Терпеть его не могу!

Сперва он бьет меня по колену, да так сильно, что я едва не слетаю на пол. Топчет полотенце, отбрасывает его в сторону и устремляется громить что-то в комнате. Я ловлю головой подушку, стоя прямо в проходе. В центр комнаты прилетает тапочек, следом - второй. Успеваю поймать опрокинутый стул, а через секунду поймать и самого Бэкхена. Он сопротивляется, пинается, пытается извернуться и укусить меня за руку. На мое "успокойся" только рычит и еще сильнее вертится. Мне приходилось удерживать вредного Бэкхена ни один раз, но это совсем иной случай. Я держу его, пытаюсь скрутить, но изворотливого омегу не остановить. Он вырывается, кулаком бьет меня по бедру и вылетает в коридор. На этаже почти никого нет, только пара открытых комнат, где студенты все еще празднуют окончание сессии, а может, запивают с горя очередную пересдачу. Я ловлю его у лестницы, подхватываю на руки и волоку обратно в комнату. Омега, мычащий проклятья и пытающийся искусать своего альфу, привлекает внимание, но не настолько, чтоб кто-нибудь вышел вмешаться. Мало ли: милые бранятся - только тешатся. Обхватив меня ногами, он кусает за ухо, царапает руки и бьет по спине, но я продолжаю идти. Сцепившись друг с другом, мы вваливаемся в комнату. Я бесцеремонно закрываю Бэкхеном дверь, впечатав его в косяк, а он только с большим остервенением принимается драть меня ногтями. В какой-то момент омега соскакивает с меня, и борьба продолжается. Я хочу его удержать, а он оторвать мне все выступающие части тела. Он крутится в кольце моих рук, и как я ни пытаюсь прижать сильнее, на доли секунды даже отрывая его от пола, Бэкхен умудряется раз за разом тыкать в меня локтями и острыми пальцами прямо под ребра. На мне с десяток синяков уже, не меньше. Преодолевая недюжее сопротивление, я дотаскиваю его до кровати. Бэкхен царапает пальцы, и тыльная сторона ладони сплошь в красных полосах. Он неумолимо сопротивляется каждому моему слову, каждой попытке обнять и успокоить. Топчется по моим ногам босыми пятками, неестественно выгибается, надеясь освободиться, и скулит, в отчаянии пытаясь расцепить мои руки. Максимально осторожно я толкаю его на кровать и наваливаюсь сверху. Бэкхен предпринимает очередную попытку к освобождению, но побороть альфу, превышающего его массой почти в два раза, ему никак не удается. Он дергается, отворачивается и, наверняка, мечтает заехать мне коленом прямо по самому чувствительному месту. И ему это пару раз почти удается. Я обнимаю его, глажу по голове и пытаюсь поговорить, но ничего не работает. И тогда я решаю пойти радикальным путем. Отвечать грубостью на его поведение я точно не буду. Острые зубки кусают больно. Не успеваю прикоснуться к губам, а Бэкхен уже держит оборону. И следующие несколько попыток оказываются такими же провальными, хотя Бэкхен может собой гордиться - солоноватый вкус на губах как свидетельство о том, что иногда поцелуи приносят боль. Я слизываю кровь и немного пачкаю щеку омеги, пока он отворачивается в самый неподходящий момент. Бэкхен бьется подо мной, сучит ногами, сбивая в кучу покрывало, и пытается высвободить руки, которые я держу. Не хочу делать ему больно, не могу себе этого позволить, поэтому даю ему вытащить ладони, но тут же обхватываю тонкие запястья и прижимаю к подушке над головой. Бэкхен понимает, что попадает в ловушку - скулеж становится все отчаянее. Раз за разом он поджимает губы и отворачивается. И как бы искренне я ни говорил ему, что мне жаль, ярость и боль в его глазах не утихают ни на секунду. Я бы тоже себя убил. Все повернулось не так, как мы ожидали. И уверен, что такой реакции от себя не предполагал даже сам Бэкхен. Сопротивляться бесконечно не получается, и в какой-то момент Бэкхен сдается. За окном стремительно темнеет. Омега обессиленно хнычет, прижатый к кровати. Не отвечает на поцелуй, но уже не кусается. Хотя мне от этого никак не легче. Я хотел бы забрать твою боль себе, если б мог. И я вновь беру напором, снова шепчу о том, как люблю его, зацеловываю любимое лицо. Слезы катятся вниз, и Бэкхен сквозь пелену смотрит на меня взглядом абсолютно обезоруживающим. Настолько отчаянным, что я чувствую себя мерзким и отвратительным чудовищем, предателем, последним подонком. Он верил мне, безоговорочно верил, а я в один день испохабил все то, что мы с таким трудом строили несколько месяцев. Сам едва не плача, я собираю губами его слезинки и прошу о прощении в тысячный раз. Прошу и не знаю, сможет ли он заговорить со мной спокойно хоть когда-нибудь. Боль жжет изнутри, нервным комком оседает в желудке. Она осязаема, нестерпима. И я с ужасом понимаю, что ужас от произошедшего, бушующий во мне - ничто. Этому пробирающему до костей кошмару далеко до истерики, выворачивающей омегу наизнанку. Он беззвучно захлебывается в рыданиях, дрожит и оставляет любые попытки к сопротивлению, когда я отпускаю его руки. Они так и остаются плетьми лежать на подушке. Это самое страшное из всего, что я когда-либо видел. Безграничная абсолютная беспомощность. И