Мечта

Меня зовут Настя, и я отношусь у тем людям, чья фамилия олицетворяет образ жизни. Недосыпкина. Я постоянно хочу спать. Днем, ночью, утром, вечером… Я могу заснуть где и в какой угодно позе. Но как только я ложусь в постель, желание спать пропадает. Поэтому перед особо важными мероприятиями я сплю за столом. Так я могу проснуться пораньше и в течение дня уже не хочу спать так сильно. К чему это я? Наверное, к тому, что я очень люблю биатлон. Сегодня индивидуальные гонки, и я очень не хотела проспать. Поэтому в 8 утра я уже на ногах (вернее на попе) и сейчас сижу рядом с розеткой и заряжаю камеру. Мама ничего в биатлоне не понимает, поэтому мы с папой поедем вдвоем. Я когда-то уже была на внутренних немецких этапах. Там я «болела» по большей части за молодых немцев. Впрочем, я правда болела. Я кашляла и сопливила, но не позволяла папе утащить меня, пока не увижу финиш. И вот не зря стояла. И сегодня стоять буду не зря. Это точно. Глянув в стартовый лист индивидуалки, я оценила шансы «моего немца» на хотя бы третье место… Ноль? Нет, это не потому что я в него не верю или что-то такое… Просто здесь всякие Фуркады, Бё, Бьёрндалены, Моравецы, Долли… Не. Сегодня не его день. Но его финиш увидеть я обязана. Он стартует где-то в конце, так что ждать придется долго. Я не знакома с Романом лично, но он давал мне автограф и мы с ним фотографировались вместе. Мне было 14 и я влюбилась как девчонка… Впрочем, ей я и была… Эта фотография до сих пор висит у меня в комнате. Главное, чтобы мама не выбросила ее, пока нас с папой нет дома. Она считает, что Роман некрасивый. Она вообще яро убеждена, что красивых биатлонистов не бывает. Конечно, после того, как папа показал ей фотографию Фуркада, она замолчала. Я бы не сказала, что Роман очень некрасивый… Мы с мамой никогда не понимали друг друга. Ну да! Никто не идеален! У кого-то глаза раскосые, у кого-то нос большой, у кого-то уши… У Романа, например, нос. Но это не делает его сверхуродливым или типа того. А меня еще все в школе уверяют, что немцы плохие. Немцы нормальные. Это фашисты плохие были. Стыдно, что в 11 классе не все знают, что не все немцы фашисты. Я проверила зарядку на камере. Хочу сама снять финиш и награждение. Будем надеяться, Роман хотя бы в цветы попадет. Еще немного осталось. Я вышла из комнаты и вошла в кухню. Папа пил чай и заедал его хлебом. Ладно. Хорошо. Я сделаю вид, что я ничего не видела. Я заварила себе чай, взяла булочку и молча вернулась в комнату. Ну, не совсем молча. Я пообещала папе, что мама про хлеб не расскажу. Мама не разрешала ему есть хлеб. Мол, он станет толстым. Когда мамы нет рядом, он ест все, что хочет. Когда я уже обляпалась повидлом и переоделась, папа велел собираться. Я надела кофту, чтобы спина не замерзла, заползла в теплые лыжные штаны и зависла. Как всегда. Люблю зависать. То есть нет. Я налила в свой термос горячего чая, поставила его в рюкзак, рядом положила блокнот и ручку. Возьму автограф, если он будет в хорошем настроении. И если сама не побоюсь. Но он все равно скажет, что он бесполезен и что его даже продать нельзя. Я надела куртку, свою любимую шапочку с помпоном (какой я, черт возьми, ребенок), сняла камеру с зарядки, положила в рюкзак, а за ней отправила портативный аккумулятор, который мама подарила мне на 17-ый День рождения. Я готова! Или нет… А вдруг он увидит, что я смотрю на него и… А стоп… Если он попадет в цветы, на него все смотреть будут! И чего я тут закатываю? Все, я готова! Мы с отцом сели в машину. Я, конечно, уже решила, что переживать особо не о чем, но мой организм думал по-другому. Волнение не отпускало мой желудок, а вскоре начало поглощать и мои мысли. Черт возьми, ты же постоянно бываешь на биатлоне, что сейчас-то случилось? Ну подумаешь, увидит он, что ты смотришь на него… Там на него полстадиона смотреть будет! Кроме тебя он увидит еще как минимум две тысячи пялящихся на него людей! Что ты там себе придумала? Благодаря самой себе, мне еле-как удалось хоть немного успокоиться. Меня все-таки не отпускает мысль, что он может меня увидеть. Или даже узнать. Да, конечно… Будет он помнить девчонку, которая фотографировалась с ним почти четыре года назад! А вдруг… Вдруг я одна такая была… Черт, ну подумаешь, он тебя узнает… И что с того? Ты с ним обнималась четыре года назад и не боялась, а теперь боишься, что он тебя просто увидит? Внезапно все мысли в моей голове замолчали. Щеки начали наливаться краской, и я накрыла их прохладными ладонями. Точно. Он ведь обнимал меня тогда… В тот день, когда мы фотографировались… Я жалась лицом в ладони так сильно, что едва могла дышать. Как сейчас помню его сильные руки моей талии. (У меня в 14 лет была талия?