Freedom

Хитрые карие глаза и чувственный поцелуй в щеку — с недавних пор ее утра начинались именно так. Сонная, сбросившая свою броню и ершистость Тацуки благодарит небеса за Ичиго, целует в ответ и уходит готовить им завтрак. Нормальный, без тунца с вареньем на тосте с маслом — Тацуки умела готовить. Она вообще идеально справлялась с любой поставленной задачей. Дразнящее долгое завязывание его галстука и не менее дразнящее объятие на прощание — они любят поиграть друг с другом. Счастливая, с утра мечтательная Тацуки улыбается в расхристанном халате и спешит собираться на работу тоже. Теперь она тренер в своем додзе, но лелеет все те же детские мечты — стать абсолютной чемпионкой. Тацуки умела идти к своей цели. Долго ли, коротко ли, но она всегда добивалась того, чего хотела. Километры исписанных сообщений и совершенно дурацкие смайлы — Ичиго пишет ей, звонит, заглядывает в додзе каждую свободную минуту. Тацуки уже менее радостная, постоянно чем-то занятая уже втихаря злится, но стоит ей только взглянуть в упор на бывшего друга, а ныне парня, как вся злость уходит. Тацуки способна быть хорошей, в том числе и девушкой. Она ведь японская мисс Совершенство, поэтому позволяла подпортить свою репутацию стихийным перерывом в подсобке. Эхо ласковых слов и запах его повсюду на теле — в голове у нее звенит приятная пустота, а на виски давит эта Ичигомания. Еще более раздраженная, задыхавшаяся Тацуки остервенело колотит грушу и ненавидит Ичиго. Ичиго на завтрак, Ичиго на обед, Ичиго на ужин, Ичиго — ночным перекусом и как мороженое на прогулке в парке. Тацуки пыталась терпеть его, но с каждым разом у нее получалось это хуже. Тацуки хотела из друга получить любимого человека, а получила — кого? — липучку. Сбрасываемые его обеспокоенные дозвоны и нахлынувшие цунами чувств в душе — в один прекрасный день у нее сдают-таки нервы. Скрытная, привыкшая к одиночеству и боли Тацуки бежит куда глаза глядят, потому что — трусиха, потому что дорожит им, потому что жалеет не об их связи, а его дурака слабого… Ведь она всегда была свирепым монстром. Тацуки всегда орала на него, недооценивала, мозги вправляла, и челюсть тоже, а сейчас ее как будто подменили. Предупреждения во всех мессенджерах, что он ее ищет, — считай, угрозы, что он ее прикончит, пускай только она ему попадется… Нервно усмехающаяся, зуб на зуб у которой не попадает, Тацуки и хочет быть найденной, и хочет утопиться, исчезнуть. Она глядит с моста и даже оттуда на нее смотрит отражение рыжего. Она позволила себе слишком много и регулярно Ичиго в своей жизни. А ведь Тацуки всегда кичилась своей независимостью. Тацуки на завтрак, на обед, на ужин, на десерт и вместо бенто — кажется, он и ее судьбу подстроил под их расписание. Вечно куда-то стремящаяся, амбициозная Тацуки включает в себе дух противоречия и отказывается заточать себя в рай на двоих. Она же так мечтала о высших достижениях в спорте! Арисава Тацуки ведь была известна своими четкими и непоколебимыми жизненными приоритетами… — Какого черта?! — Ей даже умереть самостоятельно не дают — стаскивают с парапета за миг до прыжка. — Ты рехнулась?! Что случилось?! Скажи мне и я решу любые вопросы! Тацуки зло зыркает на него, а в душе у нее неопровержимый страх бьется. — Сказать? Решишь… — Она истерично смеется, за язык отчаянно кусает себя, а обидные слова поверх испуга рвутся, рвутся, рвутся. — А себя сотрешь из моей памяти?! Ты ж меня уже собой замучил! У Ичиго тотчас сверкают глаза, и она охнуть не успевает, как он перемахивает через перила. — Придурок?! — Тацуки пуще прежнего убить его готова: этот мост не для самоубийц, под ним, низким, притаилось живописное болотце. Тацуки приходит сюда и сравнивает его с их совместной жизнью, в которую ее затянуло. Ичиго ругается почем зря, пока ему не протягивают крепкую, как всегда, руку помощи и дружбы — он увяз в грязи по пояс, как когда-то в своих проблемах и воспоминаниях. Как когда-то только Тацуки и смогла вытащить его — у Орихиме никаких бы сил не хватило, она девочка хрупкая и добрая, а Тацуки хрупкая, добрая, но временами как бульдозер прет — хрен и в сторону отбежишь, и под колесами ее хрен спасешься. — Какого черта?! — Ичиго тоже смотрит так, что убить готов: и с презрением, и с обидой и с непониманием вместе. Он беспомощным взглядом обводит глухое место, смотрит