Another orbit

      Внутри ощущалась пустота. Больше ничего.       Она была густая, темная, холодная. Клубилась в теле, словно дым, опаляла нервные окончания и сводила судорогой мышцы. И согреться не получалось.       Он ненавидел это состояние. Мнимые тишина и покой лишь душили. В голове же роились сотни мыслей и голосов, и все они раздирали сознание своими неслышными криками.       Хотелось их потушить. Мириады обжигающих огней, бессчетное множество спаленных нейронов. Обхватить голову руками и держать, держать, пока не смолкнет даже самый тихий отголосок.       Но он лежал на смятом постельном белье и смотрел в потолок.       Медленно занимался рассвет.       В который раз он проклял свое решение вывести окна на восточную сторону. Совершенно дурацкий луч восходящего солнца резал глаза, но не было никаких сил даже поднять руку и загородиться.       И выхода тоже не было.       По крайней мере, он его не видел. И, казалось, не увидит никогда — ситуация пугала до белых искр перед глазами, и взор мутнел, стоило лишь вспомнить обо всем. Чертова Вселенная. Чертова гребанная Вселенная. Почему сейчас? Почему не пять, не десять, не пятнадцать лет назад? Почему именно теперь, когда он давно смирился и научился жить так, как оно требовалось когда-то? Почему не тогда, когда нужна была помощь, поддержка, любовь в конце концов?       Решив, что лежать дальше абсолютно бесполезно, молодой человек встал и лениво поплелся на кухню, шаркая — поднимать ноги от пола казалось абсурдно лишним и даже чужеродным. Солнечно-розовые блики скользили по столешнице, вырисовывая лиственные узоры, нежные и воздушные, и для кого-то другого наверняка прекрасные, но тот, кто мог их сейчас наблюдать, внимания на них не обращал ровным счетом никакого. Его занимали совершенно другие мысли, с коими парень скептично рассматривал медленно закипающий чайник и не глядя засыпал в кружку зеленый чай.       Если подумать, он никогда ведь не жаловался на все то, что с ним произошло. В том числе и на отсутствие родителей. Не винил никого в этом. Жил, как получалось, как считал правильным, но… Это же не значит, что ему не хотелось. Когда-то давно он бы отдал все, что имел и не имел, за одну лишь возможность жить как любой из его сверстников. В семье. И это желание обрести семью вылилось в желание стать Хокагэ, пожалуй, если уж подумать. Вся деревня — семья, огромная, но… На самом деле… Это не семья. Он понял это поздно. Не исключено, что даже слишком поздно. Кто знает, как сложилась бы его жизнь, сумей он понять и принять такую простую истину раньше. Да, конечно, никто не спорит, что семейные узы не обязаны быть кровными, и подчас люди, не имеющие с тобой кровного родства, оказываются намного ближе, чем те, кто имеет его, но… Ему не с чем было сравнивать. Однако пенять на несправедливость жизни — разве это к нему?       Наруто тяжело вздохнул. А почему нет? Как будто ему позволялось.       Заварив чай, он также пришаркивая двинулся к выходу из дома. Тихий стук двери, еще пока прохладное деревянное крыльцо, яркая изумрудная трава, тронутая утренней росой… Если бы не раздрай, в котором он проснулся, можно было бы счесть приятным началом дня. Но оно им не было. Не могло быть. Внутри растекалось то самое странное ощущение, подначивающее не столько обдумать сложившуюся ситуацию с упавшими с неба почившими много лет назад родителями, сколько выговориться самому себе. И, быть может, впервые в жизни… Простое человеческое… Поныть.       Ведь остальным можно. Почему же нельзя ему?..       Нет, он помнил: когда-то давно, так давно, что это даже стерлось из памяти, покрылось слоем пыли и заросло паутиной, — он плакал, он жалел себя, но… Это не приносило ни облегчения, ни радости, ни счастья. А кредо не сдаваться и не ныть — способ быть сильным, клетка, отгородившая всю боль и муки души, позволившая держаться самому и держать других. Как костыль для инвалида, как собака-поводырь для слепого. Не обретение потерянной конечности, не возвращение покинувшего тебя зрения, даже не протез. Это позволило ему годами делать вид, что у него все хорошо, успешно обманывая не только окружающих, но и себя самого, даже не замечая этого. А потом пришлось очнуться. Признаться даже самому себе в таком было не просто. После войны ему вообще пришлось многое осознать. Этот год не прошел бесследно. И теперь…       Видеть живых родителей спустя восемнадцать лет после их смерти, более того, не имея их всю жизнь… Это как родиться слепым и к восемнадцати годам обрести зрение. Ты привык так жить, ты не знаешь другой жизни, и вдруг судьба преподносит тебе такой сюрприз. Более того, было у Наруто предчувствие… Никогда Вселенная не бывает так щедра. И наверняка она отберет обратно все, что дала, не оставит навсегда или даже