Из области невозможного

Когда-то, в той жизни, которая осталась далеко позади и плавно отодвигалась в памяти на годы и годы назад, их уже разлучали. Он почти не помнил, как это было, зато боль от разделения навеки поселилась в ноге. Его ноге, ИХ ноге — по-прежнему одной на двоих, будто и не было острия скальпеля, безжалостно расколовшего их на две отдельные части. Большую часть времени маленькие сверла, поселившиеся в костях, были неподвижны, но иногда, особенно в плохую погоду, ощутимо напоминали о себе. Рекс не жаловался, хотя неприятно было до слёз, ведь считал, что злосчастная конечность служит ещё одной скобой, делающей их с братом цельными. Нога — Максова, а болело у Рекса. У Стервятника, ведь так теперь его звали после ухода старших. И если Рекс не мог даже помыслить о том, что когда-нибудь их разлучат снова, то Стервятнику пришлось столкнуться с воплотившимся кошмаром лицом к лицу, и это было в десять, в сто, миллион раз ужаснее, чем он себе представлял. То, что их жизнь оборвалась прямо в тот момент, когда Тень подхватил заразу, Стервятник понял намного позже, коротая бессонные ночи в постели, пустой, как разверзтая могила, в которую позабыли опустить мертвеца. "Народные" средства не помогали, таблетки ненадолго отгоняли болезнь, но только затем, чтобы она, вернувшись, вгрызалась в тело Сиамца с утроенной силой; недуг затянулся на дни, Стерву казалось, что проходили столетия. Он почти перестал спать, когда Тени стало совсем плохо, лишь изредка проваливаясь в беспамятство, после которого реальность казалась зыбким сном, и не отходил от него, цепляясь за слабую братову ладонь и пытаясь стать якорем, который не даст тому уйти насовсем. Кормили и мыли его почти силком. Стервятнику было плевать на всё: его заботила только жизнь, стремительно сочащаяся сквозь пальцы, словно песок. Он, как ни старался, не мог удержать его в своей горсти, и драгоценные песчинки, одна за другой, падали в нижнюю чашу часов. В верхней был Тень, и его становилось всё меньше. Всё, что оставалось делать — быть рядом и пытаться верить, что всё будет хорошо, и в одно утро Тень проснется и будет в порядке. Проснется. Обязательно. Стервятник выл в подушку, когда никто не видел, и кляла собственное бессилие. Казалось бы, всё стало очевидным, когда болезнь переросла в медленное угасание, но они упрямо продолжали надеяться на чудо. Уже-взрослый Стервятник кривил рот, вспоминая свою наивность. На что они надеялись? На то, что в Доме найдётся волшебник, стукнет посохом, и Тень вскочит с кровати румяный и здоровый? Следовало позвать Пауков уже тогда, но страх перед Могильником перевешивал робкие восклицания здравого смысла, и до самого конца о нём не шло даже речи. Подумать о том, что их оставят порознь, было дико и невозможно, неправильно, противоречаще всем известным и неизвестным законам природы, поэтому Пауки узнали обо всём даже не тогда, когда всё стало хуже некуда, а... Что было за "хуже некуда", Пауки высказали, когда уведомили Стервятника о том, что его брата увозят в Наружность. Новость он даже не дослушал до конца. Чтобы заставить Рекса уйти, пришлось звать Чёрного Ральфа. Рекс — не Стервятник, а слабый, растерянный, смертельно напуганный и желающий только увидеть брата Рекс всполошил надсадным клекотом весь чёртов этаж, пинался, кусался и рвался обратно к близнецу так, что впору было сажать его на цепь. В глубине души Стервятник винил во всём себя. Не нужно было не отходить от Тени ни на шаг. Надо было забаррикадироваться в палате, приковать себя наручниками к койке, ночевать под дверью, да что угодно, лишь бы тот остался. Он не смог, и отбывающая от серого дома повозка с красным крестом, в которой, он знал, увозили Тень, была только на его совести. Он убил его. Своими руками. В тот момент, когда оставил его одного. После памятной ночи у Ральфа, оставившего ему раны в углах рта в качестве долгосрочного напоминания о случившемся, Стервятник превратился в пустую оболочку, облаченную в траур. От него шарахались, как от зачумленного; заслышав его шаги — топ, клац, топ — в коридоре, народ, сколько бы его ни было, примолкал и почтительно рассасывался по углам. Он не слышал, когда с ним здоровались, почти не вылезал из Гнезда и сидел на стремянке, подолгу пялясь в одну точку и выглядя при этом, будто мумия. Он и чувствовал себя, будто мумия. Абсолютно весь его смысл существования засосало в громадную чёрную воронку, и, издеваясь, как никогда болела проклятая нога, которая отныне превратилась в очередное издевательство судьбы. Макса не было, но отголоски его ощущений всё ещё тревожили Рекса, так желавшего верить, что брат где-то там, в Наружности, и всё-таки есть. Стервятник не давал себе обмануться ни разу. Вести такое существование — назвать "жизнью" это тусклую видимость не рискнул бы никто — было невыносимо, но каждое утро он заставлял себя справляться. Может, он уподобился бы одной из Крыс и попытался уйти вслед за Тенью, но это было бы святотатством по отношению к Тени. Так легко сдаться, когда брат столько времени цеплялся за жизнь, страшное предательство. К тому же, были ещё Птицы: кто ещё позаботится о них, если не он? Так что свои будни Папа Стервятник позволял наполнять "деткам", однако глубоко внутри он погас, как задутая сквозняком свеча. И - вдруг... Мироздание бывает безжалостно. Кому, как не нам - сынам его, знать об этом? Оно не привыкло