Falling apart

— Убей меня, Томми! Ньюту удается на секунду взять контроль в свои руки, чтобы дать понять — он не держится больше за жизнь, он готов уйти, чтобы не навредить больше никому. Где они? Ньют не знает. Как они здесь оказались? Он и этого не знает, да и не пытается понять хоть что-то, кроме одной вещи — он чертовски опасен сейчас. А милый Томми корчит из себя чертова спасителя всего мира, пытаясь решить вопрос мирно. Как, гривер задери, можно это сделать, когда ты сражаешься с монстром, не ведающим пощады? С тем, кто не знает ничего, кроме одного единственного инстинкта — убивать. Рвать всех окружающих в клочья, вонзать свои зубы и ногти в чужое теплое тело, вырывая из горла крики, а из тела куски плоти, такие сладкие и желанные. Ньют вопит, бросаясь на Томаса. Вспышка отодвинула Ньюта на задворки собственного сознания, закрыла его в темной каморке, пропахшей сумасшествием настолько, что от запаха хочется блевать. Но он и этого от своего организма не сможет добиться — контроль потерян. Ни руки, ни ноги не слушаются. Лишь глаза, ставшие сплошным черным месивом, символом бесконечной пустоты, бесконечной горечи и бесконечного ужаса, глядят на этот мир, словно кто-то насмехается над Ньютом. Смотри, мол, что ты творишь со своим же другом, наблюдай и не имей возможности ничего изменить. Ньют все еще жив. Он здесь, он видит каждый вдох Томаса, чувствует каждый его удар, слишком слабый, чтобы причинить хоть какой-то ощутимый вред. Слишком слабый, чтобы вырубить его, не говоря уже о том, что нужно было сделать сразу же, как только Минхо ушел за сывороткой. Нужно было убить. Убить Ньюта. Нужно было шептать свое «Пожалуйста, Томми, пожалуйста» не о медальоне, скрывающем прощальное письмо, а о смерти. Пока было еще не поздно, пока остатки рассудка еще не растеклись темной кровью, которой Ньют кашлял по дороге сюда. Уже поздно. Или еще нет? Ньют чувствует, что его тело совершает резкий бросок, и вот он уже видит под собой Томми. Томас хватает друга за руки, пытается отвести их в сторону и слезно умоляет. Теперь уже он умоляет: «Пожалуйста, Ньют, пожалуйста». «Я здесь, Томми!» — мысленно кричит Ньют изо всех сил, при этом пытаясь выдернуть с корнем гребаную дверь, закрывшую его в глубине сознания, не дающую вырваться наружу. Томми плачет. По его виску скатываются слезы, когда он смотрит на друга, понимая, что не уберег, не спас, не помог. И вид этих слез просто разрывает Ньюта на части, затем собирает мелкие кусочки воедино и придает ему сил вернуться. Он осознает, что снова может контролировать свое тело. Не сразу, но уже через мгновение понимание затапливает его мысли. Ньют ощущает на своих ладонях и запястьях тепло рук Томаса и это еще больше ранит. Он пытался убить Томми, а тот даже не предпринял попытку нормально обороняться. Идиот кланкорожий. — Прости… Томми… Прости, Томми… — хрипит Ньют. Все-таки контроль не полностью вернулся в его руки, или же есть другая причина того, что голос срывается. Ньют просто задыхается от отчаяния. Он отчаянно желает, чтобы Томми был в порядке, выжил в этой адской мясорубке, устроенной руками поехавшего хряска Лоренса прямо под носом П.О.Р.О.К.а. Желает, чтобы он попал вместе с Минхо и остальными в Тихую Гавань и дожил там до седых волос и правнуков, закадрив какую-нибудь милую девчонку. К примеру, кого-нибудь из группы Б. Чтобы он убил Ньюта здесь и сейчас и не жалел об этом ни одной секунды своей жизни, потому что не хочет Ньют жить, пытаясь бороться с чудовищем внутри. Но Томас и не собирается шевелить своим задом, чтобы прикончить это чудовище. Наоборот, он глухо выдыхает просто невыносимые слова. Раскаленным железом они врезаются в почерневшее от зараженной крови, уставшее от неравной борьбы с вирусом, сердце Ньюта. — Все в порядке, все в порядке, просто будь здесь, со мной, — говорит Томми. От этих слов желание Ньюта сдохнуть только усиливается. Он сглатывает ком, образовавшийся в горящем горле и вскакивает на ноги, пытаясь отойти как можно дальше от Томаса. «Прости», — проносится в голове Ньюта, когда он достает пистолет, снимает его с предохранителя и приставляет к виску. — «Прости меня, Томми, но только так я могу спасти тебя». Ньют готов уйти, потому что иначе, он знает, произойдет непоправимое. То, за что он возненавидит себя. Он все равно не жилец, парень может сказать это наверняка. Ведь он чувствует, как внутри все пылает, словно внутренности расплавились и превратились в единый тягучий кисель, бурлящий обжигающим кипятком в ослабленном теле. Так какой смысл продлевать эти мучения для них обоих? Зачем заставлять Томми раз за разом глядеть в глаза человеку, бывшему самым верным другом, и не видеть в них ничего, кроме пустоты? Внутри Ньюта, не переставая, идет дождь из разъедающей серной кислоты. И он достаточно сошел с ума, чтобы прекратить все это раз и навсегда, чтобы заставить этот дождь прекратиться. Чтобы этот огонь перестал обжигать, а голоса в голове заткнулись и ушли.

