Потребности

Очередная хлипкая гостиница не вызвала у Аллена ничего, кроме неприязни. В последнее время его чертовски раздражало всё это. Всё – это элементарные миссии, на которые его отправляли не понятно зачем. Всё – это какой-то идиотский надсмотрщик, приставленный к нему. С постным выражением лица и бесячей косичкой, которую хотелось отрезать и засунуть ему в рот. Всё – это странно-обеспокоенный взгляд Канды, который делал его каким-то не-Кандой. Аллена ещё, наверное, раздражало практически полное отсутствие перепалок – он к ним чертовски привык. И ощущение того, что на завтрак – каждый грёбаный день – Канда съедает свой язык. Потом, конечно, тот чудесным образом регенерирует, но молчание в течение дня бесит. Несказанно бесит. Настолько, что шрам начинает ныть и немного чесаться. А в голове ирреальный чудик, забавляясь, наводит бардак, сбивая его, Аллена, с мыслей. Он не может говорить связно – путается. Он не может полностью и постоянно контролировать своё тело – мешает эта хреновина в голове. Он, в конце концов, не может нормально ориентироваться на местности или в своём поведении – забывает. Какие-то общие фразы, слова-связки, этические нормы – всё это вылетает из головы, периодически возвращаясь. Иногда Аллен забывает, как называется его Чистая Сила. А ещё, рука всё чаще болит, отнимается. Наверное, думается ему, из-за того, что он всё больше Ной. Канда ведёт себя странно, замечает Аллен. Ходит с мешками под глазами, с немного осунувшимся лицом, и, кажется, ненавидит алленовского надзирателя. Всё время выставляет его за дверь, придирается к его редким комментариям и, от этого у Аллена приятно теплится в груди, не позволяет ему оставаться наедине с «мелким полуноем». Ещё Канда с ним спит. Не трахается – обнаглевшая скотина в голове катается со смеху, – а именно спит. Прижимая немеющее тело к себе сквозь сон, проходясь сухими губами по виску, то правому, то левому. Юу спит, стискивая Аллена иногда до синяков, будто бы стараясь слиться с ним. И поутру, когда объятия надо прерывать, он недовольно фыркает, отворачиваясь на другой бок. Аллен не понимает, почему у Канды такой потрёпанный вид, если он каждую ночь спит. Иногда это наталкивает на мысли о том, что Юу – гениальный актёр или идиот-притворщик. Аллен не может выбрать, как лучше звучит. Он не очень хорошо помнит, почему Канда вдруг стал с ним спать. Сначала в одной комнате, потом на одной кровати, а потом стискивая до ломоты в конечностях. Но Аллен смутно, кажется, припоминает, что когда только в его голове появился Четырнадцатый, он не мог нормально спать. Мозгоед говорил что-то о разных часовых поясах, потроша скрытые желания и мечтания Аллена; говорил, что ночью Уолкер покладистый и даже немного милый – можно беспрепятственно порыться в его мозгах. И иногда в такие моменты Аллену, честное слово, казалось, будто он слышит хлюпанье тканей в голове. С Кандой было спокойно. Он чуть сопел Уолкеру в ухо – хронический насморк, наверное, – это успокаивало. Не оставлял одного надолго – тоже успокаивало. Не говорил о Четырнадцатом и обо всей этой непонятной ситуации в целом, что не могло не радовать Аллена, когда он был собой. А ещё Канда иногда с ним разговаривал. И в его глазах отражалось что-то странное, похожее на надежду. Аллен не понимал, Юу в такие моменты надеется на то, что он в себе или, наоборот, не в себе? Всегда было интересно. И, в довершение всего, Канда иногда целовал его. Слишком, казалось Аллену, осторожно подбирая моменты для подобного. И его поцелуи чаще всего напоминали родственные. Или поддерживающие. Просто для того, чтобы показать, что человек не один. Аллену это не нравилось. Ему хотелось большего. И он делал всё по-своему. Дёргал Канду за хвост – чертяке это теперь всегда сходило с рук – и наклонял его к себе. Четырнадцатый бубнил что-то про японских дылд, припоминая, что сами они не очень-то высокие, а Аллен приближал лицо, ставшее вдруг таким не грозным, к себе. И сам целовал. Не по-родственному и не поддерживающе. Целовал, думалось ему, плохо и чересчур мокро, но Канда не возражал. У Аллена на языке всегда был горьковатый вкус безумия, а на внутренней стороне щёк – конфетный, сладкий. Канда старательно избегал этих самых щёк, просовывая язык глубже. Ему, наверное, нравился этот горьковато-безумный