Кажется, да.) Жар от его уставшей, еще немного потной, шеи на моем плече. Это было на летнем биатлоне, и в тот день было достаточно жарко. Я еще сильнее вжалась лицом в ладони. Черт возьми, я могу сейчас просто умереть? Только чтобы меня не преследовали воспоминания о его объятиях четырехлетней давности. Можно я умру прямо сейчас? Я же смотреть на него сейчас не смогу… Черт… А я ведь уже и забыла об этом. Я каждый день смотрела на эту фотографию и даже не могла вспомнить, что он обнимал меня в этот момент? В этом вся я, мда… Я достала из кармана тюбик тонального крема и, поглядывая на зеркало, нанесла немного на кожу лица. В первую очередь для того, чтобы не было видно сильной красноты моих щек! А уже потом из-за мороза на улице. В России, конечно, бывает хуже, но «увлажняющая пленка, защищающая мое лицо от холода» все равно не помешает. Наверное, я все еще красная до кончиков ушей. Никогда за свои почти 18 лет жизни! В тот день он был так близко ко мне… Я, наверное, так покраснела, что скоро мое лицо станет цвета волос моей мамы. Что-то изнутри ударило меня в нос и глаза. Сейчас заплачу от смущения. А вдруг он правдам увидит меня? А если он подойдет? Господи, да я сгорю со стыда, только если он на меня посмотрит! Я подняла глаза на отца. - Мы скоро приедем? – спросила я, убирая тональник в рюкзак. - Еще минут десять, – ответил он, глядя на часы. – Устала? - Нет, – буркнула я и навалилась на окно. Да! Да! Я устала! Я уже хочу выйти из машины, чтобы холодный ветер обдул мои горячие как чайник щеки, чтобы сквозняком мне выдуло из мозга эти глупые мысли об объятиях с Романом, чтобы меня захватил этот морозный колючий воздух, пахнущий биатлоном… И я увидела, как Роман финиширует. Но тогда я уже не буду так смущаться и краснеть, ведь буду просто счастлива, что стою на снегу и дышу этим спортом и этим воздухом… Наконец, папа остановил машину. Я вздохнула, готовясь к тому, чтобы вот-вот ступить на холодную улицу. Снег будет хрустеть под ногами, холодный воздух будет обдувать мое лицо и я, наконец, смогу не думать о Романе как о предмете обожания. Я взяла лямку рюкзака, открыла дверцу и ступила на холодный хрустящий снег. Надеюсь, сегодня Роману будет удобно бежать. Я вдохнула носом воздух. Такой холодный, колючий и… Вкусный, наверное. Отец вышел из машины, мы с ним купили по стакану кофе, немного прогулялись и направились к стрельбищу. Между стрельбищем и финишем уже начал собираться народец. Через несколько минут был дан старт гонке. Когда Фуркад (кто бы сомневался, что он стартует первым) подошел к стрельбищу, он помахал толпе и, отстреляв на ноль, уехал. Все внимательно наблюдали за его стрельбой и восхищенно кричали после каждого попадания. Как и всегда на биатлоне. Индивидуальная гонка это не масстарт и не гонка-преследование. В масстрате участники стартуют толпой и победитель определяется по принципу «первого пришедшего к финишу». В преследовании участники стартуют с определенной разницей – отставанием от лидера в предыдущей гонке. Победитель определяется по тому же принципу. В индивидуальной гонке все происходит немного иначе. Все стартуют с одинаковыми задержками, но для каждого время считается индивидуально, за промах начисляют минуту. Первое место занимает тот, кто пробежал дистанцию за наименьшее количество времени. То есть теоретически, если стартовать последним, можно прийти первым. Но в начале обычно стартуют более сильные спортсмены. Тренера стремятся ставить их на места получше. Из-за переменчивой погоды или других факторов. К тому же, биатлонисты, входящие в топ-15 в общем зачете Кубка мира, имеют