***

— Нет! — кричит Томас, делая резкий шаг вперед. — Ньют, послушай меня! Не делай этого, слышишь? Ньют! Томас смотрит на друга полными ужаса и боли глазами. Он понимает — одно мгновение отделяет Ньюта от смерти, но не может допустить этого. Он не может потерять Ньюта! И спасти его нужно любой ценой. Так же, как Ньют говорил о спасении Минхо там, на крыше, Томас теперь говорит самому себе о том, что нужно спасти Ньюта. Любой ценой. И пусть Ньюту кажется, что он разбит и сломлен, что его разорвал на части этот вирус. Томас склеит его, кусочек за кусочком, бережно, словно самую хрупкую и ценную в мире хрустальную вещь. И Томасу совсем не страшно изрезать свои пальцы до крови, потому что он готов заплатить любую цену за то, чтобы Ньют убрал этот гребаный пистолет от своей головы. — Томми, прости… Но я должен… — Нихрена ты этого не должен! — возражает Томас, приближаясь еще на шаг. — Ты должен жить, просто обязан. Какого гривера на тебя нашло, чертов ты шенк? Думаешь, умрешь — и дело в шляпе? Ты о Минхо подумал, который потом волосы на себе рвать будет из-за того, что не успел принести сыворотку? Гребаный бегун, который бежал недостаточно быстро! А обо мне?.. — голос срывается и хрипит, потому что парня душат сдавленные рыдания. Томас просто не выдерживает этого, потому что если Ньюта не станет в его жизни… — Если тебя не станет в моей жизни, то зачем жить мне? — плачет он, протягивая руки к сжимающему пистолет парню. — Зачем мне жить в мире, где нет тебя? Если в этом мире не будет Солнца. Потому что ты и есть Солнце, ласково согревающее всех своими лучами, дающее жизненно необходимое тепло. Да, иногда оно обжигает, но я готов хоть голыми руками держать свое Солнце. Я обожгусь, и пусть. Потому что ради тебя можно стерпеть любую боль. Только не такую. Только не такую… Не умирай, Ньют, умоляю, не забирай у меня все тепло и свет этого мира… Пистолет падает на камень, дрожащие руки не могут его удержать. Дрожащие губы Ньюта шепчут, словно молитву, имя человека, давшего настоящую надежду… Томми… Он и не замечает, как в шею впивается игла и сыворотка с тихим шипением впрыскивается в организм. Ньют оседает на колени, потому что земля внезапно уходит из-под ног, а мир превращается в сумасшедший водоворот картинок. Ему не страшно, теперь он не боится ничего, потому что теперь есть смысл жить дальше. Да, Ньют будет жить, но нужно еще кое-что: сыворотка из крови Томаса. Поэтому Томас, не говоря ни слова, поднимает с земли брошенный Ньютом пистолет и убегает навстречу П.О.Р.О.К.у, от которого пытался бежать все это время. Какая ирония, ведь Тереза была права. С самого начала, она всегда была права и лекарство можно было найти раньше, если бы Томас только послушался. Подумав, что поздно жалеть о прошлом, он направляет пистолет на Аву Пейдж.

