!       – Нет-нет, Марья Семёновна, – начал Кабысдох, – Прохор Прохорович абсолютно прав, обойдёмся без кровопролития. На человека можно действовать только внушением, только внушением и личным примером.       – А по мне так лучше сразу…       – Ну, Марья Семёновна! – в один голос укоризненно остановили её друзья.       – Ладно, ладно… Мы университетов не кончали, извините-с, что потревожили-с, – передразнила профессоров соседка. – Коли не хотите моим способом, так делайте, как знаете. Только смотрите у меня, чтобы этот Ираклий Денисыч через пять минут был как шёлковый! – С этими словами Марья Семёновна скрылась за своей дверью.       Иван Акакиевич обернулся к Прохору Прохоровичу:       – Не будем медлить, дорогой профессор! Необходимо действовать, пока не возобновилось избиение младенцев.       – Постойте, друг мой поспешный, – выставил сухую ладонь вперёд культуролог, – не лучше ли нам всё тщательно обдумать, и приступить к ведению действий с уже подготовленной стратегией?       – Не стоит терять драгоценное время, к тому же, при таком шуме просто-напросто невозможно мыслить.       – Вы правы, друг мой, Вы правы! Вперёд, и пусть наши имена будут увековечены в славных анналах истории дома № 13!       – Воистину, Прохор Прохорович! – также воодушевлённо произнёс Кабысдох, а затем изрёк островское: Руку – товарищ!       И, взявшись за руки, друзья бодро промаршировали все десять шагов до двери Ираклия Денисыча.       Оправив бабочку и сюртук, Фасолин слегка коснулся пальцем кнопки звонка, и через несколько секунд на пороге появился Ираклий Денисыч – высокий мужчина лет сорока, крепкого телосложения, лицом напоминавший Марью Семёновну. Из одежды на нём были лишь джинсы и майка-алкоголичка. В руках он держал пресловутый перфоратор, отчего вид имел довольно-таки устрашающий.       – Здорово, отцы! Какие-то проблемы? – грубоватым голосом спросил хозяин вселенского бедствия.       Поскольку «отцы» видели Ираклия Денисыча впервые, то они оба ненадолго потеряли дар речи. Иван Акакиевич даже чуть не приоткрыл было рот, но вовремя осёкся и не совершил роковой ошибки. Растерявшийся Прохор Прохорович нервно сглотнул и робко начал своё послание:       – Доброе утро, уважаемый Ираклий Денисович! Вы никого из нас пока что ещё не знаете, но позвольте порекомендовать Вам профессора геолого-минералогических наук – Ивана Акакиевича Кабысдоха.       При этих словах Кабысдох слегка поклонился.       – Я же, собственно, профессор культурной антропологии – Прохор Прохорович Фасолин. Мы Ваши соседи. Нам бы крайне не хотелось беспокоить Вас, но мы не можем не довести до Вашего сведения суть наших претензий касательно Вашего перфоратора.       – Чаво? – спросил явно ни-че-го не понимающий владелец электродрели.       – Касательно Вашего перфоратора, – невозмутимо повторил Фасолин.       – Слушай, отец, ты давай это… по делу говори, – максимально снисходительно обратился к культурологу Ираклий Денисыч. – Если ты от Петровича, то пивко готово. Ты от Петровича?       – Нет, мы не от Николая Петровича, – пролепетал Фасолин. – Мы хотели обсудить с Вами…       – Не от Петровича? Ну тады ладно. Если что – заходите.       – Постойте, но как же…       – Чего как же?       – Как же перфоратор?       – Что перфоратор?       – Звук Вашего работающего перфоратора мешает спокойно жить всему дому! – выпалил Прохор Прохорович. Геолог энергично закивал головой.       – Слушай отец, хорош загадки загадывать, давай это… по делу.       – Но ведь я уже всё сказал! – возмутился культуролог.       – Всё?       – Всё.       – Ну, тады давай это… бывай.       И не успел бедный Прохор Прохорович что-либо возразить, как дверь захлопнулась перед самым его носом. С минуту постояв в прежней позе, он повернулся к Ивану Акакиевичу и с улыбкой сказал:       – Всё-таки, друг мой, мы с Вами самые настоящие голуби.       Наверху с кровати свалился Петрович. 2018-й год.