Некрасивые буквы на посыревшей, серо-жёлтой бумаге. Кажется, серо-жёлтой. Привстав со стула, Тэхён приоткрыл запыленные, в прорехах и следах моли, шторы и, убедившись, что тонкой полоски света достаточно, чтобы разобрать написанное на толстых бумажных листах, снова уселся, скрипнув стулом.
Читал вслух.
За то время, что они жили с Намджуном, тот приучил его читать вслух. Перебирать сухими губами каждое слово. То говорить громко, то протяжно, то выдыхать и вовсе переходить на шёпот.
Тэхён часто читал для Намджуна: на балконе, уперевшись локтем Намджуну в рёбра, пока тот, выдыхая дым, морщился от раздражения и ворчал; в ванной, пока Намджун всё также курил, а капли давно остывшей воды падали на пол со светлых волос, когда, опираясь на бортик ванной, он, вытянув руку, лениво скидывал пепел на белый, потрескавшийся кафель.
Тэхён сидел на этом полу. Не сводя глаз с ровных-прировных строчек печатного текста, стопой растирал Намджуновский пепел и лениво озвучивал каждое слово. Делая паузы небрежно, будто с тоской.
Тэхён думал, что книги скучные, а Намджун упёртый дурак, раз пытается приучить его к чтению. Буквы никогда не могли были стать мечтой Тэхёна. За 25 лет ничто не смогло стать его мечтой.
Поэтому и ворчал, растирая чужой пепел по кафелю во влажную массу. Поэтому и продолжал читать, безразлично переводя взгляд со строчки на строчку.
Тэхён надеялся, что может мечтать, как Намджун; что придуманные чужими умами герои, которые мучаясь и страдая, любят такой возвышенной, ни с чем несравнимой любовью, сражаются за идею и умирают (бессмысленно, но тоже за неё), станут для него примером, стимулом, научат любить, жить, хотеть чего-то в жизни, также сильно, как он хотел курочку в кокосовой стружке и Намджуна.
Если подумать, Тэхён так ничему и не научился, кроме как бездумно водить пальцами по тексту и низким голосом озвучивать буквы, одну за одной.
Однажды, Тэхён, устроившись у Намджуна на коленях, решил, что для счастья осталось только купить курочку с кокосовой стружкой и телевизор. Они бы смотрели его с Намджуном. Может тогда бы их серая, будто замедленная жизнь не казалась ему скучной. Ему - Намджуну. Тэхёну никогда не было скучно, даже с полнейшим отсутствием фантазии, он догадывался, что счастливее Намджуна в сто крат.
Потому что больше любит. Меньше думает. И живёт.
Тэхён часто следил исподлобья, как Намджун молча прочитывал сотни страниц. Моргал и читал, казалось, и не дыша вовсе. Потом со странным видом выходил на балкон и закуривал. Там тоже молчал и это его молчание Тэхён воспринимал болезненней всего.
Одиночество рядом с ним чувствовалось редко, как ни странно. С Намджуном было тихо и тепло. И невесомо.
С Намджуном время рядом застывало и возобновляло ход. Когда они оба, будто и не молчали весь день до этого, каждую ночь выходили из старой скрипучей двери, чтобы упиться в хлам, а с утра - отмокать в ванной, хуже двери скрипя суставами, хриплым от курева голосом смеяться и снова курить.
Они прожили так год, прежде чем Тэхён стал читать теперь уже Намджуновы тексты и невзлюбил его почерк до нервных коликов. Тихо матерясь, Тэхён кривился, читая кривые, пошло вульгарные Намджуновы строчки и на ощупь растирал стопой пепел от сигарет на том же влажном и белом кафельном полу.
Трещин на нём стало больше.
Через год на месте, где сидел Тэхён лежали пустые шприцы. Тэхён всё собирал их, собирал, но они появлялись снова. Тексты Намджуна стали ещё кривее, грязнее, прерывистее. Ловя кайф, он извергал бред и выблевывал его прямо на бумагу. Серо-жёлтую, кажется.
Тэхён ушёл, когда Намджун больше не скидывал пепел на пол, туда, где Тэхён мог лениво растереть его стопой. Руки у Намджуна дрожать начали в начале ноября. И не от холода, который в щели старой многоэтажки лез, а от героина.
В начале ноября Намджун остался один. И некому стало читать ему вслух, да и он не нуждался, потому что когда ловил приходы, был сам себе слушатель и оратор.
Героин теперь читал Намджуну вслух, а Тэхёновским домом стали бесконечные линии метро. Катаясь, он часами рассматривал людей и понял, что они - те же персонажи из книг.
Тоже сражаются за выдуманную идею и тоже бессмысленно и покорно умирают за неё.
Там же, в среду, в метро, Тэхён в последний раз и увидел
своего Намджуна. Замотанный в сливовый шарф, Намджун дрожащими руками ворочал страницы книги, а, заметив Тэхёна, притих, да вышел на следующей станции. Разбив тому сердце, да выпотрошив внутренности. Так, с пустой оболочкой, Тэхён и ушёл домой тогда.
Казалось, нет ни сердца, ни других внутренностей. Даже если и были, Тэхён бы выпотрошил себя сам, если бы Намджун попросил его. Такой любовь и бывает. Странно, но всё как в книжках. Нелогично и невесомо.