определенные привилегии, которыми не брезгуют. Они сами могут выбрать стартующую группу. Более сильные спортсмены, как правило, стартуют в первых двух группах. А дальше рандом. Рандом всех победит. В течение примерно часа я толклась с папой у стрельбища. Роман (он бежит под 108 номером – самый последний) появился уже где-то под конец часа. Я чуть не выронила кофе, который мне немного ранее купил папа, когда въехал на стрельбище. Я уже почти забыла, что он существует. Те несколько секунд, что он стрелял, я смотрела только на его спину. Перед последним выстрелом я нашла в себе силы отвернуться. По восхищенным возгласам можно было догадаться, что он отстрелял на ноль. Я допила кофе и выбросила стаканчик в урну. Очень удачно, что я попала с первого раза, а не как обычно. Я снова подумала о Романе. Он всегда стреляет на ноль. Еще через минут пять я оставила отца на стрельбище, а сама поползла к финишу сквозь толпу. Прошло, наверное, минут семь прежде чем я подобралась близко. Так как я была не очень высокая, добродушные немцы и французы пустили меня вперед. Здесь не было так холодно. Немцы за моей спиной весело над чем-то посмеивались и говорили с одним французом по-английски. Я не очень хорошо знаю английский, но понять предмет их разговора было несложно: Мартен Фуркад и ЙоханнесБё. А ведь я настолько стара, что помню времена, когда комментатор, произнося фамилию «Фуркад», имел ввиду Симона (то есть стршего), а говоря о «Бё», имел ввиду тоже старшего из братьев. Кажется, один из немцев хвалил Фуркада. Француз в ответ хвалил Долля, но не отрицал, что Фуркад – один из лучших биатлонистов современности. После речь зашла про Бьёрндалена и про то, что ему не повезло на последнем рубеже. Второй немец выразил свою досаду, сравнил ее с чем-то по-немецки, и два немца рассмеялись. К разговору присоединился, кажется, норвежец. Я повернулась, чтобы перепроверить. Да, норвежец. Кого здесь только нет. Он сказал, что Бьёрндалену не повезло, скорее всего, в последний раз. После он грустно добавил, что на Олимпийские игры он, вероятнее всего, не поедет. Все четверо досадно вздохнули и замолчали. Я не знаю, как долго я стояла после этого. Пять минут, десять, полчаса или сорок минут. Немцы за моей спиной, казалось, успели обсудить уже кучу всего, но в то же время будто бы совсем ничего. Внезапно в сторону стрельбища вдоль трассы побежали молодые люди в куртках. В одном я узнала Долля. Значит, это немецкие биатлонисты. Я полезла в рюкзак за камерой. Люди вокруг меня начали кричать и аплодировать. И правда. Я включила камеру. К финишу приближался Роман, а за ним еле как тащился русский. Через несколько секунд «мой немец» пересек финишную черту, очень артистично свалился на снег и перевернулся на спину. На табло под ЙоханнесомБё, который занял третье место, высветилась надпись: «4 REES». Четвертое место… Я бы не поверила, если бы не увидела это своими глазами. Очень скоро Роман поднялся со снега и, вытирая лицо, удалился к тренерам. У него лучший результат среди немцев. Есть шанс поехать на олимпиаду. Я выключила камеру, убрала ее в рюкзак и стала ждать цветочную церемонию. Я достала термос и сделала глоток чая. Если хорошо подумать, биатлонисты – такие дети. Они ведь почти в буквальном смысле дерутся за блестяшку и за то, кого больше любят. Я тяжко вздохнула и огляделась. Многие люди уходили сразу после финиша последнего участника. Им незачем было смотреть надовольногоФуркада, получающего его очередную золотую медаль. Папа тоже редко смотрел награждение. Он скинул SMSку, что подождет меня в машине. Я допила чай, убрала термос в рюкзак и достала камеру. К церемонии было уже все готово. Я протиснулась ближе и приготовила камеру. Биатлонисты стояли справа, о чем-то перешептывались и изредка посмеивались. Комментатор начал говорить и вызывать на награждение сначала Фуркада, за ним Моравеца и Бё. После Роман, Крчмар и Ланди. Моя камера была постоянно направлена на Романа, который пожал руки Йоханнесу, Фуркаду и Моравецу и остановился рядом с последним. Ему вручили цветы. Ну как цветы. На еловые веточки с красной ленточкой похоже больше. Он так красиво