Ну, и что же теперь, a?

— Что же теперь, а, Пит? Что же теперь? Пит не ответил. Было слышно только тихое, жалостливое «Ухухууухуууу». *** Я все сидел в этой противной кафешке и потягивал свой уже styli, бллин, tshai с молоком, как вдруг vek, что сидел рядом со мной за одним столиком, крутнулся на своём стуле, чтобы посмотреть на большие настенные часы в этом zavedenii. Вот тут-то я и увидел, кто он, а он увидел, кто я. Это был Пит. Ох, друг-дружочек, старина Пит! Я ему и говорю: — Так-так-так-так, koresh, как делишки? Давненько не videliss. Пит, осмотрев меня, весь как-то съёжился, litso его стало олицетворением тоски и разочарования, и он довольно кисло спросил: — Коротышка Алекс, если я не ошибся? — Ничуть не ошибся, — киваю ему, а сам весь не свой от внезапно появившегося какого-то странного, пока неясного чувства, бллин, аж непривычно как-то. — Ну… — он бросил на меня какой-то опасливый или даже рugli взгляд, как у kashki затравленного. — Как поживаешь? — Да вот, смотрю, как ты возмужал, пока я в этой тюремной jame обитал… — отвечаю ему, а сам улыбаюсь, улыбаюсь, бллин, во все zubbja улыбаюсь ему, пакости этакой. — Здорово вы меня с Джорджиком и Тёмом тогда в том vonutshem kozlinоm доме бросили, а? Пит весь изменился в лице, даже чуть побледнел и вдруг схватил меня своими grabliami за воротник и выволок из zavedenja — я только и успел что схватить трость, которую с недавних пор начал taskatt с собою. Ну, я и дал ему по tykve, когда мы уже оказались на улице. — Совсем, — говорю, — с Луны briaknulsa? Но Пит на мой удар никак не ответил и лишь чуть ли не умоляющим шёпотом начал: — Алекс, я, конечно, понимаю, что виноват; и я жалею, Алекс… — и вот тут-то он, bratsy, начал нести такую tshush, что я и запоминать-то не хотел. Но вот что странно: я сам смотрю на него во все glazzja, смотрю, значит, и при этом смутно так начинаю osoznavatt, что каждым своим движением, каждым своим словом Пит все больше и больше пробуждает во мне что-то, что так мучило вашего Правдивого Повествователя в последние дни. Razdrazh. Razdrazh, а ещё азарт, медленно начинающий просыпаться, и щекотливое, приятное ощущение. Похоже на tortsh после старого доброго moloka, но немного другое… Из раздумий меня вывел всё тот же Пит, схватившийся за мой ruker: —…просто разойтись и забыть? — видимо, уже договорил он отрывок фразы, большую часть которой я не слышал. Я, недолго пораскинув мыслёй, o чём он там вообще мог устраивать govoriting, кивнул ему. — Тo есть ты хочешь, чтобы я не лез? Пит отпустил мне ruker, весь засмущался, замялся, чем ещё больше напомнил мне того самого Пита, который в случае опасности поджимал дрожащий хвост и подхалимски уверял, что в любом случае за меня. Дипломат hrenov, надеется всё уладить… Ха! Да пусть он со своей дипломатией идёт и целует мне jamu. О нет, drugi мои и bratsy, я за эти два с лишним года, может, и подзабыл tshutok свою злость, но прощать не собираюсь, нет-нет. Но Питу это, впрочем, знать-то и не очень обязательно, а потому я, только прикоснувшись к своей очень-очень опасной britve в кармане рукой и пристукнув по асфальту тростью, спокойненько так заговорил, освободив Пита таким образом от необходимости ответить хоть как-либо: — Естественно, Пит, то, что ты сделал, не есть horrorshow, и приличные drugi так не поступают. Но ведь всем нужен шанс? Мне ведь его дали kozly-полицаи, верно? Пит только согласно кивнул, предусмотрительно оглядев отвратительную даже notshju улицу: она была пуста, если не считать какую-то devtshonku co взрослым vekom. Ну-ну, бллин, пусть поищет пути отступления, мне