Слепой художник

В глазах художника живёт жизнь. Особенно в глазах слепого художника. По крайней мере, так думал Юра, забираясь в квартиру старого друга. Не квартиру даже, а мастерскую, где слепой творил и жил. — Юри? — вот и сейчас он стоял в дверях, ожидая японца. Тот, по звукам, был где-то на кухне, видимо, что-то готовил. Конечно, блюдо было максимально простым, но от этого не менее вкусным. — Юра? — точно, на кухне, — Проходи. Будешь есть? Я пирожки испёк. — голос у Юри был ещё совсем юношеским, можно сказать, детским. Зато на лице порой отражались эмоции если не столетнего старика, то уж точно мудреца. — Буду, Юри. Не ясно, кто о ком заботился в этой паре. Юра лишь приходил к нему, просто от нечего делать, соседи ведь. Японец принимал его спокойно, и, казалось, был более самостоятельным. Он странно рисовал, буквально на ощупь, то нюхая краски, то пробуя их на язык. Вначале Плисецкого это смутило, но со временем юноша привык. Всё-таки картины у Юри были чудесными. Он рисовал исключительно портреты "людей из снов", настоящих людей, с живыми глазами, с их эмоциями, с веснушками и прыщиками. — Пойдём. — Юри крепко держал его за руку, аккуратно ведя к очередному холсту, — Это моя последняя работа. Посмотри. И Плисецкий смотрел. Замирая, дрожа смотрел. Человек с портрета ему улыбался, держа палец у губ, смотрел с усмешкой и гордостью. Юра присел на пол, и, тихо-тихо вздохнув, чтобы не спугнуть, видимо, мужчину на картине, вздохнул. — Как красиво! — прошептал он на выдохе, хватаясь за рубашку японца, — Э-это... Откуда ты... Кто он? — Я не знаю, Юра. Я лишь нарисовал его, милый мой. И ничего больше, он просто пришёл во сне. — Это Виктор. Я знаю его. — сердце отчаянно билось, — Юри, ты бы влюбился в него? — Не знаю. — японец пожал плечами, садясь на пол рядом с Плисецким, — Я люблю тебя. Но, если бы моё сердце было больше, я бы любил его, быть может, так же сильно, как и тебя, Юра. Жаль, мне... Мне никак не удаётся нарисовать тебя, я не вижу снов с тобой. Прости, Юра. Но я люблю тебя. — Юри провёл рукой по его волосам, — Скажи, как там на улице? — Холодно. — рассеянно ответил подросток, — И бело, совсем бело. — Волосы этого мужчины, они похожи на снег, да? — А глаза — на чистейший лёд. Да и сам он ледяной. Юри, хочешь, я познакомлю тебя с ним? Его зовут Виктор, он фигурист. — Прямо как ты, Юра? Д-да, я бы хотел его увидеть. — Но пообещай, что не влюбишься в него! Обещай мне! — Конечно, Юра. Я не смогу тебя разлюбить, не смогу забыть руки твои, запах волос, вкус губ. — японец говорил очень тихо, поглаживая подростка по голове, — Твоя любовь заменяет мне зрение. — Твоя любовь заменяет мне семью. Оба долго молчали, обнявшись, держа друг друга в тепле, как если бы это был их последний день. — Ты знаешь, Юри, я хочу стать режиссером. Я хочу показать жизнь настоящей! Хочу... Я хочу помочь, я... — Ты так прекрасен в свои пятнадцать. В это время хочется любить, всем сердцем, разрывая себя и всё вокруг напополам, хочется жить так, будто завтра последний день, и умереть хочется прямо здесь и сейчас. Я знаю, Юр. Я знаю, как хочется в пятнадцать ломать мир, чтобы он не сломал тебя, как хочется свободы полной грудью. Знаю, что ты за мир, но готов ударить любого, кто, как тебе покажется, нанесёт оскорбление твоей чести. Я помню, милый мой. Знаю, правду хочешь нести, свет и красоту, искусство дарить. — Да. Разве это плохо? — Это то, что даёт стимул жить. В мои двадцать три я тоже хочу жить, но боюсь смерти. Я хочу ломать мир, но знаю, что сломаю себя. Я хочу нести правду, но я знаю, как она ранит, и что это слишком больно. Поэтому... Поэтому живи, Юра, живи так, как требует твое большое и чистое сердце. Плисецкий взглянул в его незрячие глаза, чуть привстал, чтобы аккуратно поцеловать, коснуться лишь своими губами губ Юри, оставляя влажный след. *** — Знакомься, это Виктор. — Юра держал гостя за руку, пока художник, зачем-то щурясь, неловко улыбался, — Он хочет познакомиться с тобой. — Виктор Никифоров. — подтвердил мужчина, протягивая руку слепому. — Очень приятно, Юри Кацуки. — японец не пожал руку, но поклонился, — Простите, я в домашнем. Прошу, Юра, проведи гостя