***
Махиру Широте одиннадцать, он сирота, живущий в приюте в маленькой деревеньке, вдалеке от крупных городов. Во все времена года тут холодно и сумрачно: густые кучевые облака, как серый, зыбкий, но надёжный потолок скрывают малейшие лучи солнца, что могли бы пробиться сквозь эту преграду. Но мальчик улыбается — он живёт в хорошем тёплом приюте, здесь есть добрые воспитатели, что заботятся о нём, здесь есть более или менее мягкая кровать, еда, лучший друг — Сакуя. Чего ещё желать? Он не строит лишних надежд: многие дети-сироты в его возрасте мечтают вдруг встретить своего соулмейта, который непременно окажется богатым наследником и заберёт их отсюда, устроит беззаботную и счастливую жизнь… Нет, Широта определённо не настолько глуп. Но даже с этим он продолжает улыбаться. А все вокруг просто не могут не улыбаться в ответ на заразительный оптимизм мальчишки — он как маленькое солнышко в тёмной пурге, что бушует сейчас за окнами. Ну просто невозможно не любить этого доброго, заботливого и светлого ребёнка. Махиру уже две минуты, как исполнилось двенадцать. И он кричит от боли. На его горле сжимается терновая лоза, сдавливая нежную кожу, острыми шипами впиваясь в неё, оставляя глубокие борозды, сочащиеся густой и горячей кровью, не успевающей засохнуть, как новые шипы прокладывают новые бурые дорожки. Наверное, весь небольшой приют вскочил на ноги, разбуженный безуспешно подавляемыми криками и, кажется, будто скрипящим хрипом валяющегося на полу мальчика. Все бегают вокруг него, что-то спрашивают, кричат, кажется, Сакуя трясёт его за плечо, но Махиру всё равно. Он просто не может обращать внимание ни на что, кроме ужасной жгуче-тянущей боли на шее. Где-то отдалённо, на задворках сознания, он вспоминает, что не может умереть из-за лозы — она не может убить носителя, но какой от этого смысл, если ужасная боль горячей смолой разливается по нервам его маленького тела, заставляя всё больше желать сладкой смерти, что избавит от этой невыносимой пытки? Махиру вскакивает и несётся наружу, на холод ночной стужи. Ветви пульсируют, будто тянут своего хозяина туда — в тёмный лес, а может, это всего лишь его пульс, стучащий в висках так громко, что он не слышит обеспокоенных криков, летящих в его спину. Возможно, ледяной ветер сможет хоть чуть унять эту боль?***
Если бы его кто спросил, Куро бы не смог сказать, почему вдруг подорвался с места посреди ночи и побрёл в лес, опоясывающий его поместье со всех сторон высокими чёрными оголёнными тенями. Сердце почему-то тревожно сжалось, а лоза зашевелилась, пульсируя, сжимаясь беспокойным ошейником на шее. Как был, в лёгком домашнем наряде, он выбежал на улицу и вот теперь брёл среди завывающей метели непонятно куда и непонятно зачем. В лесу ветер был тише, хотя и пронизывал своим дыханьем тонкую одежду, доставая до хрупкого тела. Махиру уже еле переставлял ноги, загребая ботинками кучки снега и зябко кутаясь в тёплую, но маленькую одёжку, которую незаметно для самого себя захватил, выбегая из прихожей. С каждым шагом идти становилось тяжелее, но и боль с каждым шагом уменьшалась, будто этот жалящий огонёк слабел и задыхался в порывистом дуновении ветра. Мальчик отдавал приоритет заглушению боли, поэтому продолжал идти, уже не контролируя себя, двигаясь как заведённая кукла. Но вот завод иссяк, и он, обессиленный, упал на холодный наст. На коже в местах прикосновения со льдом расцветали жгучие пионы, но Широта не мог заставить тело подняться, чтобы продолжить путь. Куро упорно шёл по лесу, кое-где проваливаясь и увязая в сугробах. Вдруг его красные глаза распахнулись в изумлении — на земле, полуприсыпанный снегом, лежал человек. Нет, человеческий ребёнок. Как он мог попасть сюда, вглубь леса?! Подбежав, он обхватил холодное тело руками, отчего-то беспокоясь за него. Вся шея парнишки была в буро-фиолетовых синяках и колющих ранах… шипы! Но терновника не было. Куро вдруг осознал, что его горло более не сжимает лоза. Осыпавшись серым порошком, она кружилась в танце со снегом…***