не жалко. Отступать-то особо и некуда. — Значит, так… — начал я, на ходу придумывая, как бы мне разобраться с этим vonutshim предателем, пока он стоит тут и смотрит на меня, как bezumni. — Otvalitt я могу, старшим ведь надо уступать… — думай, Алекс, думай, что делать с этим полуvekom-полуdevotshkoi… Devotshka, бллин, вот оно что! Ооох, devotshka-devtshonka-kisa — столько названий для одного только существа! Впрочем, оно того стоит — ведь каждый razdolbai знает, что с kisami положено делать, не так ли? И совершенно все равно, унижает это её достоинство, честь и всякий прочий kal. Что же, вот и мне точно так же naplevatt, что Пит не kisa. Мне не plevatt на один только маленький нюансик, a именно: то, о чём я сейчас думаю, это и есть, бллин, самый великолепный вариант мести, что только мог посетить мою бедную исстрадавшуюся tykvu. — Ну, Алекс? — нервно спросил Пит. Смешно: он и старше меня на год, и повыше, а заправляю им по-прежнему я. Стабильность, что называется. В ответ я взял Пита за ruker, как hrenov джентльмен берёт свою kisu, когда они куда-нибудь идут. Что же, сейчас мы тоже кое-куда сходим: о-о-ой-ей, сходим, уж это я обещаю! От предстоящего у меня даже сердце стучало чаще обычного — tuk-tuki-tuk — по начавшему было замерзать от ночной такой прохлады телу прокатилась приятная щекотливая волна адреналина, а губы сами разошлись в улыбке. И вот мы всё шли и шли — шажок раз да шажок два, — а всё думал да думал — мысль раз и мысль десять. Ох, старушка-notsh, сейчас ты увидишь, как tshudnennko Алекс умеет shustritt с предателями! Но балбесина Пит в нашей молчаливой прогулке по темным закоулкам не находил абсолютно ничего tshudnennkogo. Так что спустя уже где-то с полминуты нашего блуждания он с высоты своего роста puglo посмотрел на меня и осторожненько так спросил: — И куда мы идём? Что ты хочешь? — Да так, — отмахнулся я, — показать кое-что… Да ну вот мы и пришли, koresh, — я неопределённо махнул rukerom, мол, погляди вокруг. Но к Питу, видимо, понемногу приходило понимание, и вокруг он не поглядел, а только несмело заявил: — Знаешь, не нравится мне это… Просто скажи, чего тебе надо. Меня ждут. Интересно. Пита кто-то ждёт — вот это действительно неожиданно. Ну, раз уж так, то этому самому кому-то, пожалуй, придётся немало подождать, ибо у меня на этого veka свои планы. Это обстоятельство, кстати, можно обратить против Пита. Так что, вскинув брови, я, значит, театральным таким тоном — ух, бллин, вот ни дать ни взять актёр, аж самому приятно вспомнить — спрашиваю: — Серьёзно? Нашего malltshika ждут? Ну, значит, я не смею его задерживать на дольше, чем положено, и постараюсь provernutt всё быстро. Пит мог бы уйти, если бы захотел, уж поверьте. Но он так малодушен, что я был полностью уверен, что никуда он у меня не denetsa, и будет тут до последнего. Меня вообще всегда смешило, как легко подчинить себе людей — нет-нет, а вы не смейтесь; я, бллин, с вами абсолютно серьёзно. Честно говоря, я и сам не особо-то понимал, как это vyhodit, да и до сих пор не могу найти причину… Хотя — а надо ли об этом задумываться? Гораздо веселее ведь просто принять это как факт и использовать на всю katushku. Так что я продолжил, чувствуя, как эмоции и желание действовать прямо raspirajut меня: — Ну, drug мой, есть у меня одно предложение. Думаю, ты, как intelli человек, ответишь мне быстро, — Пит смотрел на меня, видимо, желая, чтоб я уже скорее договорил. Что ж, отлично. — Итак, в тот самый день ты меня бросил, как трусливая kisa, — от возбужденного состояния у меня даже дыхание спёрло, так что вышла