Vance Joy — Mess Is Mine https://vk.com/search?c%5Bper_page%5D=200&c%5Bperformer%5D=1&c%5Bq%5D=Vance%20Joy%20mess%20is%20mine&c%5Bsection%5D=audio
Иногда одно-единственное мгновение может изменить нашу жизнь…
Для него этим мгновением было три пятнадцать, когда он впервые увидел её. Тот день. Тот час. Та секунда, когда он увидел Девушку, сошедшую с полотен Моне. В белоснежном платье и с широкой улыбкой, с цветами подсолнухов в руках и алыми лентами в волосах цвета спелой пшеницы. Она шла по мостовой, девушка-видение, и воды канала искрились не так ярко, как её улыбка. Он пропустил шаг, а его сердце пропустило удар. Одним жарким летним днём в три пятнадцать. Нацу никогда до этого не думал, что подобное когда-нибудь случится с ним. Он прожил скептиком всю свою жизнь и собирался прожить им ещё столько же. Его сердце не билось быстрее нужного, руки не потели, а язык не заплетался. Он не думал ни о ком днями напролёт, а его вдохновением никогда не был кто-то. Лишь мир, прекрасный и изменчивый. Мир, мгновения которого хотелось превратить в вечность. Он сделал снимок, и девушка на мостовой стала его личной «Дамой с зонтиком»*, отпечатавшись в памяти маслом, ярким солнцем и ароматом подсолнухов. Девушку звали Люси. Идеальное имя для той, что достойна кисти Моне. У Люси в сумке были белые пуанты с атласными лентами, которые она скользящими движениями завязывала под самыми коленными чашечками. И он не мог отвести взгляд, будто в этих порхающих движениях был скрыт сакральный смысл. Она танцевала Жизель, сгорающую от страсти девушку. Ему казалось, что это он сгорает, смотря на неё. Люси носила платья до колен и короткие сапожки. Она любила не застёгивать ярко-жёлтый плащ и не завязывать длинный бордовый шарф, кончик которого неизменно почти касался асфальта. В её сумке всегда была мятная жвачка, розовый пластырь и термо-кружка с травяным чаем. Под её сердцем красовалась татуировка созвездия Льва, а на обложке её блокнота — «Звёздная ночь» Ван Гога. Люси знала французский и итальянский, читала «Отверженных» и слушала Шона Мендеса. У Люси была улыбка, которую хотелось запечатлеть на обратной стороне век, и смех, который мог бы стать вдохновением для Джона Уильямса. Нацу не был музыкантом, поэтому он доставал камеру и делал сотни снимков, продлевавших мгновения на вечность. С Люси сердце билось быстрее. Её хотелось взять за руку и не отпускать, ринувшись в безумное путешествие под названием жизнь. Кружиться в опавших кленовых листьях, гнать по прямой трассе с ветром в волосах и палящим солнцем на капоте, выцеловывать на горячей коже созвездия и ловить губами симфонию чужого дыхания. Нацу думал, что другой человек в его жизни станет лишь оковами. Люси же стала для него крыльями. С ямочками на щеках и собранными в пучок волосами. С его университетской футболкой, достающей ей до колен, и долгим взглядом, в котором, кажется, были сокрыты все тайны мира. Люси была на его снимках. Люси была рядом с ним. Люси была под кожей, под мышцами, в сердце. — Иногда мне кажется, что я не заслужила тебя, — говорила она, а на её щеке красовалось белое пятно от муки. В такие моменты она выглядела ребёнком, который боялся разочаровать родителей, но Нацу никогда бы не разочаровался в ней. Он только притягивал её ближе к себе и дарил короткий поцелуй в кончик носа. Люси широко улыбалась, а в её глазах взрывались сверхновые. Иногда Нацу казалось, что в Люси нельзя было не влюбиться. Иногда он вёл себя совершено безумно, боясь её потерять. Нацу ударил парня на улице, который приставал к его девушке, и пелена гнева не спала до тех пор, пока её прохладные касания не отрезвили его. — У тебя руки бойца, а сердце воина, — сказала она чуть позже, забинтовывая