***

Ньют не просыпается уже неделю. Местные медаки говорят, что он просто спит, восстанавливается, но Томасу как-то до лампочки все, что они мямлят. Он практически не отходит от постели друга, дежурит около него день и ночь, не позволяя даже Минхо и Соне сменить себя на карауле. Он должен постоянно быть здесь, чтобы не пропустить тот момент, когда Ньют очнется. После собственного увлекательного рандеву в лаборатории П.О.Р.О.К.а и серьезной потери крови, Томас и сам провалялся в коме не меньше двух суток. Поговаривали, что он отбросит коньки, не приходя в себя. Но то, что происходило в его голове в то время, дало Томасу силы вернуться. Он вспомнил. Вспомнил абсолютно все. Как его забрали от матери и заставили забыть собственное имя, как он впервые встретил каждого из глэйдеров, как на пороге его комнаты впервые появился странный светловолосый мальчик и подарил целый мир — мир, наполненный дружеским общением и смехом, мир, где Томас больше не был один. Томас вспомнил их приключения, их разговоры и переглядывания. Вспомнил, как относился к Ньюту уже тогда, как выделял его среди остальных, не меньше, чем Терезу. Но ведь их с Терезой связь была создана сотрудниками П.О.Р.О.К.а, возможно, и самой Авой Пейдж, которая привыкла просчитывать все ходы наперед. Не зря им подарили эту чертову телепатию, не зря им позволили общаться с помощью одних лишь мыслей и работать над Лабиринтом вместе. Мозгоправы знали, что привязать Томаса к проекту можно только привязав его к человеку, связанному с проектом. А вот связь с Ньютом не была придумана никем, Томас был уверен, он это чувствовал. Он вспомнил еще кое-что. Лиззи. Соня. Сестра Ньюта. Это было первое, что Томас промолвил, лишь очнувшись от комы, потому что он очень боялся, что воспоминания исчезнут, ускользнут от него, и тогда Ньют и Лиззи никогда не смогут узнать правду. Вот только Ньют не торопился на воссоединение с сестрой. Он просто спит — говорили медаки. Томас только качал головой и отворачивался, скрывая подступившие к глазам слезы.

***

Томас задремал. Очевидно, это случилось из-за катастрофического недосыпа. Он и без того спал с открытыми глазами последние сутки, потому что до этого позволял себе едва ли пару часов вздремнуть, а затем просыпался, проверял состояние Ньюта и молча сидел у его кровати, держа друга за руку. Конечно, все пытались возмущаться, но толку от этого было мало. Томасу снилось, что они с Ньютом разговаривают, как раз перед тем, как ребят должны были отправить в Лабиринт. Ньют сидел на кровати в комнате Томаса и добродушно улыбался ему. Томас смотрел на эту улыбку и готов был сжечь весь мир, чтобы только она никогда не гасла. — Ты чего, Томми, мы еще обязательно встретимся! Я буду ждать тебя, когда проснешься, — Ньют мягко коснулся своей ладонью щеки Томаса и он тут же проснулся. Первое, что Томас почувствовал, раскрыв глаза — тепло чьей-то ладони на щеке. Второе — он лежал головой на постели Ньюта. Третье — кто-то, лежащий на этой постели, слабо смеялся. И это не мог быть больше никто, кроме самого Ньюта. Томас подскочил, как пружина, и бросился обнимать человека, без которого нафиг ему не нужна была вся Тихая Гавань и весь остальной мир. — Спасибо, Томми, — шепнул Ньют. — Ньют… — Томас хотел что-то сказать, но Ньют не позволил, мягко коснувшись его губ своими. Потом они обязательно обо всем поговорят. Ньют узнает, что у него есть сестра, успеет втихаря вытащить свое прощальное письмо из медальона и заменить его на рисунок Дженсена и Авы, занимающихся сексом на лабораторном столе. Само письмо он сожжет. Но это все потом, а сейчас больше ничего не нужно, кроме губ Томаса.