Махиру очнулся, утопая в чём-то мягком и таком тёплом. Он умер? Но вот боль, стрелой пронзившая его голову при попытке подняться, убедила его в обратном. — Лежи, — раздался хрипловатый, но весьма приятный голос. Широта осторожно приоткрыл глаза. В полумраке комнаты, в дрожащем освещении камина он увидел парня лет девятнадцати — двадцати, сидевшего на краю кровати, в которой и лежал мальчик. У него были странные голубые волосы и красные рубиновые глаза, но это не казалось чем-то неестественным, наоборот, с бледной, будто фарфоровой кожей и… синяками под глазами это смотрелось правильно, будто так и должно было быть. — Кто Вы? Где я? — вдруг Махиру вспомнил о шипах, боли от которых он больше не ощущал. Нервно дотронувшись до шеи, нащупал шероховатую повязку, плотно закрывающую следы ранений. — И… что случилось? Широта прекрасно знал, что терновые ветви не исчезают, пока человек не встретит родственную душу. Мгновенно сознание пронзила догадка, и он уже по-другому взглянул на своего спасителя. — Да, — ответил тот на безмолвный вопрос мальчика, а после почти минутного молчания решил дополнить: — Сейчас ты у меня дома. У тебя был жар, и ты провалялся так два дня, — и уже более тише: — Как же утомляет… Последнюю реплику Махиру предпочёл пропустить мимо ушей. Он погрузился в свои мысли. Этот парень — его соулмейт. Но сколько ему лет, раз лоза так глубоко впивалась в его горло? Глубина шипов зависит от возраста каждого из пары. Обычно у двенадцатилетнего ребёнка, даже если его родственная душа была и на десять лет старше, раны появлялись через год или два, и то — так, маленькие царапины… А у него… Кажется, он глубоко ушёл в себя, потому что не заметил, как его «сиделка» куда-то отлучалась, а вот теперь парень, вернувшись, осторожно тряс его за плечо: — Поесть не хочешь? — он заботливо протягивал дымящуюся тарелку супа. Обычно «Сонный Дьявол» не стал бы ни о ком заботиться, но этот ребёнок вызывал у него чувство беспокойства и какой-то странной нежности — не шутка для безразличного ко всему демона два дня напролёт просидеть у кровати больного, никуда не уходя и не позволяя даже слугам заменить его на «посту», сгорая от волнения, когда температуру не удавалось сбить, когда в бреду маленькое тело металось из стороны в сторону. Но теперь всё было в порядке. Странное тепло внутри груди вызывало беспокойство, но это было приятно. Широта отвлёкся от размышлений, и, благодарно кивнув, принимая тарелку, улыбнулся своей обычной солнечной улыбкой, даже не подозревая, что своим нехитрым действием вызвал у парня напротив маленькое внутреннее замыкание. Куро готов был поклясться, что в этот момент его щёки покраснели от жара, прилившего к голове, и он возблагодарил всех и вся, что этого не заметили — темнота комнаты и тени, отбрасываемые потрескивающим огнём, надёжно скрывали его лицо. — Как тебя зовут? — решил нарушить воцарившуюся тишину голубоволосый. Рано или поздно, всё равно пришлось бы спросить. — Махиру Широта. Я живу в деревне около леса, в местном приюте. — Ясно. Меня можешь называть Куро. И, по крайней мере пока ты не поправишься, — выделил он голосом последние слова, — тебе придётся остаться у меня. Махиру молча кивнул. После трапезы Широта снова улёгся в постель, чувствуя себя всё ещё разбитым, но сравнительно лучше, нежели когда очнулся. Он быстро заснул, а Куро, стараясь не шуметь, покинул комнату, мягко прикрыв за собою дверь.***