короткая, но напряжённая пауза. — Так что как насчёт того, чтобы опять почувствовать себя kisoi?.. Молчание. Пит только луп-луп на меня glazzjami — и всё, бллин, никакой реакции. Вот он явно не dogonial, чего мне надо. Но я заметил, что то, как я назвал его kisoi, ему явно не нравится. Хах, а ведь это я ещё вежливый, drugi мои и bratie! Впрочем, надо бы было дать понять наконец этому незадачливому дураку моё желание, а потому я начал его подгонять. — Ну, у тебя же времечко-то поджимает, чего ты тут moltshaning устроил? Всего-то один sunn-vynn c тем, кто был твоим drugom, a потом свободен, как… Пит мне не дал договорить, и в этот раз смысл до него явно дошёл — уж будь здоров, что говорится: он, мгновенно изменившись в лице, злобно прошипел «Сука», и вдруг накинулся на меня, намереваясь навалиться всем своим телом. Но и моя реакция последовала незамедлительно, бллин; схватившись обеими rukerami за трость, я замахнулся и так треснул старину Пита, что он только назад отлетел, лязгнув зубами и не успев мне navreditt абсолютно никак. Ни царапинки, ни синячка, все чисто и красиво. Я не отрицаю, что тогда он просто не ожидал подобной shtutshki от меня, и поэтому мне всё далось так легко. Дальше, конечно, будет сложнее, но, бллин, отрежьте мне beitsy, если сегодня он уйдёт без заслуженного отмщения! Пита же, пожалуй, мой удар только vybesil даже ещё больше, чем моё предложение, и он как зверюга, бллин, дикий безо всякой опаски и осторожности накинулся на меня повторно, и повторно моя trostt поцеловалась с его телом, так что послышался только глухой такой стук — умц. Пит взвыл от боли, мешая свой kritsh c griaznymi ругательствами, что для меня лично было забавно. Приятное ощущение могущества притупляло всякий страх и неуверенность в том, что я не справлюсь. Да и как я могу не справиться с каким-то глупым vyrodkom? Так что, пока Пит ругался, я подскочил было сзади, дабы хорошенько tresnutt его и уже даже замахнулся, но Пит быстренько развернулся и, к моему крайнему удивлению, с ловкостью koshki вытянул свои rukery и ухватился за мою trostt. Я дёрнул один раз, другой: но, поняв, что тут я ничего не смогу podelatt, лишь в последний раз потянул на себя изо всех сил trostt и отпустил, из-за чего Пит покачнулся, едва не упав. Лишившись трости в dratsinge c таким соперником как Пит, я, конечно, немало потерял. Да, немало; но ведь и моя очень-очень опасная britva при мне — так что именно её я выхватил. Вниз-вверх-вправо — вжжжик! — всё по старым добрым правилам, бллин. Так я скакал вокруг Пита, стремясь задеть britvoi, а он безразборочно размахивал trostju — и бллин, должен признать, уворачиваться мне было тяжело. Но тем не менее я задел Пита несколько раз, кое-где кровь текла в особо больших количествах — это, конечно же, красота да и только — а Пит успел только неслабо так vrezatt по моей правой grable, так что я даже некоторое время пальцы на ней сжать не мог как следует, но не более. Каждый его выпад был все хуже и хуже, достать его britvoi было все легче и легче, а rugasting Пит вообще устроил страшный. Обозвав меня позорной svolotshju, он, отчаявшись, вдруг кинул в меня трость, что было, конечно, просто верхом его тупости. Увернувшись, я подбежал к упавшей trosti. Пит решил подскочить сзади, но именно этого мне и было надо: развернувшись, я так tolkotshnul его по morderu, что Пит упал. Этого мне было недостаточно. О, drugi мои, знали бы вы, как моё тело дрожало от восхитительного чувства возбуждения, что приходит только в разгар dratsinga, заставляя тебя двигаться, отстаивать своё существование, свои