в ванную и на кухню. Ох, постойте, вы же тот Виктор, чей портрет я рисовал? Тогда лучше в мастерскую. — Юри чуть заметно суетился, но в его движениях читалась и выдержка, и какая-то строгость, присущая лишь ему. — Хорошо. Раздевайся. — шепнул Плисецкий, пока Виктор оглядывал хозяина квартиры, заворожённо смотря на его движения. Мягкие и плавные, будто он зрячий, будто танцор. — Пойдём. — Юра схватил его за руку, уводя вглубь небольшой квартирки, — Смотри! — он почти вплотную подвёл Виктора к портрету, — Он рисовал, даже не видя этого. Ты посмотри, он же... — У него руки золотые. — проговорил Никифоров, прикасаясь к холсту, — Это и правда я. Но как? — Я видел вас во сне, господин Никифоров. — проговорил Юри, вставая рядом, — Я давно потерял зрение и свыкся с этим. Но руки всё помнят, они рисуют сами, я лишь вспоминаю черты лиц. — Могу я купить эту картину? — Нет. — спокойно ответил Юри, но тут же позволил себе лёгкую улыбку, — Но вы можете принять её в дар. — он вновь слегка поклонился, — Я не зарабатываю на искусстве. — Н-но Юри!.. — начал было Плисецкий, однако замолчал, ощутив руку на своём плече, — Я помогу донести картину, Вик. — вздохнул он, — Может, пообедаем? — предложил он, глядя то на Юри, то на Никифорова. — Да, да, конечно. — Юри поспешил на кухню. Легко, будто летел, а не шёл. — Юри, мы пиццу принесли. Я тебе с ветчиной взял, как ты любишь. — Хорошо, Юра. Спасибо тебе. Ты будешь кофе или чай? А вы, мистер Никифоров? — слепой добрался до шкафа, где в определённом порядке были выставлены различные банки. — Кофе. — хором проговорили гости, — Со сливками. — Как скажете. Мистер Никифоров, вы ведь фигурист, так? Расскажите немного о том, чем занимаетесь. — Юри расставлял тарелки, варил кофе, — Я люблю слушать людей. Особенно людей искусства. — японец тихо рассмеялся, заканчивая приготовления. — Вообще, я давно потерял ощущение публики, я не знаю, как их удивить. Может, вы знаете? — Виктор слишком уж легко высказал наболевшую проблему. — Возьмите отпуск, мистер. Творческий кризис лучше переждать где-то в горах, я помню. И ещё лучше для вас будет спокойная обстановка. Вам необходимо задуматься о самом себе, о целях и мыслях. Вы молоды, насколько я знаю, но одиноки. Быть может, дело в этом. — Юри взял кусочек пиццы, аккуратно принимаясь есть. — Мне двадцать семь, моя карьера как фигуриста близка к закату. — Уходить следует красиво. Даже мой пёс, погибая от болезни, перед уходом облизал мне лицо и руки, и проспал всю ночь со мной. — художник улыбнулся вновь, — А вам лучше отдохнуть. Виктор лишь пожал плечами, глядя на него, и вдруг улыбнулся, озарённый. — А вы во сне ничего больше не видели? — Только вас, мистер. Только ваше лицо и шею. И золотую медаль. — Я — чемпион. — произнёс устало Никифоров. — Я рад за вас. Но, господин Никифоров, и чемпиону, и фигуристу нужен отдых. Когда я потерял зрение, я не мог работать почти год. Благодаря Юре я вернулся в колею, и продолжил рисовать. Как видите, не безуспешно. Руки, к счастью, всё помнят. Я лишь чувствую свои картины, и это самое прекрасное для меня, что может быть. Вы — фигурист, мистер Никифоров, вы чувствуете лёд. Отдайте себя льду. Просто выйдете на каток и танцуйте. Поверьте, это именно то, что вам необходимо. — японец взял мужчину за руку и улыбнулся. Казалось, в глазах его отразится весь мир.

***

"Виктор Никифоров с его программой "Стремление". Кажется, в этот раз он превзошёл сам себя! Неужели так помог горный воздух?" — читал Юрий вслух, сидя на полу. Совсем рядом с ним сидел Юри, заплетавший подростку косички. — Я рад за него. Он действительно достоин этой медали. — японец говорил тихо, но уверенно. Он не был злопамятным, кроме того, сердце его умело радоваться и любить. — "Вы знаете, я был у слепого художника, — говорит Виктор, — И его картины, которые он создаёт и после полной потери зрения, очаровали меня. Я думаю, эта программа отчасти посвящена и ему". — продолжал читать Плисецкий. Вдруг, взглянув на японца, он нахмурился: — Ты же не влюбился в него? — Юрочка, я люблю жизнь, и всё, что в ней есть. Но разве я могу разлюбить тебя? Я бы весь мир возненавидел, чтобы любить тебя сильней.