На следующий день, проснувшись, Махиру обнаружил Куро, терпеливо ждавшего его пробуждения. Мысль, что о нём кто-то волнуется, согревала получше того пухового одеяла, что притащил его новый знакомый, вместе со всеми остальными мелочами вроде подушек и книг в старых переплётах. Весь день они проговорили ни о чём. Постепенно Широта, сам не заметив, как, рассказал о своём нелёгком прошлом Куро. Последний же боялся открыться внезапно обретённой паре — а что, если он оттолкнёт? Что если… Множество «если» вспыхивали в его голове. Махиру нежно коснулся его руки. На лице сияла мягкая улыбка. Встретившись с ним глазами, демон увидел в них такое море тепла, что им, казалось, можно было бы затопить весь необъятный и жестокий мир, сгладив волнами все острые углы. Глубоко и театрально-обречённо вздохнув, Куро решился рассказать свою историю. Все это время он не поднимал головы, боясь натолкнуться на осуждающий, безразличный, а ещё страшнее — взгляд, полный отчаянного страха. Но тёплая ладонь поверх его руки не исчезала, Махиру молчал, а Куро не прерывался. И вот, высказав всё, выложив перед ним всю «подноготную», парень замер, будто в ожидании удара, не смея поднять головы. Мальчик осторожно сжал его руку, отчего Куро невольно всё же взглянул на него. Ничего, что бы он боялся разглядеть, не было. В коричневых кофейных радужках отражались лишь грусть, сочувствие и бесконечно-бесконечное, глубокое тёплое море. В следующую секунду демон оказался в плену крепкого кольца рук. Не оттолкнул… Когда последний раз его кто-то обнимал? Он чувствовал жар чужого тела и ровное дыхание. Неужели можно? Он робко протянул руки, укладывая их на чужих плечах. Не оттолкнул. Неужели не сон? Он крепче прижал к себе своё сокровище. Теперь, спустя столько веков, он, кажется, понял, почему так хорошо, чтобы у тебя был соулмейт, чтобы кто-то был рядом, чтобы ты был счастлив…***
*шесть лет спустя* — Эй, Куро, давай же! Нельзя быть настолько ленивым! — Какая боль… Махиру, тебе кто-нибудь говорил, какая ты вселенская боль? — Это ты — боль! — шутливо нахмурился парень, прикрикнув на Лень в истинном обличии — его родственную душу, но в следующий момент снова радостно улыбаясь, — И ты всё время мне об этом говоришь. Идём уже, ты же знаешь, что я не отцеплюсь! Закат ждать не будет! — Хорошо-хорошо, — голубоволосый парень с демонстративно обречённым видом медленно поплёлся за шатеном. Тот, в свою очередь, закатив глаза, нетерпеливо схватил его за руку и потащил за собой вверх по винтовой лестнице, на крышу здания. Как и в детстве, Широта был безнадёжным оптимистом, способным расшевелить даже Куро с его вечной ленью и сонливостью. Хотя тот и ворчал постоянно, всё это было скорее для виду — своеобразная традиция: Махиру загорался идеей, Сонный Дьявол говорил о том, «какая это боль», кареглазый парень сердился, и, в конце концов, Куро уступал. Вот и сейчас они собрались поздно вечером, чтобы посмотреть на заходящее солнце. Казалось бы — ничего особенного, но с погодой в их краю это было настоящим событием: безоблачное в кои-то веки небо постепенно окрашивалось в рыжие, персиковые и розовые тона, пока огненный диск плавно опускался за ветви деревьев, скрываясь в их тёмно-густых кронах, но это был не конец. Когда светило исчезало, на его месте зажигались колкие серебряные звёзды, мерцающие жидким металлом нестерпимо ярко здесь, в дали от городских огней. Теперь эти двое могли провести вместе целую вечность. И эта скоротечная человеческая вечность не казалась уже демону такой ничтожной, ведь каждый день, до последней секунды, принадлежал только им.