улыбается. Я все смотрела на него и смотрела, иногда сверяясь с камерой, чтобы она ровно снимала. Но, даже опуская глаза, я все равно смотрела на него. Когда, наконец, позвали Ланди, Роман остановил на мне взгляд. Черт! Он заметил, что я пялюсь на него! Что делать? Можно я провалюсь сквозь землю? Ланди, отвлеки его, пожалуйста! Роман пожал руку Доминику, но продолжал смотреть на меня. Он поднял руку и помахал. Он! Помахал! Мне! Это сон? Доминик что-то спросил у Романа и он, наконец, отвлекся. Он посмеялись. Доминик еще что-то сказал Роману, на что тот слабо улыбнулся и пожал плечами. Когда они начали расходиться, я убрала камеру в рюкзак и, оглядев стадион еще раз, направилась к машине. Папа встретил меня на полпути. Начал причитать, мол, он уже разволновался и все прочее. Что говорят родители, когда вы поздно приходите со школы? «Я уж думал, ты не вернешься» или типа того. Он купил мне булочку и посадил в машину. Он смотрел на меня! Роман даже помахал мне! Как я там только со стыда не сгорела? Я достала камеру и включила запись. Мне не показалось! Он махал мне! Именно мне! А вдруг он меня узнал? Страх отдал жаром в спину, и я поежилась. Пожалуйста, скажите, что я сплю… А вдруг он правда меня узнал? И что делать? Где я только не оставляла фотографию с ним. Я же сгорю со стыда, если он меня правда узнал! Это же… Это… Отвратительно страшно! Он может просто ввести в каком-нибудь Google свое имя, и ему выскочит эта фотография в моем инстаграмме, фейсбуке, контакте, где я еще есть? Везде выскочит! Ладно. Спокойно. Зачем бы ему искать эту фотографию? К тому же, пока он ее откопает, пройдет вечность. Все, вздохни спокойно. Он мог тебя узнать, но он завтра же об этом забудет. Так что можешь не волноваться по этому поводу. К тому же, за четыре года ты немного изменилась. Да, но это не значит, что он не может меня узнать! Это конец всему! Я больше не смогу спокойно сходить на биатлон! Ужас! А если я ему понравилась? А вдруг он подойдет ко мне? Черт возьми, о чем ты думаешь? Все и так ужасно, а ты тут еще усугубляешь! Не думай об этом! Не могла ты ему понравиться! Я закрыла лицо руками. А вдруг… Вот давайте представим на одну секунду… Только на секунду… Вдруг он помахал мне не просто так? Вдруг я правда ему понравилась? Вдруг именно обо мне он говорил с Домиником Ландретингером? Подумай хотя бы секунду. Это же самый отвратительно страшный расклад событий… И что, по-твоему, может быть дальше? Он же будет участвовать в масстатре. И ты пойдешь на этот масстарт. Вдруг он подойдет ко мне? Не будем утверждать, просто вдруг… Ты же двух слов рядом с ним связать не можешь. А он будет говорить с тобой на английском. Ты же будешь просто стоять как истукан и пялиться на него. А теперь представь, как это страшно. Ты же правда при нем и слова вымолвить не сможешь. Все. Секунда, в которую можно было мечтать об этом, закончилась. Теперь возвращайся в реальность. Ему руку просто судорогой свело, он сделал хоть что-нибудь, чтобы облегчить свои страдания, и смеялся над этим с Ландертингером. Или его просто смутило то, что ты пялишься на него, и он попытался тебя разбудить. И все. Больше ничего не было! Он тебя не узнал и ты ему не понравилась! Ты же понимаешь, что этого просто не может быть! Почему ты постоянно усложняешь себе жизнь? Что с тобой не так? Твоя жизнь и без тебя достаточно сложная. У тебя постоянные завалы в школе из-за биатлона, ты безответно влюблена в немца и у тебя через неделю соревнования по стрельбе, а ты помнишь, когда ты стреляла последний раз? Надо было хоть взять винтовку из дома и пострелять по бутылкам. Ты хоть помнишь, как на курок нажимать? Очень надеюсь, что да… Приедешь домой – будешь стрелять по всему, что есть вокруг тебя. Хоть по воробьям. Но блин… Он ведь… Смотрел на меня… Даже когда пожимал руку Доминику… Он махал мне. Это же не могло быть просто так, верно? Он либо узнал меня, либо я ему понравилась. Он не мог махать мне просто так! Так просто не бывает! Интересно, если бы я не ушла со стадиона так быстро, он бы подошел ко мне? Все, теперь меня этот вопрос мучать будет… Сначала почему он мне помахал, теперь это… Черт возьми, как я