в этом виноват я. На долю секунды я допускаю мысль, что ему было бы лучше без меня. Без надоедливого альфы, сошедшего с ума от любви и сгубившего этой любовью, все, что должно было беречь. Он должен был стать для меня святым алтарем, на который молиться до конца дней положено. Мне вменялось беречь его, маленького и хрупкого. Беречь всего, с головы до ног, с каждой мыслью и чувством. Вменялось любить, дарить только счастье и всячески его приумножать. Но... Может, не будь в его жизни меня, он сейчас проводил бы вечера иначе. Будь вместо меня иной альфа, учуявший нечто родное в аромате ванили и молока, Бэкхен бы смеялся, а не плакал. Лучше бы всего этого не было. Пусть бы я умирал от того, насколько неполон без него, но он не знал бы горя и боли из-за меня. Эта мысль мелькает в голове всего на секунду, но я точно знаю, что еще не раз теперь вернусь к ней. Или он устает плакать, или у слез есть некий предел, потому что истерика потихоньку затихает. Я все так же держу омегу, глажу и целую в обе щеки. И Бэкхен отвечает. В какой-то момент он просто раскрывает рот и впивается в мои губы. Жестко, терзая следы укусов и словно вымещая в одном поцелуе всю ту злость, что предназначается для целого меня. Я обнимаю его, нежно глажу по голове, пока омега заставляет ссадину вновь кровить. Он мог бы избить меня, отпинать, перевернуть и придушить подушкой - и я сейчас не шучу, - но он выплескивает свою боль самым неожиданным образом. Может, в надежде, что эти прикосновения хоть как-то облегчат ее; может, пытаясь заместить ужас внутри чем-то более приятным и понятным; а может - но процент этого крошечно мал, - Бэкхен даже после всего произошедшего испытывает ко мне какие-то чувства и, приходя в себя, не хочет причинять еще большую боль мне. Но это, опять же, совершенно невообразимый вариант. - Я не хочу, - первое, что Бэкхен произносит осипшим голосом. Слезы высыхают, оставляя соленые дорожки. Я не знаю, что ему ответить. В какой-то момент понимаю, что вообще не знаю, как с ним сейчас разговаривать. Но мне нельзя молчать. Я единственный, кто способен хоть как-то повлиять на ситуацию. Должен быть способен, хотя мой моральный резерв готов иссякнуть через пару секунд. - Не хочу, - тихонько шепчет Бэкхен, словно боится, что я не расслышал. Или не хочу понимать. Получается только кивнуть. Безысходность топит любимое лицо в новых дорожках слез. - Прости, прости меня, - выдавливаю я. - Не хочешь, я понял. Он обнимает меня, крепко прижимается и зарывается мокрым носом в шею. Темнота зимнего вечера окончательно заполняет комнату. И мы лежим в этой темноте, и никто из нас не знает, что делать. Если б можно было вот так, в обнимку с ним, остаться лежать навсегда... Я ни разу не чувствовал себя таким слабым. Хочется убежать вместе с ним, но наша проблема побежит следом. Меня накрывает осознание одного неизбежного факта - я стану отцом. И никуда от этого не деться. Ты рассуждал, что будешь делать, Чанель? Заверял отца, что держишь отношения с омегой под контролем? Смеяться можно прямо сейчас. Я вытаскиваю из-под нас одеяло, кутаю обессилевшего Бэкхена и хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Пусть наступит завтра, лишь бы не эта поглощающая боль сейчас. Омега, уставший и вымотанный, засыпает под боком моментально. Я обнимаю его, целую лохматую макушку и еще раз прошу прощения. Бэкхен не слышит. Мне нужна машина времени. Я хочу отмотать на тот день, когда поддался соблазну и не подумал о последствиях. Беременность вне течки - редко, но метко. Хочу вернуться в тот миг, когда Бэкхен просил не надевать презерватив, и я в порыве страсти согласился. Но не Бэкхен принимает об этом решение, это решение лежит на мне. И я глупо поддался романтичному порыву. Мне нужна машина времени, чтобы отмотать еще дальше. Обезопасить его от безответственного меня, подарить возможность встречи с иным альфой. А еще лучше переселить себя куда подальше и не высовываться. Это все моя вина. Ну а если машина времени еще не умеет работать на такие промежутки времени, то хотя бы остановить этот вечер. Где Бэкхен сопит в кольце моих рук, успокоившийся и всегда удивительно красивый. Пусть хотя бы это мгновение продлится как можно дольше. Я не хочу отпускать его, не могу даже руки разжать, потому что он самое драгоценное, что есть у меня. Но я причинил ему боль. И в этот момент, когда он спокойно спит, а я думаю, пусть все боль и отчаяние перейдут ко мне. Пусть я буду вымотан и измучен, только бы Бэкхен не испытывал это снова. Пусть он спит, бесконечно долго и сладко, пока я держу его в руках и подтыкаю одеяло. Я согласен на столетнюю бессонницу рядом с ним, если его во сне ничто не будет терзать. Почему наказан он, а не я? Это моя ошибка, отдайте ее мне. Бэкхен дергается во сне. Даже там не найти спасения. Я обнимаю его крепче и что-то шепчу на ушко. Мне никогда не расплатиться с тобой за это. Нет на свете цены дороже, чем та, которую ты отдаешь за отношения со мной. Лучше бы меня не было в твоей жизни, никогда не было.