Шрамы детства

– Это он? Олан? Пошел прочь! – Тебя никогда не будут уважать. – Ты противен и ничтожен. Просто исчезни. – Исчезни.       Эти слова эхом отражались в моей голове и не давали сосредоточиться на чем-то другом. Я снова вспоминал тот ужас, который пытался забыть ещё с раннего детства.       С тех пор прошло уже больше одиннадцати лет, но, смотря в зеркало и видя шрам на лбу около виска, я не могу не вспоминать, откуда и благодаря кому он у меня. – Неблагодарный ублюдок, – после этих слов последовал сильный удар по голове, в затылок. В ушах зазвенело. – Прошу, папа, не надо, – упав на пол, я снова громко всхлипнул и попытался прикрыть голову руками, словно это могло помочь мне. – Я тебе не отец! – он ударил меня палкой по спине, от чего я вздрогнул и задрожал, еще больше съежившись, чувствуя, как резкая боль пронзает все тело. Горло сдавило рыданиями, а вдохнуть было невозможно.       Пусть мои глаза и были закрыты, но я как-то ощущал и понимал, что он снова подошёл к массивному шкафу без дверцы и достал кожаный старый ремень. Я был словно парализован от ужаса: не мог встать и убежать - ноги бы подкосились, не мог противостоять этому извергу - получил бы еще больше, да и вообще не мог что-то сделать, ведь за каждое движение меня однозначно ждало наказание. Было обидно до жути: что я сделал не так? Почему он меня настолько ненавидел? Я всегда подавал ему то, о чем он просил, уходил сразу, когда он кричал, не просил со мной играть и гулять, не надоедал. Почему тогда он злился?       Через пару мгновений последовали удары толстой кожи по моей голой спине. Я внутренне кричал от боли, от безысходности, от того, что мне нельзя даже смотреть на этого человека. Вслух не мог: голос давно пропал. – Хочешь что-то ещё сказать? – удары прекратились, но я знал, что это временно, – Чего так смотришь? Хочешь что-то мне сказать? Хочешь или нет?!       Мне было так больно дышать: тело, сотрясаемое рыданиями, превратилось в один большой синяк. Но я постарался найти в себе силы, потому что, если я не сделаю, как он сказал, будет больнее. – Умоляю... – попытался я выдавить из себя слова, но они были похожи больше на карканье вороны, очень тихое карканье вороны, – Не надо... – Ты ещё мне будешь указывать, выродок? – похоже, что он разозлился. Но почему? Я же сделал, как он сказал!       Он резко схватил меня за локоть и поднял на ноги, но они тут же подогнулись, а я упал на спину, горящую огнем. Как больно... Тогда отец снова потянул вверх, и я постарался устоять. Зачем он это делает? Сердце охватило нехорошее предчувствие...       В следующую секунду я почувствовал сильный удар. Послышался звон стекла, а мир помутнел и окрасился в красный. Мелкие кусочки разбитого моей головой зеркала посыпались на пол, а в мои глаза стекала кровь. Зеркало, конечно, он потом не поменял. Так и стояло оно с тех пор разбитое.       На моем лице красовалось ещё много длинных вздутых полосок старых и не очень шрамов, и каждая из них имела разную историю происхождения, но единственное, что их связывало, это плоть, на которой они появились. Один из них был у меня на шее, ближе к ключице.       В свой день рождения я сидел дома, так как были осенние каникулы, никто не учился, а на улице, словно из ведра, лил дождь. Да и где и с кем я мог быть? Кому я вообще нужен? Ну хоть кому-то?.. Вообще, я привык быть один: сидеть на своей мятой кровати, смотреть в окно с деревянными рамами, из щелей в которых постоянно дуло и тянуло, и наблюдать за каплями, которые стучали и стекали по стеклу. Они словно пробегали марафон под названием "Кто скатится вниз так же быстро, как моя самооценка". Что примечательно, еще ни одна не потекла вверх благодаря силе тяжести.       Ненароком я дотронулся до шрама у виска, который получил полтора года назад. В тот момент я думал, что умру из-за бесчисленных побоев, полученных от человека по имени Грэг Пирс, из-за возможной потери крови, и это будет наказанием за проделанные мною бесчисленные попытки найти в жизни луч света, погасший во время моего рождения. И этим лучиком, возможно, была бы моя мать, но она умерла, дав жизнь мне. После этого отец меня возненавидел, всегда избивал и говорил, что во всём виноват лишь я.       