права, уничтожая чужие; и я хорошенько пнул его govnodavom, на что Пит как-то взрыкнул и попробовал встать, но я его тут же уложил ударом trosti по tykve — тук! Так что мой бывший drug только хлопнулся на холодный зимний асфальт и замолчал. Ну нет, старина, спать ещё рановато. Я наклонился над Питом. Morder его был весь в крови и даже volosja были запачканы в ней. Кое-где на одежде значились многочисленные разрезы, полученные от моей очень опасной britvy — за этими разрезами кровоточащие раны, что легко было понять по уже успевшей впитаться в ткань крови. Я прикоснулся к его litsu, надеясь, что сломил этого voniutshego предателя. Но Пит неожиданно раскрыл глаза, схватил меня за ruker и даже умудрился лёжа пнуть меня, чтоб ему пусто было, но ведь и я не идиот. Всё это дело я быстро пресёк: от полученной боли я взбесился и, кашляя, вырвался, а затем нанес ему такой страшный удар, какой, думаю, мог бы запросто вышибить к tshertiam дух из какого-нибудь маленького ребёнка. И, к тому же, помимо самого удара Пит ещё и нехило треснулся об асфальт. Что-то проскулив, он опять оказался в полном otrube. Я, решив вдруг, что вот и пришёл моему другу-дружочку konets, осмотрел улицу — обидно ведь было бы, бллин, не отомстить, так ещё и попасть в лапы ментам! Но здесь, в каком-то мерзком закоулке, нас видела только круглолицая бледная Луна. Я опять повернулся к Питу. Не зная, что делать, я просто сидел над трупом, шевеля mozogami в поисках хоть какого-нибудь выхода… …И как же я удивился, когда заметил, что «труп» puglo наблюдает за каждым моим движением своими glazzjami. Вмиг ободрившись, я, достав платок из кармана, сказал: — Ай-я-я, бллин, ну и видок у тебя, koresh, — и, обслюнявив этот driannoi платок, я принялся вытирать Питу расквашенный morder. — А разве kiskam положено такими некрасивыми перед malltshikami показываться? Пит что-то умоляюще пролепетал, но я-то, собственно, plevatt на это хотел — раз Пит жив, значит, моя игра продолжается! Кое-как, бллин, стерев большее количество крови, грязи и прочего kala с его litsa, я наклонился совсем близко к нему, одновременно прикасаясь к его телу trostju. — Bujanitt будем, или все чинно и благородно пройдёт? — А-алекс… — с трудом вымолвил он. Я дышал ему прямо в litso и смотрел в glazzja — они у него, конечно, может и красивые, или ещё какие, но при этом podli и предательские — и, честно сказать, не удержался от улыбки. Многие говорят, что мою улыбку почти никогда нельзя назвать prijatnoi. Что же, пусть так. Но я-то знаю, что чувство, распирающее меня изнутри, желание уже наконец исполнить свою, можно бы skazating, мечту, мне гораздо важнее того, как там выглядит моя улыбка. Кто смотрит-то, бллин, кому я нужен на нашем nestshastnom земном шарике, а? Я сказал, предвкушая свою победу: — Что «Алекс»? Не терпится, да, Пит, да, druzhistshe? Что же, я устрою… Сейчас Алекс всё устроит, а ты не сопротивляйся — тебя же всё-таки ждут… Что было, бллин, дальше, догадаться совсем не сложно. Я прекрасно помню все поскуливания и все запоздалые иззи-винни-вения Пита, отлично помню, какой я словил kaif, когда сделал отменный такой toltshok Питу, как только он опять выявил желание сопротивляться — хотя и довольно вяло. А вот что я помню лучше всего, так это то, как я, схватив этого ubludka за окровавленные волосы, рывком поднял его на колени и, раскрыв свободной рукой ему rot, zasadil ему, zasadil по самое горло, так что он, скривившись, закашлялся — kashl-kashl-kashl. Сопротивляться Пит не мог чисто физически и он, тяжело дыша — о, его тёплое дыхание я чувствовал на своей коже очень