себя ненавижу! Что заглупая привычка нагнетать обстановку!? Ненавижу… А правда… Что было бы, если бы я не ушла так быстро? Что было бы, если бы он подошел ко мне? Я знаю. Я бы покраснела до кончиков ушей и не могла вымолвить и слова. Прекрасное знакомство с парнем моей мечты! Я потерла щеки ладонями. Я увижу его через три дня на масстарте. Что я буду говорить ему, если он вдруг подойдет ко мне? А вдруг я внезапно совсем забуду английский? Нет! Забудь! С чего бы ему подходить к тебе? Мы же уже решили, что его просто застала судорога! Успокойся, не станет он к тебе подходить! Сдалась ты ему! Подумаешь, помахал! Он такой же человек, как и любой из твоих одноклассников! Ты же не шарахаешься, когда тебе кто-то из них машет! Но… Они видят меня каждый день, и я вижу их каждый день. И они не знамениты! Это то же самое, если тебе Пугачева помашет! Только в меньшем масштабе. Я издала звук, похожий на урчание и подняла глаза на папу. Не слышал. Слава богу. Начал бы еще расспрашивать, кто меня обидел. Ненавижу это. Объясняй ему потом, что этот звук случайно получился! Еще и Роману достанется. Я откинулась на спинку сиденья и устремила усталые глаза в окно. А интересно… Если Роман заговорит со мной, он сможет меня узнать? А потрогать его винтовку я и мечтать не могу. Винтовка для биатлониста – святое. Он мне на нее даже посмотреть не даст. Ну посмотреть, может быть, даст… А вот потрогать… Эх, мечты-мечты… А если он догадался, что он нравится мне? А если я ему тоже понравилась? Блин, неизвестность – это так страшно. Страшно и волнительно… А что если он правда подойдет ко мне? *** Три дня как в тумане, в мыслях о нем, и вот… Утро масстарта. Я проспала. Папа разбудил меня уже после будильника и заставил собираться очень быстро. Я собрала в рюкзак все необходимое, включая термос с чаем, тепло оделась и объявила о своей готовности. Сегодня будет решаться моя судьба. Если Роман подойдет ко мне, это будет очень страшно, но очень мило с его стороны. Вдруг он захочет обнять меня? Наверное, это будет самый страшный расклад из всех других возможных. А если не подойдет, то все будет нормально. Я просто вздохну с облегчением и буду дальше молча смотреть на эту фотографию на стене. Буду сидеть и плакать, потому что, скорее всего, больше его не увижу. Только по телевизору. Я тяжко вздохнула. Мы с отцом сели в машину. Мне страшно! Я так боюсь! Вдруг он правда подойдет ко мне? Это так… Страшно и волнительно… Я не хочу! Мне страшно! Он точно увидит меня! Не важно, подойдет он ко мне или нет! Мне страшно от одной мысли о том, что он меня просто увидит! А если я увижу, что он смотрит на меня, то это будет еще страшнее! А если он увидит, что я на него смотрю, это будет кошмар наяву! Я не хочу! Не хочу! Не хочу! Верните меня домой! Я буду смотреть по телевизору! По телефону! По радио слушать! Я не хочу! Вдруг он меня увидит! Я боюсь, верните меня домой! Не хочу! Я закрыла лицо руками. Оно было горячим. Я, наверное, опять покраснела. Пожалуйста, пусть это закончится! Я так боюсь, что он меня увидит! Не надо, умоляю! Это будет позор всей моей жизни! Он увидит, как я краснею! Это же ужас! Я не хочу! Я сгорю со стыда! Я умру! Можно я не буду выходить из машины? Я посмотрю прямую трансляцию по телефону! Пожалуйста, не надо! Мы с отцом вышли из машины. Он купил по кофе, и мы направились к стрельбищу. Там была большая толпа народа, что неудивительно: гонка уже минут десять как началась. Я протолкнулась к стрельбищу. Ничего интересного не происходило, поэтому я вернулась назад в толпу. Внезапно пришло воспоминание об объятиях. Хотела бы я еще раз это почувствовать? Странный вопрос. По спине побежали мурашки. Если он обнимет меня, я умру. Я буду просто холодным (но сначала горячим) трупиком, который Роман держит в своих объятиях. Это, конечно, мило, но… Папа будет против моей смерти в объятиях моего любимого биатлониста. Вообще против моей смерти. Я вернулась к отцу. Он вручил мне булочку. За время, что я ходила к стрельбищу и обратно, прошло около получаса. Надо было начинать ползти к финишу, чтобы увидеть какого-нибудьБё. Может, успею и к Фуркаду. Мы с отцом разошлись и я