Сегодняшний день не стал исключением: ещё глубокой ночью напившись дешевого алкоголя до потери сознания, он уснул в другой комнате на продавленном диване. Запах перегара, который от него исходил, я чувствовал через две стены, а храп был настолько оглушительным, словно у самого окна проезжал поезд. Спустя какое-то время храп прекратился, и я услышал тяжёлые приближающиеся шаги. Мужчина открыл дверь в мою комнату и приказал выйти. Я никогда не любил с ним спорить, поэтому сделал так, как мне и сказали: ушел в другую комнату, захватив с собой карандаши и бумагу.       На потрепанном временем старом листе бумаги я рисовал уже до тошноты знакомую мне фигуру человека. Он лежал на столе, свесив с него голову со сломанной челюстью и перерезанным горлом, без пары конечностей и распоротым животом. Такая жестокая отвратительная картина была мною желанна, словно подарок на Рождество, олицетворяла всю мою ненависть к мужчине, с которым я живу, и как бы намекала на то, что совсем скоро его может ждать такой конец. Весь день я сидел и рисовал потроха отца, раскиданные по всей ванне, или его голову, похожую на разбитый перезрелый арбуз, или вываливающиеся кишки из дырки в животе, из которых было бы очень весело связать петлю да подвесить его на крюк, оставшийся на потолке после переезда отсюда прошлых хозяев и находящийся там в качестве декоративной замены лампочки... В процессе пара карандашей была сломана, в углу валялись клочки бумаги.       Ближе к вечеру явились дружки-собутыльники Грэга. Это были люди пренеприятной наружности, как и он сам, характер и пристрастия у них абсолютно одинаковы. Больше всего они любили, конечно же, "культурно отдохнуть", не до конца понимая, что значит "культурно". Их посиделки всегда были шумными, распивали алкоголь они только в моей комнате, потому что она была единственным более-менее чистым местом в квартире, так как я в ней все же убирался. Но каким-то образом пустые и полупустые бутылки находились везде: под грязно-коричневым диваном в кухне, в раковине туалета, в массивном шкафу, в прихожей на низкой полочке для обуви или же просто на полу. Самое досадное, что входная дверь никогда не закрывалась до конца и вся эта радость сдающего мусор на переработку за копейки меня вываливалась темно-зеленой волной на лестничную площадку. Правильно, зачем нам нормальная дверь, если воровать нечего, насиловать вроде некого, да и так все опасные бомжи района тут.       Взгляд привычно уже отметил пришедших: Майк, Карл, Боб да Афанасий. Если первые три просто выглядели ужасно и имели мешающую мне привычку сразу с порога начать громко хвастать перед Грэгом, кто сегодня и сколько раз трахнул престарелую бедную Элизабет, выглядели серо и бомжевато, а на лице не было ни единого признака интеллекта, то Афанасий был хоть сколько-то умен.        Говорят, не суди книгу по обложке. Но в случае собутыльников отца это не работает. Майк и Карл выглядят как истертые старые фотографии: серо и непонятно. Они похожи друг на друга так, что это поражает. Одинаковые прически, взгляды, беззубые ухмылки, руки с обломанными ногтями... Я до сих пор не различаю их, хоть они совсем не родственники. Афанасий выглядит среди этой компании белой вороной: типо брендовый пиджак замусолен и блестит, хотя не должен, половины пуговиц на рубашке нет, как и части рукава, короткие ему брюки все в темных разводах неясного происхождения, а ботинки разные как по размеру, так и по цвету. Сам же он... рыжий. Шевелюра его засалена и блестит на солнце, а в бороде постоянно находятся крошки, что тоже не придает ему шарма. По слухам, он отсидел за изнасилование подростка, сбежал с зоны и успешно скрывается. Карл сидел за кражу, Майк за вандализм... На любые вопросы о прошлом они всегда отвечают как-то скомкано и неуверенно. Противно.       