и очень horoshow, ощущая что-то похожее на щекотку — только иногда издавал какие-то звуки, похожие то ли на плач, то ли на поскуливание побитого psa, то ли на истерический смех, то ли на ещё какой-то kal. Но для меня каждый звук, издаваемый Питом, был не просто звуком, а melodiej, музыкой, которая сопровождала мой успех и мою победу над этим podlym выродком. А вообще Пита zdorovo знобило; горячим был только его rot, его обслюнявленные и разбитые губы, его подрагивающий на моей ploti язык. Пит закашливался, слабо вертел tykvoi в весьма жалких попытках вырваться, но моя ненависть, моё злорадство, желание — всё это подавляло его griobanyje бунты, как тяжёлая грузовая машина давит glupogo melkogo котёнка. Мне доставлял удовольствие не столько сам факт того, что эта mrazz мне, грубо говоря, о drugi мои единственные, даёт в рот, сколько осознание того, что вот оно: возмездие. Всё в этом vonutshem мире взаимосвязано, всё верно и ничто неизбежно. И предатель тоже не ушёл от коротышки Алекса — который для всего izbotogo и сломленного Пита (хотя, казалось бы, души у него особо-то и нет, а slomatt вроде как можно одни только кости) перестал быть низким, всеми забытым коротышкой, что всегда был младшим, и превратился в Александра Огромного, властного, всесильного и возвышающегося. И всё то пакостное ощущение, что порядком travilo мне zhiznn, теперь перестало быть неясным — о нет, други мои и братие, сейчас-то я знаю, что это была злоба, которую я теперь щедро тратил на Пита, на этого хитрого, пронырливого и несносного kozla, и мне было plevatt на холодную, но хотя и пустую улицу, рlevatt, что, возможно, это кто-нибудь может увидеть. Злоба, злоба, злоба, она нашла свой способ выразиться, выйти в драный мирок… И я, крепко зажав губу да покрепче вцепившись в volosja Пита, вдруг напрягся. И, почуяв наконец пробежавшее по телу щекотливое ощущение и дрожь, я кончил своему дражайшему другу в его pogani rot и отпихнул от себя. Пит, прокашливаясь и отплевываясь, рухнул на асфальт. Прямо туда же, куда только что плевал. Свинья и есть свинья. Я, натянув обратно свои широкие чёрные штаны — и это, бллин, по последней моде nadsatyh, bratsy! — подошёл к Питу и сел рядом. Вздохнув из-за того, что он опять tschertovski перепачкан, я вновь достал уже весь измазанный платок и, рассмотрев litso Пита в ночной темноте, потрепал его по щеке. — Но-но-но, Пит, опять ты diko неопрятный. С Тёма, что ли, primer решил взять? А вот не надо, нет-нет, мы же приличные люди, нам и ни к чему вовсе… — я отёр ему разбитые gubiohi, а он в ответ сморщился. — Да, и kisa из тебя отменная. Разве что не в платье… Тебя, наверное, всё ещё ждут, а, Пит? Ну тогда, — я ещё раз провёл вконец изгвазданным платком по его litsu, — не смею задерживать, koresh. Svoboden, как весенний ветерок. Пит повертел tykvoi; видать, чтоб я перестал, и, опираясь на rukery — рукав левой руки, кстати, был весь окровавленный — привстал. А потом, набравшись сил, отважился посмотреть мне в glazzja. Наверное, хотел укорить меня. Ха, как будто не знал, что чёрта с два он из меня выжмет хоть каплю жалости! Видимо эта простая истина всё же дошла до его mozgov, и он вдруг, подогнув ноги, обхватив их rukerami и уткнувшись litsom в разбитые колени, едва слышно завёл старую-престарую, как само человечество, песню — «ухууухуууу!». Глядя на этого жалкого, избитого и в край униженного veka, я вдруг увидел в нём себя — того самого себя, которого, повторно предав, избил бывший друг Тём вместе с vyrodkom Биллибоем, оставив подыхать, как какого-нибудь psa. Думаете, вашему юному другу Алексу