разбрасываться щедрыми подарками и забирает куда как охотнее, чем даёт. Земля плывёт миллионы лет в звёздном хороводе посреди непроницаемой пустоты, подобно кораблю среди других кораблей в океане без конца и края, тщетно надеясь однажды добраться до берега. Её не волнуют букашки-пассажиры, ей безразличны их смех и слёзы, они - просто живая космическая пыль, рассеянная по поверхности планеты, где-то на одну крупицу меньше, где-то больше. Но иногда тот, кто создал этот слаженный механизм, протирает глаза и в любопытстве устремляет взор своего всевидящего ока сквозь миллиарды космических лет на зелёно-голубой клочок вселенной, вопрошая сам себя: не пора ли что-то менять? И перст его наугад тычется в ход событий, смешивая и перекраивая всё на своём пути. Лицо у Стервятника, обычно желтоватое, будто восковое, враз посерело, делая его похожим на покойника. Конь попятился: на глазах у него вместо вожака, привычно устроившегося на стремянке, распахивала выпуклые глаза древняя мумия, пробуждаясь от оцепенения. Вид этой мумии не оставлял сомнения в её намерениях, но ноги Коня примёрзли к полу и отказывались уносить своего хозяина прочь. Страшное существо, влезшее в шкуру Папы Птиц, тем временем сползло со своего насеста и требовательно проскрипело: - Повтори! Логу было легче откусить, прожевать и проглотить собственный язык, чем повторить новость ещё раз, однако, повинуясь приказу, он минуты две мужественно сражался с одолевшей его немотой и наконец брякнул: - Тень привезли обратно! От немедленной расправы Коня спасли только внезапно ожившие ноги. Разбивая звенящую тишину, раздался оглушительный хлопок. Улетевшая вдогонку логовой спине трость бессильно треснулась в закрывшуюся дверь, за которой секунду назад скрылся бегущий вожаческого гнева несчастный Конь. Птицы, в несколько пар рук удерживающие Папу от опрометчивых решений, брызнули по углам. Этого Стервятник не видел. Перед глазами у запыхавшегося вожака колыхалась мутная багровая пелена - единственное последствие непристойной вспышки ярости, за которой последовала безобразная сцена. Посметь такое! Немыслимо! Накатившая усталость заставила его опуститься на нижнюю ступеньку. Кто-то услужливо поднёс подобранную трость; Большая Птица взяла её, не глядя и не говоря "спасибо". Перетрусившие мысли в панике разбежались прочь, и в голове негромко гудел затихающий похоронный колокол. Стервятник вдруг ощутил себя противно беспомощным. Так бывает, когда Событие, которого ты ожидал больше всего на свете, сбивает тебя с ног дикой пенящейся волной и оставляет сидеть посреди мокрой лужи, обескураженного, растерянного и поражённого до глубины души творящимся вокруг бардаком. Интересен факт, что, когда наше заветное желание, которое мы считали неисполнимым, всё-таки исполняется, первым делом мы отказываемся в это поверить. Стервятник и не верил. Ночи не стать днём, чёрное не превратить в белое, а живое не станет мёртвым - Тени не было - не было - не было - не было, его забрали, отняли, он не может вернуться, с того света не возвращаются, но отчего-то предательски подрагивали когтистые пальцы и лихорадочно гнало вперёд неясное предчувствие. Что-то порванное внутри с треском рвалось ещё раз, в череду безнадёжного "не было" отчаянно втискивалось безумное "есть?". Папа отчаянно давил в себе весь этот абсурд, судорожно стискивая клюку. Он понимал, что второй неоправдавшейся надежды не переживёт. Тени не было. Но - срочно проверить! Всполошённые птенцы переглядывались круглыми глазами и сидели, притихнув, как будто это могло возвратить привычный порядок вещей. Последний раз Стервятник так спешил в Могильник только тогда, когда на белых простынях их с братом общей кровати обнаружилось багровое пятно. Большая Птица летела-стелилась по земле, хищно вытянув клюв и болезненно припадая на хромую лапку. Встречные, завидев такое зрелище, спешно делали вид, что их тут нет, а вместо них сейчас кто-то другой. В паучье логово он ступил, запыхавшись, и, завидев на посту дежурную медсестру, вцепился в край стола, совершенно растеряв всякую вежливость. - Где? Застигнутая посреди разгадывания кроссворда Паучиха подняла глаза, встретилась взглядом с сумасшедшим блеском в жёлтых птичьих гляделках и моментально поняла, к кому относится вопрос. - Пятая палата. - Сказала она, и позже готова была поклясться, что, когда хромой воспитанник повернулся, по её щеке мазнуло невидимыми жёсткими перьями. Доковыляв до палаты, Стервятник остановился. Его мучил страх, вполне логичный и обоснованный, что Коню привиделось, что, когда он войдёт в палату, там не будет никого, и лоснящиеся от чужой крови сытые Пауки скажут: "Прости, парень, но ты ошибся", что всё это - и клюка, и бешеный марафон по коридорам, и колотящееся где-то у горла сердце - всё напрасно, и.. Резко, будто бросившись в омут головой, он распахнул дверь и шагнул внутрь, готовый увидеть всё, что угодно. Всё, что угодно, но только не брата, покоящегося на горе свежевзбитых подушек. Макс лежал на больничной койке, а напротив, едва перешагнув порог, ронял слёзы Рекс. В окна радостно билось солнце, заливая золотом сверкающую чистотой палату. Солнцу было всё равно, что Тень восстал из мёртвых, оно светило само по себе. А вот Рекс в жизни не смог бы подыскать нужных слов, чтобы рассказать, что он чувствовал, но это было и не нужно, потому что они теперь снова были вместе. Целыми.