надолго. Это кратковременный дар, которым он не успеет насладиться и не успел бы, даже если бы сразу поверил, что свалившиеся с неба двое шиноби — действительно его родители, взявшиеся невесть откуда. И когда все вернется на свои места, он почувствует боль куда сильнее прежней, потому что никогда не имел того, что дали вкусить, и одно дело — никогда не иметь, и совсем другое — обрести желаемое и вновь лишиться его. Не верить им — самое простое, что можно сделать. Но это тоже не лучший вариант: в конечном счете он станет жалеть, что даже не поговорил с ними толком, не провел времени, будет жалеть, что не верил и отстранялся. Лучшего варианта здесь просто нет. Узумаки пожалеет в любом случае. Но… Вроде как лучше жалеть о сделанном, чем об упущенной возможности, так?       Прежний Наруто наверняка радостно бросился бы в этот омут и попытался бы взять от выпавшей негаданно встречи максимум, по ночам занимаясь поиском средства, позволившего бы не возвращать родителей обратно в их мир. Но тот жизнерадостный парень исчез и уже не возродится из пепла опавшей веры. Теперь у руля «Узумаки-2.0», продвинутая версия, хладнокровная, уставшая, отчаянная и одинокая. Отгородившая себя непробиваемой стеной, за которой не разглядишь ни кусочка истерзанной души. Ему не хотелось больше страдать. Не хотелось терять кого-то снова. А потому и привязываться ни к кому он не желал. Хватит. На его век уж точно.       Однако что-то внутри все же скреблось. И разумом Наруто понимал: он как никогда желал побыть ребенком.       «Так тому и быть. Посмотрим. Последний шанс на веру. Я попробую.»       Узумаки отхлебнул подостывший чай и поставил кружку рядом. Пальцы его не переставали дрожать.       Тихо скрипнула несмазанными петлицами дверь, пара мгновений, и рядом с ним уже сидел человек.       «Отец, — поправил себя Наруто. — Он мой отец.»       Минато, несмотря на недавние серьезные ранения, пусть и вылеченные, двигался бесшумно и быстро, и было очевидно — это привычный для него темп. Мужчина удобно устроился на верхней ступеньке крыльца, соседствуя с Наруто, опираясь спиной на резные перила. Он сидел к джинчурики лицом, и парень не мог припомнить, когда после того рокового дня кто-то, кроме Курамы, находился к нему так близко не по необходимости. Намикадзе же мало того, что сел рядом сам, так еще и чувствовал себя, судя по всему, вполне спокойно и непринужденно, разглядывая окрестности.       — Красиво здесь.       — Ага, — буркнул Наруто, глядя на отражение на чайной поверхности.       Какое-то время оба молчали. Наруто цедил напиток, Минато исподтишка разглядывал сына, делая вид, что его интересует вовсе не тот, а природа вокруг, древесина, из которой сложен дом, местная флора, — что угодно, но не Узумаки. Кому-то со стороны эти гляделки могли бы показаться смешными, но мужчина просто хотел запомнить, сохранить воспоминание, чтобы, если они все же вернутся в свой мир, оно грело сердце и унимало ужас, приходящий с наступлением сна.       — Слушай, мы не думали, что окажемся здесь, и если мы тебе мешаем…       — Перестань, — перебил он Намикадзе, едва тот начал свою речь. — Я знаю, что вы этого не планировали. Я знаю, что вам самим сложно, и этот мир для вас странный, и вам сложно воспринимать такую реальность, сложно видеть живого и, черт возьми, взрослого сына, но мне тоже тяжело видеть в вас родителей, которых у меня не было, сколько я себя помню. Мы все здесь взрослые люди, не нужно бояться называть вещи своими именами. По сути я вам на самом деле не сын, а вы мне — не родители. Что мои отец и мать, что ваш ребенок, погибли восемнадцать лет назад. Вы мне ничего не должны.       Минато тяжело вздохнул.       — Да, мы ничего тебе не должны, но ты ведь тоже нам ничего не должен. Так можно продолжать до бесконечности списывать все на долги и их отсутствие, переводя взаимоотношения в систему кредитования. Люди — не банк, Наруто. Может, Кушина этого еще не приняла, но я не могу считать тебя чужим человеком. Да, мы с Минато из этого мира прожили разные жизни, но мы все равно один человек. И ты точно так же мой сын. Не спорю, может, такая модель поведения более выигрышна — не принимать, поэтому не привязываться и не страдать, если мы исчезнем, — я ведь понимаю, в каком мире мы живем, — но только если судить по одной стороне медали, разве нет? Мне бы хотелось увидеть, каким человеком вырос… мой сын.       — Спасибо. Тогда… Попробуем?       — Конечно.       Лица обоих осветила улыбка.       Пусть жизнь — не сказка, где всегда и во всем побеждает добро, где счастье остается с тобой навечно, и рано или поздно, но за ее подарки придется заплатить, — это не имеет значения. Пока возможность еще есть, ее надо испить до последней капли, чтобы после не жалеть о том, чего ты не сделал.