начала пробираться ближе к финишу, попутно все время думая об объятиях и о Романе. И обо всем этом вместе. В итоге к финишу и Фуркада, и Бё я опоздала. Меня опять пустили вперед из-за моего маленького роста. Вот за что люблю немцев и французов. Я достала камеру и стала ждать. Хотя… Вот если бы он финишировал хотя бы шестой… Но это не важно. Награждение буду снимать, даже если его там не будет. Я вздохнула, пооглядывалась, удрала камеру обратно в рюкзак и молча дождалась финиша Романа. Он пришел тринадцатым. Я не буду говорить про чертову дюжину и прочую суеверщину… Просто кто-то должен быть тринадцатым. Это не значит, что этот кто-то должен быть неудачником. Тринадцать – это просто число. И кто-то должен написать рядом с ней свою фамилию. Хотя бы потому что здесь тридцать участников, а на пути к тридцати число тринадцать встречается как минимум один раз. Ладно, глупости все это. Лучше просто посмотрите на него. Роман снова завалился на снег и начал кататься по нему как ребенок, который первый раз в жизни видит снег. Или думает, что первый раз видит. На самом деле он видел его уже много-много раз, но каждый для него как первый. Я смотрела на него, не отрывая глаз и, кажется, с каждым мгновением влюблялась в него сильнее и сильнее. В этот его усталый, счастливый, но вместе с тем какой-то спокойный взгляд, устремленный в затянутое серыми облаками небо. Грудь его мерно вздымалась и опускалась в такт глубокому частому дыханию и срывающимся с губ облачкам теплого пара. Через несколько секунд, когда он уже более или менее отдышался, он улыбнулся, все еще смотря в небо. Он лениво поднялся, снял лыжи и направился к тренерам. Я не могла оторвать глаз от его крепкой спины, которая лениво двигалась при ходьбе и движениях плеч. Внезапно он остановился и бросил взгляд через плечо… Прямо на меня! Сантиметр в сантиметр! Ни левее, ни правее, точно на меня! Будто он с самого начала знал, что я стою именно здесь. Я прям почувствовала его взгляд. Я даже поймала его взгляд на своих глазах. На секунду. Потом я, наверное, раскраснелась и отвернулась. Люди (в большинстве своем это были немцы) вокруг меня загоготали. Я, подняв глаза на одного из смеющихся немцев, спросила у него, что смешного произошло. Он, перестав смеяться, потрепал меня по голове и, так же по-английски, рассказал реакцию Реса на мое поведение. Я смутилась еще больше и потупилась. Если верить этому немцу (а врать ему, вроде как, незачем), то после того, как я отвернулась (покраснела я не так сильно, как мне думалось), Роман тоже смущенно опустил глаза и поспешно удалился. От себя этот мужчина добавил, что возможно, я ему понравилась. От одной мысли об этом, я смутилась еще сильнее и еще глубже спрятала лицо в шарф. Немец похлопал меня по плечу и сказал пару ободряющих слов. Я помотала головой как китайский болванчик. Если это все правда, то мне очень страшно. Ладно, бред. Мне просто очень страшно. Мой страх не зависит от того, что говорит этот немец. Все время, которое оставалось до награждения (около получаса), я старалась хоть немного успокоить свой страх. Я прокручивала в голове диалог с этим немцем, вспоминала хоть какие-то слова на английском, пыталась вспомнить, как строятся времена в английском языке и формы неправильных глаголов. Блин, столько всего нужно держать в голове, когда пытаешься составить одну фразу, на выговаривание которой ты не тратишь и пяти секунд. Если что вдруг случится, я в общих чертах знаю, что и как сказать. Вопрос в другом… Смогу ли вообще? Папа принес кофе. Многие уже разошлись. Я и еще несколько человек стояли и ждали церемонию награждения. Папа сказал, что он как всегда подождет меня в машине. Я улыбнулась и покивала головой. Черт возьми, нет! Нет! Не уходи! Стой! Не бросай меня тут одну! Я боюсь одна! А вдруг он подойдет ко мне? Нет, папа, не уходи! Мне так страшно! Останься со мной, черт возьми! Останься! Немедленно! Не уходи! Ну блин… Я допила кофе и выбросила стаканчик. В этот раз с меткостью у меня не сложилось, и я пошла подбирать стаканчик, который катался вокруг урны, гонимый ветром. Когда я уже подошла достаточно близко к стаканчику, чтобы подобрать