Я решил им не мешать и даже на глаза не попадаться, поэтому мирно вышел на балкон и стал рассматривать мокрую улицу. С неба все так же падали капли дождя и резко бились о землю; складывалось ощущение, будто им больно, и они разбиваются так же быстро, как и летят. Теперь ещё и поднялся сильный ветер, а на балконе стало холодно. Я поёжился и зашёл обратно, немного дрожа и ощущая бег мурашек по коже. Из кухни в этот же момент вышел отец с корявой вилкой, один из зубьев которой был немного погнут. Заметив меня, он остановился, пошатываясь, попытался презрительно на меня посмотреть, но его нетрезвый взгляд отсвечивал только тупостью и уверенностью, что море всегда по колено. Сейчас он мог сделать всё, что угодно. – Что ты-ы здесь делаешь? – заикаясь и растягивая гласные, спросил мужчина и стал подходить ко мне. Он не то что идти, стоять нормально не мог, поэтому, когда, пошатываясь, все же подошёл немного, споткнувшись о бутылку по пути, упал и схватил меня за футболку, потянув за собой. Я упал на него, от неожиданности резко вдохнув. Лучше бы я этого не делал. Меня вырвало на него.       Запах рвоты и сам ее вид выдавили из меня вторую порцию на то же место. Я облевал его, как младенец. Поняв это, мужчина сразу же отрезвел и попытался скинуть меня с себя, да я и сам был не прочь как можно быстрее уйти от него. Я побежал в туалет и сразу же открыл крышку унитаза. Пока я пытался отдышаться, в ванную вломился отец с уже оголенным животом, грязная футболка была у него в руке. Я не успел опомниться, как тут же меня ударили толстой, промокшей тканью. Куски моего завтрака, отлетая, успели запачкать как меня, так и весь пол, теперь вонь была невыносимой. Горло сжало спазмом, но уже все вышло, в уголках глаз застыли слезы, под носом чувствовалась влага. Только сейчас мне удалось заметить во рту ужасное послевкусие, а удары футболкой наконец-то помогли прийти в себя, хотя лучше мне, конечно, не стало.       Видимо, услышав звуки с коридора, Майкл прибежал к ванной и стоял, заглядывая в дверь, обдумывая, не нужна ли отцу помощь. Я пытался закрыться от ударов руками и ждал, когда ему надоест, но он резко схватил меня за шиворот и поволок в другую комнату. Я упал от бессилия, всем видом давая понять, что осознал свою вину и то, как жалко я выгляжу, должно было донести им хоть какие-то мысли, но оба мужика кричали мне, что я неблагодарная тварь, которая даже жизни не может заслуживать. Краем глаза моему взору попалась вилка, с которой отец шел из кухни, пока не заметил меня. В шее возникла резкая боль, вилка с хрустом легко вошла в кожу. Из глаз брызнули слезы, во рту появился привкус крови. Грэг, довольно ухмыляясь, наступил на мою левую руку, кажется, ломая кости. Из горла вырвался хрип. – Да когда ж ты сдохнешь?       Послышался гаркающий смех, судя по звукам шагов, они вернулись в мою комнату. Вилку я не решился вытащить, зная, что кровь тогда хлынула бы еще сильнее. Надо было обработать рану. Мне пришлось как можно быстрее ползти к аптечке. Подготовив ватку, вымоченную в перекиси, и бинт, я вытащил вилку резким движением, а после с силой прижал кусок ваты и забинтовал шею. Тело сотрясалось рыданиями, а от осознания собственной никчемности хотелось завыть. Как же я жалок...       Тот день рождения я запомнил надолго. Ниже шеи, по самой груди, я провел своими длинными пальцами и ощутил исцарапанную кожу. Пока я рассматривал свой торс, на котором шрамов не меньше, чем на лице. Ноги замерзли, поэтому я подтянул их под себя. Привычно заныла ступня, которую мне когда-то проткнули насквозь ломом.       Отец, смирившись с тем, что я несчастный подонок, отвёз меня в школу-интернат на неопределенный срок. Не знаю, почему, но меня там сразу невзлюбили. Может быть, это из-за внешности или моего вечно унылого выражения лица? Тем не менее, учился я здесь не лучше, местами прогуливал уроки, прячась в деревянном сарайчике на территории интерната или сбегая в лес, но я всегда возвращался. В ответ на это видел лишь недовольные и презрительные взгляды, словно я какой-то отброс. – Где ты шлялся? – постоянно повторяла директор, но я только и делал, что смотрел в пол и игнорировал ее. – Где?! – резко крикнула она, и я немного вздрогнул. – Тупой пацан... Иди в комнату.       Пробормотав про себя, что от тупой девки это слышу, поплелся прочь. Как обычно, я остался без ужина и лежал один в комнате на своей кровати. В интернате я жил уже больше пяти месяцев и так ни разу не сходил на ужин. В комнате мне было совсем нечего делать, а мои соседи придут только через минут десять, не меньше. Хотя, что они здесь, что их нет - одно и то же, ведь со мной они вообще не общаются. Я знаю только их имена и фамилии потому, что учимся мы в одном классе.       