Тэхён теперь верил Намджуну безоговорочно. Перебрал все слова, кинутые им, в голове, разложил аккуратно по полочкам и, собирая себя по кускам, ходил в подземку каждую среду. Последний вагон поезда, который ехал кругом от станции к станции, всегда был почти пустым.
Глаза Тэхёна тоже пустели, хоть и Намджуна он каждый раз находил в том вагоне. Уже без книги. Что-то писал, думал Тэхён. Что-то бессмысленное и горькое, такое же, каким был Намджун сам.
А когда, спустя месяц, Намджун перестал появляться перед пустыми глазами Тэхёна, тот почувствовал, что бессмысленное и горькое в Намджуне - стало его. Перелилось и стало влитое, стало ему как броня.
Тогда-то и телефон зазвонил, а хриплый голос рассказал, что Намджун умер от передозировки. Броня не треснула, потому что Тэхён чувствовал, что стал Намджуном.
Он не плакал ни разу.
Только боялся смотреть в зеркало, себе в глаза. Стал любить себя, заботиться, как делал бы это для
своего Намджуна. Верил до коликов в почках, что тот в нём теперь сидит. Не может не сидеть. Потому что это было бы сокрушительно больно.
Прошёл ещё год и плотные шторы Намджуновской квартиры Тэхён приоткрыл, чтобы полоска света освещала неровные, отвратительно кривые буквы. Тэхён в первый раз увидел их вновь и подумал, как сильно его собственный почерк стал схож с тем, что Намджун всё чертил чёрной ручкой на больших серо-жёлтых бумажных листах.
Тэхён, сглотнув, завороженно пригладил скачущие буквы пальцами, успокаивая. Будто от его движений агрессия и желчь, рвущиеся из каждого нетерпеливо выведенного чёрного завитка, исчезнут. Но сколько ни водил сухими пальцами туда-сюда - застывшие давным-давно чернила не смазались - казались ещё гуще и чернее.
От хаотично исписанных строчек мутнело в глазах. Буквы - то косые до безобразия, то будто выведенные под линейку, маленькие, большие - невообразимым хаосом они сливались в предложения, где одни запятые да слова, потом пробелы и снова запятые.
За дверью шумела Намджунова бабка, что наконец решила продать его квартиру подешевле. Тэхён бы купил, но она вся пропахла героином, а место, где пепел он так старательно размазывал стопой, давно забылось, а ванна вывезена.
В верхнем углу листа, что Тэхён так болезненно сжимал в руках, было выведено
"Сделай это".
Тэхён знал, что. Намджун имел всё, что угодно. Больной на голову наркоман-ублюдок, Намджун жил теперь в Тэхёне и, потирая заслезившиеся вдруг глаза, Тэхён знал, что Намджуну
в нём это не нравится.
Тэхён сделает, как только прочитает. Осилит строчки одну за другой. Рассмотрит подробно маленький рисованный вагон метро с неподвижной фигурой внутри, на самом крайнем сидении. Рассмотрит себя в фигуре, заплачет и, гладя себя по голове, прочитает строчки, в которых как и всегда не найдёт ни капли
смысла.
_____________________________________________________________
Сделай это.
Застрявшие в цепях подземок, как в паутине; заклеймлённые невролептиками, увенчанные тоской по дешёвому счастью, обиженные пустыми взглядами пустых глаз с пустыми глазницами; разъеденные пустотой, газировкой, чужими губами, горечью, бензином, растворителем, воздухом, счастьем, подступающим к глотке вместе с рвотными позывами, пахнущим желчью, отчаянием и наркотиками; забившиеся в пьяный угар словно в кокон, забытые далёкими, близкими, Богом, светом и тьмой;
неприрученные, неприученные, счастливые и упокоенные с миром, с губами, искривлёнными в усмешке, выпускающей едкий дым; коронованные гордостью, злостью, местью, страхом, обречённым далёкими, близкими, Богом, светом и тьмой....... меченные шрамами, спермой, кровью, грязью, подтёками, исполосованные проволокой, словами, дерьмом, похотью, молитвами, острыми пальцами, чужими ожиданиями; израненные очарованием разочарованием, заспиртованные по горло, обиженные и оскорблённые
мы жили
застрявшие в цепях подземок, как в паутине.
23.02.2017
__________________________________________________________________
- Тэхён, пора выходить, забери мусорные пакеты у входа, это последние, - голос со входа. Намджунова бабка, как показалось Тэхёну, плакала, вынося последние вещи за дверь.
А Тэхён, медленно поднявшись, с такой же склоненной головой, достал оставшиеся рукописи, которых накопилось на две шуфлядки и, пройдя мимо мусора в коридоре, вышел, не оглядываясь, даже не хлопнув старой скрипучей дверью.
Сделай это.
Намджун много всего твердил в его голове, но было и то, что Тэхён хотел сделать сам.
Жаль, что его человек оказался безвольным да низким романтиком, мягкотелым мыслителем, сколовшимся наркоманом. Жаль, что Тэхён чувствовал Намджунову боль, откуда бы та ни взялась, в себе. Жаль, что он чувствовал это лишь до момента, пока сам не принял их первую общую с Намджуном дозу.
Намджунова проза, отданная Тэхёном в издательство, к тому моменту уже стала модно называться классикой постмодернизма и достаточно хорошо продавалась, чтобы Тэхёну хватало на дозу.
Через год, сидя на полу своей ванной, Тэхён читал вслух абзацы, выведенные неровными буквами в своей голове. И, смеясь, говорил Намджуну писать помедленней.