его и, наконец, выбросить, кто-то буквально вытянул его у меня из-под носа. Я уже хотела возмутиться, но, только увидев человека, который столь бесцеремонно угнал мой стакан, хоть я и собиралась его выкинуть, напрочь забыла, как дышать. Роман поднялся с колен и, встряхнув стаканчик дабы убедиться, что он действительно пуст, выбросил его в урну. Блин. Он видел, какая я кривая. Позор. Но я стрелок, а не баскетболист! Мне нужен прицел! Я смущенно опустила глаза. Ну вот. Сейчас он скажет, что я криворукая. Я сейчас просто сгорю со стыда. Это ж был такой позор! Я не могу попасть даже стаканом в урну! Ужас! Какой стыд! Я поковыряла снег носком ботинка и бросила взгляд на церемонию награждения. Черт возьми, какой стыд… Роман поздоровался со мной. Я смущенно буркнула слова приветствия. Мне показалось, он посмеялся. Я подняла на него глаза, но после снова смущенно опустила. Он тоже молчал. Интересно, мы долго сможем просто стоять вот так вот… Друг против друга. Молча. И смотреть вниз. Господи, пожалуйста, просто стой и молчи. Я плохо говорю по-английски, просто стой и молчи! Но молчать он не хотел. Подошел ближе, легонько толкнул меня плечом, будто пытался разбудить, и спросил, как у меня дела.Я попыталась создать в своей голове ответ, который по смысле будет похож на «Черт возьми, я сейчас умру от смущения», но в итоге сказала, что у меня все хорошо. Он, кажется, посмеялся. Я, робко подняв на него глаза, спросила как дела у него. Он, бросив взгляд на церемонию награждения, сказал, что у него тоже все хорошо. После он добавил что-то похожее по смыслу на «хотел сегодня быть там, но что-то пошло не так». Я улыбнулась. Он тоже. Наверное, это можно было считать за хорошую шутку. Он милый, когда улыбается. Да. У него такая милая улыбка. Я надеюсь, мы не должны делать друг другу комплименты. Я этого не говорила, но он молча кивнул. Будем считать, что мы договорились насчет этого. Я вздохнула. Нам было не о чем говорить. Наверное, у нас не найдется ни одной общей темы. В кого я вообще влюбилась? Я ведь его даже не знаю… Как и он меня. Может, пора уже расстаться с этой глупой иллюзией? Да. Я опустила голову. Я уже взрослая. Мне пора забыть эту меленькую глупость. Я уже достаточно выросла, чтобы понять это. Все. Хватит. Пора заканчивать с этим. Моя глупая влюбленность должна закончиться прямо сейчас! Я не хочу этого ничего! Я должна успокоиться прямо сейчас! И разлюбить его. Я уже взрослая, и я должна это понимать. Я. Влюбилась. В человека. Которого. Совсем. Не знаю. Пора это прекратить. Роман, прости, но я должна уничтожить тебя в моей голове. Извини. Большое извини. Я еще ниже опустила глаза. Наверное, он мог увидеть, что я плачу. Я почувствовала, как его руки обхватывают мою талию. Нет! Нет, черт возьми! Этого не должно происходить! Почему воспоминания о тебе, да и ты сам не можете просто исчезнуть вместе со своим чертовым биатлоном!? Я не хочу больше видеть тебя, не хочу знать о твоем существовании, не хочу никакой стрельбы и никакого биатлона! Я просто хочу забыть обо всем, что было за последние четыре года! Почему? Почему ты не даешь мне уйти? Почему ты не даешь мне уничтожить тебя? Исчезни из моей жизни… Пожалуйста… Я не хочу знать тебя… Я хочу, чтобы ты взял себя, все мои воспоминания о тебе и просто ушел! Я не хочу… Роман положил свою голову мне на плечо и крепко прижал к себе. Он прав. Я обхватила его шею руками и разрыдалась. Он прав. Он ничего не мне сказал, но он чертовски прав! Я не могу уйти. Не могу сейчас и не смогу потом. Ни от него, ни от мыслей о нем, ни от своего прошлого. Он прав. Я не могу уничтожить, выгнать или каким-либо другим способом избавиться от него. Как и его руки сейчас, мысли и воспоминания о нем держат меня слишком сильно, чтобы я могла как-то им противостоять. Они, как и он, часть моего прошлого… И я не могу выбросить их только потому что мне так хочется. Но я должна хотя бы попробовать! Я оттолкнула Романа и отвернулась от него, вытирая слезы рукавами куртки. Не трогай меня, пожалуйста. Я хочу забыть о тебе. Забыть обо всем, что было между нами, и обо всем, что было в моей голове. Я хочу забыть все те годы, что