вкус. У самого Юу – вкус пустоты на языке, на зубах, щеках, а на губах, внутри и снаружи, запечённых кровавых корочек. Похоже, рассеяно думалось Аллену, на металл, но чересчур отдалённо. Канда морщился и крепко сжимал бока Аллена, чувствуя, как тот – оборзевшая мелкая скотина – отрывал корки от губ. Это неприятно. Юу шипел и фыркал, и прижимаелся губами ещё плотнее, мол, «подавись, маленькая сволочь!». Аллен, действительно, кусался, как последняя сволочь. Рвал ткани на губах Канды, иногда отстраняясь и зубами оттягивая нижнюю губу. Он часто-часто дышал прямо Юу в лицо, в рот, в нос, стараясь, казалось мечнику, пропитать его своим безумием. Стручок спятил – Канда не сомневался. Мелочь рехнулась окончательно и бесповоротно. Настолько, что не просто позволяет спать рядом или изредка целовать, а самостоятельно лезет. С лёгкими нотками садизма, мысленно подчёркивал Юу, но он вполне доволен. А ещё, в один из таких дней, выпроводив прыщ с косичкой за дверь, он вспомнил фразу, которую выцепил, кажется, в какой-то книге. Или случайно где-то услышал – чёрт его знает. Озвучил: - Эй, Стручок, а ты знал, что кусание губ при поцелуе – признак ревности? - на другой стороне поцелуя, издавая смачный чмок, от него отстранились и посмотрели странно. Чуть ошалело и расфокусировано – Аллен, наверное, чересчур увлёкся. Он немного завис, приоткрыв рот. На губах блестела слюна, а язык слегка подёргивался. Канда думал о том, что стручок выдыхает охренительно много безумия. А ещё он сжимал колено мечника, торчащее из-под пол плаща, сильно-сильно. Они сидели на кровати, как школьники, которые решили впервые заняться сексом. Или ещё чем-нибудь из этой же оперы. У Аллена ноги были сложены по-турецки. И чёртова проклятая рука настолько сильно сжимала чужое колено, что ткань брюк жалобно потрескивала. А сам он выглядел потерянно и… Да, да, чертовски потеряно. Канда не знал, что происходит в бобово-стручковой голове, но ему было интересно. Не страшно, нет. Просто интересно. Ему очень повезло, что он не слышал истерику, происходящую в голове Аллена. Грёбаный Ной визжал и скакал, и хохотал. Он чуть ли не плакал, утопая в смехе, который, вообще-то, больше напоминал чокнутый угар. Аллен натягивал в черепе ширмочку, стараясь отгородиться от этого долбанутого смеха. И думал. Думал о том, что, действительно, чертовски ревнует Канду. Ко всему, наверное. К доктору, который после миссий нужен ему больше, чем Аллен. К повару, в котором, в общем-то, Юу тоже нуждается больше. К еде, воде, воздуху – без них Канда жить точно не сможет. Даже к чёртовому Четырнадцатому, с которым Канду приходится делить. Аллен ревнует Юу к Мугену, потому что тот слишком сильно его сжимает. И не отпускает ни на минуту. К безрукавке, которая так плотно льнёт к его телу, к идиотскому шнурку в волосах, который практически круглосуточно их сжимает. Он сидел, чуть сузив глаза, картинно приложив палец к приоткрытым губам, и перебирал в голове все немногочисленные потребности Канды. Потребности, которые, в общем-то, ему необходимы. «Конечно, потребности же ведь», - чуть успокоившись, подметил Ной. Аллену было немного обидно - чертовски-чертовски обидно! - потому что он-то в Канде нуждается чересчур сильно. Точно! Юу ведь начал с ним спать из-за того, что он, Аллен, уснуть не мог. И, наверное, такой уставший вид у мечника из-за того, что ночами он просто лежит рядом, слушая, не участилось ли дыхание мелкого, не снится ли ему кошмар, не донимает ли его ноевская гнида. Аллен нуждается в странных объятиях, больше похожих на удушение жертвы. В чуть осунувшемся лице и тускло светящихся глазах. Серо, наверное, синих. Или, быть может, мёртво-небесных. Аллен думал о том, что ему хотелось бы, чтобы частички той его жизни, когда он в сознании, целиком и полностью состояли из Юу. Из его извечно стянутых в тугой хвост волос, чуть мозолистых ладоней и дурацкого «тч». И даже из Мугена, которым Канда всё также грозится расчленить «ноевского стручка». И – Аллену хотелось бы этого сильнее всего – из сухих губ Канды. Они у него всегда не в порядке. Юу часто над ними издевается, и они не успевают заживать. И сам Уолкер тоже над ними издевается. И он ещё рассеянно подмечал, что издевался бы над ними всю жизнь, пока находится в сознании. Ему нравится. - Эй, БаКанда, а ты знал, - в