это воспоминание понравилось? А вот ни figa! Подобрав с асфальта свою trostt, я прикоснулся к Питу. От моего прикосновения он дёрнулся, как от зачумлённого. — Н-не трогай меня… — и, неожиданно для меня, он, набравшись сил, рявкнул, — Не прикасайся своими свинскими руками ко мне! Стук — и Пит опять валяется на асфальте. Хрясть-хрясть — вот и прошлась trostt по его телу. — Не trogatt? Что же, rukerami я тебя не трогаю, horrorshow, но ведь про trostt мы ничего не говорили, верно? — ещё один удар govnodavom в живот согнул Пита пополам. Ну я и сел, бллин, рядом со скулящим Питом, начал его гладить по измаранным volosjam, распутывая пальцами слипшиеся кровью пряди. Пит на этот раз не сопротивлялся. — Что же теперь, а, Пит? Что же теперь? Пит не ответил. Было слышно только тихое, жалостливое «ухухууухуууу». Все мы заслуживаем настоящей жалости, причём той жалости, которая затем не перерастёт в желание избавиться от того, кого жалеешь. Но когда она мне действительно была нужна, я её не получил. Сидя рядом с лежащим Питом и греясь от тепла его тела, я всё гладил ему волосы, довольствуясь его жалкой покорностью и безответностью. Я смотрел на небо, Луну и звёзды, бллин. Наверное, глупые veki на Луне и не подозревают, что мы здесь, вот тут, на vonutshej Земле. Иногда, когда мне становилось слишком скучно, я доставал из кармана britvu и водил ею по горлу Пита, лишь чуть царапая кожу, а он смешно зажимался, пробовал прикрыться rukerami и бормотал что-то совсем bezumnoje, часто-часто повторяя «Алекс… Алекс…». Он тяжело, с перерывами и всхрипами дышал — вполне вероятно, что я сломал ему рёбра. И, vidatt, ему тоже становилось холодно — если до этого Пит с открытой неприязнью отодвигался от меня, чем заслуживал справедливые toltshki, то сейчас он осторожно, словно боясь, что я его уличу, прижимался ко мне. Иногда я изрекал что-то вроде: — Больно, старина, обидно? Мне тоже было обидно, и glazzja от удара вашей tsepi болели, ну-ну, терпи. Или: — Сейчас из тебя kisa хуже, чем была. Больная, избитая, грязная… — и без зазрений совести трогал Пита где хотел, отлично зная, что таким образом делаю его дурацкой самооценке окончательный razdryzg. И вот мы сидели на styloi пустой ulitse вместе. Я — безмерно умиротворённый (только правая grablya болела немного), Пит — весь избитый, изрезанный и, бллин, обконченный. А потом, когда Пит закрыл glazzja и, не переставая подвывать, стал дышать совсем не слышно, мне стало слишком уж холодно. Разбудив Пита ударом по tykve, так что бедняга, взвыв, свалился с меня, я, подобрав trostt, сказал ему напоследок: — Ну, пока-пока. Поваляйся тут tshutok, а как выздоровеешь, зови к себе, мне твой sunn-vynn rotom понравился, poshustrim вдвоём как-нибудь. Пит меня словно бы и не слышал. Я хорошенечко пнул его по рёбрам со спины, так что он опять завёл «ухуууухууууу» вперемешку с проклятиями, чем напоследок рассмешил меня. И я, оставив druzhka одного валяться в том переулке, побрёл, не ощущая внутри больше никакого грызущего чувства, что раньше мешало мне весело zhitt co всеми dratsingami, krastingami, shustringami и старым добрым sunn-vynn. Меня переполняла энергия, желание жить, жить, делать что-то, согреть замёрзшие конечности, в конце-то концов. Представляя, как разбитый и униженный Пит сейчас валяется и скулит, я ещё больше чувствовал счастье, хотелось скакать и артачится. И уж теперь-то я точно знаю, чего я хочу. Deistvovatt в этот раз я буду один, и ни за что не разделю эту Радость ни с кем из своей kodly. А ещё я точно знаю, кто, бллин, следующий… В каком там otdelenii работает Тём?