я убивалась по тебе. Несмотря на то, что я вытирала слезы, они набегали на глаза снова и снова. Почему я плачу? Что вообще происходит? Почему мне так больно, когда я пытаюсь убить воспоминания о ком-либо? Почему это так больно!? Зачем я причиняю себе боль? Зачем я согласилась тогда пойти с отцом на летний биатлон? Зачем? Зачем? Я закрыла лицо руками. Я ненавижу себя! Почему я не могу просто забыть о нем? Черт возьми, ну почему я не могу просто выбросить что-то из своей головы!? Почему это причиняет такую боль? Такую сильную, будто… Будто я пытаюсь вырвать клок из своего мозга! Тот самый, который отвечает за последние годы моей жизни. Это так больно… Я снова почувствовала, как его руки обхватывают мою талию и буквально не оставляют мне шанса выбраться. Ну зачем, зачем ты снова меня трогаешь? Роман прижал меня к себе и попросил не плакать. Я бы очень хотела не плакать… Но я так тебя люблю… И я так хочу тебя забыть, выбросить из головы… Но это так больно! Я всхлипнула. Роман снова попросил меня не плакать и спросил, что у меня случилось. Я ответила, что все хорошо. Но он, конечно, догадался, что это вранье. Разумеется! Как у девочки, которая плачет, может быть все хорошо! Я ответила, что у меня заболела голова. Конечно же, он опять не поверил. Он взял у меня номер телефона и оставил мне свой. Мы поговорили о совершенно незначительных вещах. Он узнал, как меня зовут, сколько мне лет и откуда я. И да… На награждении три дня назад он помахал мне потому что узнал меня. Все-таки, он помнил меня эти почти четыре года… И у него дома тоже висит фотография со мной… Он сказал, что я ему очень понравилась. Назвал меня милой. И тогда, на награждении, с Ландертингером он говорил именно обо мне. Доминик предлагал ему поговорить со мной, но Роман постеснялся подойти ко мне тогда. Сегодня, если верить словам Романа, его буквально вытолкал и почти довел за ручку сюда, ко мне, Бенедикт Долль. Он, вроде как, увидел, что Роман смотрит на меня и буквально выпнул его сюда. Роман довел меня до машины отца, рассказывая небольшие эпизоды из своей жизни за последние годы. Первое время он всегда смотрел на фотографию и все, о чем он мог мечтать, это новая встреча со мной. Через некоторое время чувства немного затянулись. Но три дня назад, когда он увидел меня, что-то внутри у него зашевелилось. Ему было примерно так же странно, как и мне… Когда мы уже подошли к машине отца, Роман приобнял и спросил, все ли у меня хорошо. Я ответила, что все отлично. Он улыбнулся и, попрощавшись, удалился. Я села в машину. - Все нормально? – спросил папа, заводя машину. – Что это за парень? Биатлонист? - Пап, все хорошо, – я вздохнула. – Просто мне стало немного плохо, и Роман мне проводил. - Что у тебя случилось? – серьезно спросил он. Он тоже прав. Ни ему, ни маме не понравится это. К тому же, они всегда переживают, если у меня что-то не так. - Нет, просто внезапно заболела голова, - я вытерла с лица остатки слез. Роман поступил очень мило и по-доброму. Он ведь не ушел, не бросил меня, когда я расплакалась. А мог бы… - Точно все хорошо? - Да. Папа перестал задавать вопросы и вел машину в молчании. Я, вздохнув, откинулась на спинку сиденья и устремила взгляд в окно. Внезапно мой телефон издал истошную вибрацию. Я лениво потянулась к нему, уже морально настраиваясь на пропущенный от мамы. Но это было сообщение от Романа. Спрашивал, точно ли у меня все хорошо. Он очень хороший человек, и он мне очень нравится. Когда я заплакала, он не ушел. Если верить всему, что он говорит, то я очень нравлюсь ему. Наверное, это что-то рядом с тем чувством, которое испытываю к нему я. И я бы написала ему сейчас, что я к нему чувствую и что у меня случилось на самом деле, но я не могу. Я не могу написать по-английски то, что не могу облечь в русские слова. Да и кроме того… Я уже решила, что это все сущий бред. Моя влюбленность и последние четыре года (а особенно последние три дня) – это вес маленькая досадная глупость. Это моя ошибка. Прости, Роман. Я люблю тебя. Я правда люблю тебя! Но я должна забыть о тебе. Забыть все. Прости меня. И прощай… Я навалилась на окно и, сжимая губы, тихо заплакала.