той же манере начал Уолкер, - что чтение дамских романчиков – это не совсем то, что подходит твоей брутальности? – он усмехнулся, мысленно добавляя себе десять очков за остроту языка. Но напряжение его не отпускало. И он коленку Юу, вообще-то, тоже. А у самого Канды глаза, кажется, начали блестеть. «Он либо убьёт тебя, либо трахнет», - постным голосом заявил Четырнадцатый, чуть выглядывая из-за ширмы. Аллен видел просвечивающиеся сквозь неё доску и тень Ноя с мелом в руках – ведёт счёт, скотина. А ещё, Аллен не верил ни в первый вариант, ни во второй. Потому что ему казалось, что глаза Канды блестят не из-за гнева. И не из-за какого-то там желания. И ему интересно. До жути. Из-за чего. И ему, Аллену, не было видно, как у Юу всё внутри переворачивалось. Крутилось и вертелось. Да Канда и сам-то не очень хорошо понимал, из-за чего органы с чувствами устроили пляски. Но отрешённо подмечал, что перепалок у них не было давно. И Аллена у него тоже давно не было. Наверное, именно из-за этого ему было странно радостно. И не хотелось прекращать этот недодиалог. И Канда даже не сразу нашёлся, что бы такое ответить для продолжения. Но потом привычно хмыкнул, незаметно стараясь выдернуть колено из-под стручковой руки – больно чертовски, и ответил: - Из твоей книги взято, - чуть помедлил, - шпендель. Аллен вспыхнул и сам убрал руку с его ноги, а здоровой недовольно тыкнул в бок. Гневно нахмурил брови, хотя, вообще-то, был счастлив. Четырнадцатый отрывисто хохотал, чёркая что-то на доске. Утирал выступившие слёзы и поправляет чуть съехавшую в сторону ленточку. А Канде хотелось смеяться. Или сказать Аллену: «С возвращением, мелкий!». Ему отчаянно хотелось сделать что-то отвратительно тупое и сентиментальное. Прямо как сам Шпендель. Хотелось, хотелось, хотелось. Аллен думал, что бы ему такое ответить. И полетел на кровать. Распухнувшая коленка Канды упиралась ему в тазовую косточку – неприятно. А отчего-то улыбающийся Канда прижимался к нему, как давно скучавший кот, и смотрел. Глазами, светящимися совершенно не по-кандовски. И старался гладить тоже не по-кандовски – нежно. Но Аллен не любил иметь дел с Кандой, который не-Канда, и провоцировал его. Кусал пальцы, так кстати проходившиеся по губам. И облизывал их. И выворачивался из-под распухше-костлявой коленки, ногами обхватывая Канду за талию. Аллен чертовски гибкий. И ноги у него, несмотря на рост, длинные. А руки, подмечал Юу, вездесущие и наглые. Указательный палец обдало безумием, и Канде захотелось улыбнуться ещё больше, ещё шире – Аллен был тёплый, и глаза у него не серо-золотистые, как обычно, а серо-серые, чисто-чистые, до жути уолкеровские, как раньше. И сопливой неженкой, как обычно, Юу тоже сейчас не собирался быть. Он решил, что будет «как раньше». Как раньше будет жадным и каким-то чересчур ненасытным. Будет кусаться и ставить синяки на теле Аллена – обнимать крепко-крепко. Зацеловывать приоткрытый рот, слизывая с подбородка и губ мелкого безумие. А Аллен будет пошлым и развратным. И влажным. И тёплым. На вкус – дождливо-грозовое небо с мёдом. Канда мёд не любит, он чересчур сладкий, но дождь – что надо. Кровать – жутко узкая и с продавленным трухлявым матрасом. На двери хреновый замок – Канда за это позже поскандалит с администратором. Прыщ-надсмотрщик бестактная скотина, из-за этого Канда тоже потом поскандалит. Потом, когда вечер «как раньше» закончится. Когда начнётся серо-золотистое, с потемневшим шрамом, «как обычно». А пока что фиалки на обоях будут розоветь, будто бы стесняясь. А в голове Аллена будут плавать бесстыдные комментарии, преисполненные сарказма, отпускаемые Четырнадцатым. И будет «как раньше». Будет острая необходимость и дикая потребность. И глаза Канды, блестящие, оказывается, этой самой потребностью. Мёртво-синие глаза, признающие её целиком и полностью. И серо-безумный Аллен. Такой улыбающеся-тёплый, кричаще-стонущий и остро-необходимый, что прямо до колик в сердце, до судорог на лице. До совершенно отпавшей потребности в кислороде и в жизни, до неаккуратно сброшенного на пол Мугена и порванного шнурка для волос. И Аллен, медово-настоящий, будет из последних сил отпихиваться от Ноя, просто чтобы успеть целиком и полностью разглядеть эту потребность в глазах напротив. Дикую, ужасную потребность в самом себе.