его разбитые костяшки. На её правой руке на каждом пальце было по два серебряных кольца, браслет с символом бесконечности тонкой нитью блестел на запястье. У него внутри серебряные нити сжимали сердце от каждого её касания. — Ты должен был родиться в другом мире. В другой вселенной. В другое время. — Она шептала это тихо, словно делясь тайной, которой не должна была. — Как думаешь, там, где ты должен был родиться, мы бы встретились? Он видел загадку в глазах Люси. Он думал о её тёплой ладони в его руке. Он думал о мире, другом и далёком, почему-то совсем нереальном, и ему казалось, что в любой вселенной эта рука должна была быть в его. И серебряные нити так же, как и сейчас, сжимали бы его сердце. И ответ был всегда одним. В этой или в любой иной вселенной — ответ был в двух буквах, в жарком дыхании, в подсолнухах и солнце, освещавшем широкую улыбку: — Да. В этой или в любой другой вселенной. Их жизнь не была идеальной. Их споры были ничуть не менее жаркими, чем примирения. Они танцевали на раскалённых углях, но Нацу казалось, что он готов проходить по ним босиком вновь и вновь, если бы это означало, что каждое утро он будет видеть её улыбку. Люси громко цитировала фильмы Вуди Аллена. Люси танцевала под песни из «Грязных танцев», и он всегда подхватывал её, как Патрик Суэйзи, после чего они громко смеялись и дарили друг другу долгие поцелуи. Нацу создавал выставку о ней. Сотни снимков с момента их встречи. Каждая её улыбка. Каждая искра во взгляде. Каждый её танец. Она. — Я назову её «Девушка, о которой хотелось сказать „Вечность“», — сказал он ей, и сердце его разрывалось на части от той любви, которую он чувствовал. Чёрт, человек не мог любить кого-то так сильно. Но он любил. Она прижималась к нему близко-близко, зарываясь пальцами в волосы, и горячо дышала прямо в его раскрытые губы, почти (не) целуя. — Выставка о тебе называлась бы… «Тот, кто подарил Вечность». На тумбочке возле их кровати стояла ваза с ярко-жёлтыми подсолнухами. А над кроватью висел «Букет подсолнухов» Моне. Люси надевала белое платье, в котором он когда-то впервые увидел её, и, широко улыбаясь, спрашивала: — Я всё ещё твоя «Дама с зонтиком»? Но спустя годы ему казалась, что она стала его «Звёздной ночью». Он смотрел на неё — и ему так же хотелось мечтать. — Ничто не длится вечно, — как-то прошептала она, вырисовывая на его груди стихи Верлена. «Мы не продлимся вечно», — прочитал он в её словах. Ведь ничто, даже то, что кажется вечным, не может быть таковым. Нацу знал это, оставляя на своих фотографиях отпечаток вечности. Нацу знал это и тогда, когда запечатлел девушку в белом платье с букетом подсолнухов и алыми лентами в волосах, которая, широко улыбаясь, шла в его сторону по мостовой в жаркий летний день в три пятнадцать. Их взгляды встретились, и вечность, обещание любви и счастья — всё пролетело в это короткое мгновение. Тихий шёпот: «Всё это может стать реальностью». Белые пуанты и букет подсолнухов на прикроватной тумбочке. Стихи Верлена чарующим голосом и поцелуи, рисующие созвездия на коже. Жизель и невкусная шарлотка, браслет с символом бесконечности и горячие (не)поцелуи на грани сумасшествия. Тихий шёпот: «Достаточно лишь сделать шаг вперёд». И мир, что пролетел перед глазами, станет явью. И жизнь, которую ты делил с самим собой, станет важна и для кого-то ещё. И осенние листья, и ветер в волосах, и сотни фотографий — всё это станет твоим. Девушка с полотен Моне спрятала свою улыбку в подсолнухах, пройдя мимо. Нацу опустил взгляд на камеру, где на последнем снимке с него смотрела его «Дама с зонтиком». Иногда одно-единственное мгновение может изменить нашу жизнь……и как жаль, что зачастую этим мгновением мы не пользуемся.