От нечего делать я читал книги. Недавно в библиотеке нашел одну, довольно интересную, на мой взгляд. Когда я шел обратно в комнату, у лестницы меня встретили парочка местных дерзил. Кто пнул меня, кто толкнул, ведь они знают, что я не смогу дать отпор. – Фу, ты когда последний раз одежду стирал? От тебя несет псинами, – сморщился Майк Питтерс (я втайне всегда смеялся над его именем и сравнивал со своим старым знакомцем) и дернул за край моей футболки так, что она разошлась по швам, и ткань теперь просто свисала с моей шеи. Жаль футболку. – Может, лучше помыть его самого? – Николь толкнул меня в грудь, от чего я пошатнулся и упал, головою стукнувшись о подоконник. – Помнишь, мы проходили мимо лужи? – спросил он у своего брата с хитрой улыбкой на лице, и я сразу понял, что меня ждёт. Остальные понятливо и одобрительно замычали.       Не прошло и пяти минут, как эти придурки за шкирку вытащили меня на улицу и отвели к грязной луже возле одного из старых сараев интерната. Как я и думал, они кинули меня в воду и ещё долго держали вниз лицом, чтобы я просто захлебнулся. Да мне и самому этого хотелось, правда, так ничего и не получалось, примерно через каждые десять секунд они поднимали мою голову, и я жадно хватал воздух ртом, но тут же отправлялся обратно в "подводное плавание". Лужа, на удивление, была довольно глубокой.       Спустя ещё пару таких "заплывов" им надоело насмехаться надо мной таким образом, и Майк взял в руки железную палку, что обычно таскал за собой, надеясь, что так выглядит взрослее и круче, но все портили веснушки, маленький рост и россыпь прыщей на лице. Пока я пытался прийти в себя, каждый из ребят взял такую же, и я понял, что, кажется, мне все же конец. Они били меня беспорядочно, старались ударить как можно больнее, а я только и делал, что прикрывался руками и кричал, умолял больше не бить меня, но их это только веселило. Я в тот момент желал лишь смерти, без разницы, их или моей.       Тогда, в какой-то прекрасный момент, издалека я увидел пару мужских фигур, что приближались к нам достаточно быстро. Николь, тоже увидев их, прекратил наносить мне удары, его широкое лицо перекосило, а малюсенькие глазки распахнулись в ужасе. Испугавшись, он попытался как можно быстрее избавиться от кровавой улики в своих руках. Он, не успев быстро сообразить, попытался воткнуть лом в землю, но промахнулся. Палка с невероятной силой вонзилась в мою ногу с мерзким чавкающим звуком. Остальные, увидев, что сделал их друг, застыли в ужасе.       Тогда меня доставили в местную больницу и только через месяц, за который кости успели срастись неправильно, сделали операцию. После того случая меня в интернате лишь жалели и тихо ненавидели. Этот шрам был не единственным, который был получен в этом прогнившем захудалом месте. На переносице был еще один. Он доходил до самого левого глаза, радужка которого с годами помутнела и стала почти одного цвета с белком. На меня снова нахлынуло воспоминание того, откуда появилось такое уродство на моем лице.       Грэг стоял у ворот школы, дожидаясь меня с самого утра. На тот момент, уже на протяжении пяти лет, я ни с кем не общался и не мог поговорить. Нога была уже в порядке, никто меня больше не трогал и почти не издевался.       Выйдя за территорию школы, краем глаза я смог заметить стоящую слева от меня темную фигуру. Это был он. Мужчина снял с сигнализации старую ржавую машину (которую, видимо, одолжил у своих дружков) и сел в нее, я сделал то же самое.       Школа-интернат, в которой я учился на тот момент, находилась за городом, и сегодня именно тот день, когда родители могут забирать своих детей в добровольно-принудительном порядке. То же самое случилось и со мной. Только вот, мужчина ехал по какой-то другой дороге: она вела не в город, а в глухую чащу леса. Мы проехали мимо старого кладбища, что было местом, куда местные мальчишки ходили на «слабо», на нем же ночевали готы, а некоторые просто оставляли вонючие трупы родственников, потому что не было денег на похороны. Рядом с кладбищем находилась речка, на которую отвёз меня отец. Я на ней бывал всего один раз, когда сбежал из интерната и ночевал под деревом.       