Любовь по переписке.

      Кабинет директора интерната был обставлен достаточно дорого, но без всяких излишеств: два дубовых стола, стулья того же дерева, три шкафа под личные дела учеников и современный, мощный компьютер. Небольшое окно, чуть выше директорского кресла пропускало в комнату мало света и поэтому здесь постоянно горели лампы, на стенах было пусто, ни фотографий, ни картин, единственная дорогая сердцу роскошь — фото дочери на столе. Сам директор был человек уже немолодой, лет пятидесяти пяти, с короткой седой бородкой и лысиной, носил обычно строгий чёрный костюм с галстуком и лакированые чёрные ботинки, ко всем ученикам относился одинаково хорошо, не делал из кого-то любимчика, а вот учителей часто разделял.       Ему нравились люди, хорошо знающие свой предмет, умеющие интересно его подать и, главное, наладить отношения с детьми. Из-за этого он иногда позволял учителям отступать от самого урока, лишь бы мы, ученики, прониклись к преподавателю симпатией. По его мнению, полного согласия в плане обучения может достичь только тот педагог, который выстроит с детьми отношения, основанные на взаимоуважении и сотрудничестве. Должно быть, поэтому они и не нашли общий язык с Фёдором Петровичем. Тот никогда не позволял учениками зайти дальше, чем им следовало бы. Любые интересы, хобби во время урока английского должны были быть забыты и заброшены на самую дальнюю полку мозга, а мы должны были говорить с ним только на те темы, которые он сам предъявит и так, как он захочет. К примеру, если темой урока была, ну, к примеру, английская литература, мы обязаны были принести на урок не свои любимые книги, как говорилось в задании, а любимые книги именно учителя или хотя бы те, которые он знал.       «Я не желаю изучать ваши книжонки, — обычно говорил он, расхаживая по классу широкими шагами.— Потому что считаю, что у вас нет чувства вкуса. Помнится, я изъял у одного ученика книгу. Боже, что это была за книга! Одна аморальщина! — Это была его обыкновенная присказка.— Я немедленно пошёл в библиотеку, чтобы показать библиотекарю это безобразие, и знаете что?! Он сказал мне, что эту книгу сейчас читают абсолютно все! Мол, это модно! Боже мой, это поколение падает в прость быстрее, чем снежный ком! Где же ваше воспитание? Где любовь к классике? Почему вы не читаете Шекспира, почему не читаете Стендаля? Почему вас интересуют только разврат, эротика и насилие?»       Честно говоря, меня это бесило, но я умудрялся держать себя в руках, до этого дня. — Александр Олегович, объясните нам, пожалуйста, своё поведение. Зачем вы нагрубили учителю? — Он меня оскорбил. — Как именно? — Сказал, что я — позор семьи. Это было очень неприятно. — Фёдор Петрович? — Этот ученик занимался на моём уроке непристойными вещами, и этим отвлекал других учеников. — Я не считаю, что это кого-либо отвлекало. К тому же, это было повторение, а вы сами сказали, что на прошлом уроке я отлично усвоил эту тему. — Я — учитель, и сам могу решать, чем вы будете заниматься на уроке. А эти ваши романы — нелепая чушь. — Фёдор Петрович! Проявите уважение к хобби своего ученика. — Если этот ученик не проявляет никакого уважения ко мне и моему предмету, то и я не обязан проявлять к нему и его хобби это уважение. Кстати, господин директор, эта бумажка сейчас в его кармане. Пусть он предъявит её вам. — Не буду. — Саша…— Папа толкнул меня в спину, и я сжал губы. Нет, в этот раз я не буду его слушать. То, что там написано принадлежит только мне и моему Лисёнку. — Не надо, Олег Григорьевич. Должно быть, молодой человек стесняется показать нам начало своего творения. Все писатели в какой-то степени застенчивы. — А вот тут вы не правы, господин директор! Он не хочет показывать это потому что там не роман, а любовное письмо. — Какое письмо? — Любовное, господин директор. Я более чем уверен, что он на моём уроке думал о всяких непристойностях. — Неправда!       Фёдор Петрович злорадно ухмыльнулся и приторно-сладким голосом проговорил: — Тогда, может быть, вы отдадите нам начало своего величайшего произведения, и мы вместе убедимся, что я не прав? — Чёрт с вами, берите! — Я кинул смятый листок на стол и отвернулся. Кажется, мои нервы натянулись как струны, и я мог чувствовать всё что происходит за мной.       Вот учитель взял лист, он читает, а его губы растягиваются в противной улыбке. Но я знаю, что это значит — он зол. Ему не нравится то, что там написано, и более того, он считает, что я как-то оскорбил его этой запиской. Что ж, пусть так, меня это не волнует. — Прочтите, господин директор. — Я не имею права, Фёдор Петрович. Это личное дело самого ученика. Однако факт остаётся фактом, Александр занимался этим на уроке, и заслуживает наказания. Как вы думаете, Фёдор Петрович, дополнительные уроки английского будут достаточной мерой? — Что, простите? Дополнительные уроки? Чтобы он продолжал писать на них эти грязные писульки? Помилуйте! Я предлагаю переставить его в очереди на зачёт с седьмого на последнее место. — Но Фёдор Петрович, тогда я буду сдавать его только через три недели, все мои одноклассники поедут в Петербург.       Это было настоящим ударом. Лишиться поездки в Питер только из-за того, что я на одном дурацком уроке отвлёкся. Уверен, что будь на моём месте кто-нибудь другой, то Фёдор Петрович бы и ухом не повёл. — Тем же лучше, никто не помешает вам подготовиться к зачёту по высшему разряду. — Я не согласен! — Саша! — Папа встал со стула и, положив руки на мои плечи, спокойным голосом сказал: — Если вы считаете, что он должен сдавать зачёт последним, то пусть так и будет. Он это заслужил.