на подругу четырехлетним мальчиком, готовым заплакать, а трясется как готовый всех порвать на мелкие кусочки воин. Он не понимает, он думает, что у них все просто замечательно, ведь Тацуки ко всем своим умениям еще и неплохая актриса — она играет счастье для него, будучи временами совершенно и спонтанно несчастной, или одинокой, или разбитой, или даже сентиментальной. Она скучает по своему четко расписанному распорядку, по возможности делать что и когда ей вздумается, по бесконечному свободному времени, уходившему у нее только на тренировки, по мечтам о нем и казалось бы несбыточным планам его такого, растакого, этакого сделать своим парнем… Тацуки порывисто обнимает его за шею — вот он, никуда бежать больше не надо, беспокоиться, что он предпочтет другую, или ждать, как он уйдет на новую войну, не сказав ей о том ни слова. Вот же он! Волосы пахнут медом, кожа — солнцем, и у Ичиго от поцелуев в шею загривок уже изучено покрывается мурашками. Вот он — крепкие объятия, одно дыхание на двоих и желание обоюдное не то убить, не то заняться сексом. Вот же он, такой вожделенный и желанный, а неблагодарной Тацуки… много. — Ты ограничил всю мою свободу, — признается она так же, залпом, на одном дыхании. — Но это… не всегда плохо! — добавляет она на изумленно вскинутые брови поспешно и впивается спугнутой кошкой в его куртку. Ичиго долго смотрит на нее в ответ, затем снисходительно закатывает глаза, преспокойно разжимает ее добела стиснутые кулаки — на куртке точно остались царапины, — и сжимает ее холодные пальцы в своих горячих. — А просто объяснить, слабо? — буркает он. — Устроила мне гонки по всему городу. Чуть не поседел весь, был бы в масть папаше Исиды… — Тебе смешно? — скрипят зубы у Тацуки, и она дергается, чтобы ударить его или вообще уйти. — Да тут как раз не до смеха. — Ичиго удерживает ее без труда и терпеливо ждет нужных ему дополнительных пояснений. — Просто… — Тацуки звучно сдувает со лба челку. — Я еще не привыкла, что ты есть и есть постоянно в моей жизни, и вообще это похоже на мою капитуляцию. Ей хмыкают со смешком: — А у нас что, была война за независимость? По-моему, всё на добровольных началах, я хоть раз тебя в чем-то ограничил? Ему неопределенно пожимают плечами: — Но ты же постоянно рядом, и всё-всё обо мне знаешь, и даже фразы за меня, бывает, досказываешь. Я уж не говорю, как ты умудряешься мысли мои подслушивать, читать желания… — Самая сильная девушка Японии тут краснеет и с нарочитым недовольством фыркает в свою защиту: — Словом, никакой свободы выбора и перемещения. Вот! Ичиго нервозно усмехается лишь и склоняется к ее уху: — Хочешь угадаю еще одно твое желание? Тацуки резко убирает-таки руки в карманы, вздергивает гордо подбородок: — Дерзай. Только знаешь, что… Ичиго закусывает губы Тацуки, закусывает ее словами. Питаться друг другом на завтрак, обед, ужин, в перерывах и как лакомство, конечно, здорово, но она была права — так и до тошноты могло дойти дело, или до аллергии. — …только знаешь, что, — заканчивает вместо нее заметно осклабившийся Ичиго, — в следующий раз просто скажи, что хочешь побыть наедине, ладно? Я с удовольствием проведаю сестер в это время или схожу еще куда-нибудь, тебе не нужно будет никуда прятаться, а мне нестись тебя спасать, сломя голову. Нет, я, разумеется, не против тебя спасти… На сей раз Тацуки его затыкает поцелуем и шепчет в тот «Спасибо» за удивительное понимание. Самая храбрая девушка страны боялась, что после такой просьбы Ичиго сделает так, чтобы его потом искали, а уставшей Тацуки всё равно этого страшно не хотелось. Она помогает ему выбраться из мула окончательно, тратит всю пачку влажных салфеток, чтобы привести в божеский вид пострадавшие джинсы и обувь, крепко хватается за протянутую уже ей руку и позволяет утащить себя домой, еще час назад совершенно того не желая. Женщины — и впрямь ужасно противоречивые создания, или это просто Тацуки одна такая… — Ай! За что? — зыркает сердито Ичиго через плечо и трет затылок, когда ему оплеухой прилетело спустя полдороги. — А чтоб не зазнавался, узурпатор, — показывают ему кончик языка и тоже «сердятся»: — И чтоб с мостов не прыгал больше! Женская независимость такая независимость, в ней сейчас: «Уйди, подвинься, не путайся под ногами», а в следующее же мгновение — «Назад, ни шагу, расстрел на месте!»