Когда машина остановилась, я пулей выскочил из нее, не заметив, что мы стоим на краю обрыва. Его-то я здесь не замечал и даже подумать не мог, что от него идёт спуск к реке. Вероятно, после дождя поток воды увеличился и размыл берега, оголяя острые камни. Страшно было даже вниз смотреть. Но моя натура так долго жаждала смерти, что это отличный шанс самоубийства. Может, это сама судьба даёт мне такую возможность? – Прыгай, – послышался строгий голос из-за спины, которому даже не подчиниться было нельзя. Я медленно повернулся на звук и подошёл чуть ближе к машине. – Зачем? – спросил я.       Нет, смерти я не боюсь. Но неужели вот так закончится моя жизнь в шестнадцать лет? Погибнуть от приказа какого-то подонка, который всю жизнь меня избивал и всегда унижал? Я не хочу такого исхода, хоть идея и выглядит заманчивой, у меня есть своя гордость. Только... почему она проснулась во мне в последние минуты моей жизни?Где раньше была эта сука? – Прыгай, свинья! – крикнул он и со всей силы толкнул меня в грудь. Я упал на то место, где стоял минуту назад. Ещё бы чуть-чуть, и правда пришлось бы лететь вниз.       Не нравится мне спорить с ним, поэтому я встал на ноги и снова посмотрел на камни, торчащие из-под земли. А может, оно и к лучшему? К чему терпеть все эти издевательства, если можно покончить со всем сейчас. И да, я прыгнул.       Как оказалось, лететь до реки пришлось недолго, удар о воду и камни вышиб весь воздух из легких. В сознании промелькнула мысль, что Олан Пирс наконец мертв.       Так я думал, пока не очнулся на берегу от языка какой-то собаки, слизывающей мою кровь с лица. Ее я разглядеть не смог из-за туманной навесы в моих глазах. С силой я ударил ту псину по голове и она, скуля, убежала от меня. Отчётливо помню, как лежал в шоке, как встал и побрел в сторону леса, спотыкаясь о камни, ветки, падая на каждом шагу и пытаясь снять с себя мокрую одежду.       Тогда я подумал, что то, что я выжил – это насмешка судьбы. Сейчас понимаю, что, прыгнув с такой высоты, было бы странно умереть. Жалкая попытка суицида провалилась.       Спустя некоторое время блужданий по лесу, я услышал звук выстрелов и пошел в их сторону. Я думал, что смогу попасть под пулю и умереть в этот раз, хотя мне и пришлось бы приложить хоть какие-то усилия, чтобы поверить в такую нелепую иронию судьбы.       Тогда на меня снова налетела собака, а какой-то голос из далека кричал "фу". Я подумал, что, наверное, это охотник, выстрелы которого я слышал ранее. Мне пришлось использовать свою футболку, чтобы вытереть лицо. Я попытался открыть глаза, но видел всё так мутно, а левый глаз вообще не видел.       Ноги подкосились, и я упал на землю. Ко мне подбежал мужчина и присел рядом. Из его нижнего кармана я заметил рукоятку ножа, который сразу же резко вырвал и вонзил в горло человеку. Его крик я помню до малейших подробностей: режущий слух и истощённый, словно из него живьём вырывают куски мяса.       Мое сознание в тот момент было туманнее, чем пелена в глазах, и я не понимал, что делал. Я сразу же умудрился заколоть тем же лезвием псину охотника и принялся сдирать с нее шкуру, не понимая причины моих действий. Ясности во мне не было, и я просто стал постепенно вырывать из собаки кости, ломая ее лапы и ребра, доставать внутренности и раскидывать в разные стороны. Тогда мне казалось, что я не смогу остановиться, буду ломать ее череп и мять серую массу в нем. Так и было. Мне не хватило маленького животного и я принялся за тело, лежавшее рядом со мной. Руки сами потянулись ко рту мужчины и я раскрыл его, сломав челюсть. Ещё долго я наслаждался хрустом костей и разрезанием на мелкие части органы, кровью которых пачкался.       Все потроха я пустил по течению реки. Она смешалась с кровью, грязью, немного выходила из берегов и окрашивала траву в алый цвет. Мое безумие со временем прошло, и я понял, что натворил. Но я не чувствовал тогда вины за содеянное. Мне хотелось ещё, и чем больше - тем лучше.