никогда

      Кента смотрит как-то сквозь все пустые стены, голые и безжизненные, на все углы их небольшого, но уютного дома, в котором раньше шумел смех, крики и чьи-то (Хенбина, кажется) недовольства о том, что кто-то опять пользовался шампунем. Смотрит на почти сдувшиеся шары, натягивая на пальцы рукава огромного синего свитера. Синего и огромно, потому что он Донхана, который все ещё укладывает вещи в чемодан. Донхана, потому что ему нужно что-то себе оставить от него, чтобы не забывалось. Донхана, чтобы была причина встретиться ещё раз, а потом ещё и ещё, и так до умопомрачения, пока обоих не застукают за дневными побегами. Ким, конечно, пропускать тренировки себе не позволит, но Такада может хотя бы попытаться сделать что-то, чтобы удержать младшего, не дать ему ускользнуть сквозь пальцы, оставшись в памяти одним «люблю» и бесконечным теплом, бессонными ночами за разговорами и совместными практиками, крепкими объятиями и греющими поцелуями на берегу реки Хан.       Он вытаскивает чемодан, ставя его у стены. Если бы не тихий смешок, то Кента бы так и сидел в чужом свитере под самое горло, смотрящим в никуда и одновременно повсюду. Им больно обоим, но вот только что они могут сделать? Донхана эта беспомощность убивает ещё сильнее. Она раздирает изнутри, не давая дышать, спать или есть. Он просто не хочет. Поэтому сидения на балконе раз в месяц превратились в ежедневные. Просто волнение скрежет вены где-то под кожей (из-за этого все запястья в небольших невидимых царапинах?), словно лезвием. Он все чаще замечает за собой состояние псевдо-паники и озноба. Не потому что болеет. А просто из-за осознания того, что ему надо расстаться с тем, кто ещё на produce101 ему сердце согрел. И теперь расставание кажется чем-то, вроде катастрофы.       Кента переводит на него взгляд, такой же пустой, что и до этого, и не может и слова сказать – Донхан смотрит на него с болью, отчаянием и надеждой. Надеждой, что медленно бьется, как раскалывающийся лёд. — Теперь звезды у тебя в глазах, — Ким просто не выдерживает, хотя сам не замечает, как слезы начинают сбегать по щекам, чертя соленые дорожки на лице. Просто не осознаёт того, что плачет, до тех пор пока Такада не подрывается с места, чтобы стереть слезы рукавом огромного синего свитера, пахнущего Сеулом и, кажется, вином. А Донхан видит в глазах Кенты целую Японию. Его личную. Личную и миниатюрную, которая отдаёт имбирным печеньем и чаем с мёдом.       Когда до Кима доходит, то он начинает мотать головой, сжимая чужие пальцы в своих и прикрывая глаза. У Такады ладони маленькие и тёплые. Он – личный остров для побега. Тот, которого он лишится, стоит ему выйти за дверь и сесть в машину агенства. И все. И все распадётся как карточный домик, оставляя после себя только разъедающее чувство обиды и боли. То, которое убивает все внутри, окрашивая в серые тусклые краски осени. Вот только на дворе не сентябрь, а между ними пока ничтожные 20 сантиметров. — Ну эй, не ты ли у нас держишься лучше всех? — Кента как-то находит в себе силы и смеётся, чтобы смех естественно, а не истерически, звучал на губах. Ким кусает губы, все так же смотря в пол. Слов просто не хватает. Точнее, они есть. Но они застревают в горле. И если сказать что-то, то оно вырвется скорее воплем, чем шепотом. — Ну не плачь, не надо. Я завтра к тебе приеду, обещаю, — с губ младшего срывается первое «правда?» и Такада улыбается чуть шире. — Правда.       Ким резко тянет его к себе, утыкаясь носом в шею. — Только не оставляй меня здесь одного. Не бросай меня, хен, — он шепчет, стоя с закрытыми глазами и наугад находя чужую руку. Кента лишь улыбается, переплетая их пальцы и так же шепча тихое «никогда». Шепчет, в надежде, что это не разобьётся так же легко, как и зеркало в ванной.       Донхан чуть сильнее сжимает его пальцы, выдыхая. — Ты пообещал, хен. А значит – не имеешь права нарушить.       Ким заглядывает в чужие глаза, а после целует осторожно, прямо как в первый раз на крыше их общежития. Целует, молясь, чтобы не в последний. — Ты слышал – никогда.