За границей Катарго. Племя Торан
Солнце склонилось за горизонт, ласково касаясь напоследок своими гиацинтовыми лучами сухого песка. Шелестя песчинками, сдувая их с пика хребта извилистого бархана, резвый самум игриво скользил по просторам великой пустыни. Взмывая вверх и оседая на охлаждающем красном песке, вольный ветер громогласно напевал свою песнь о предвестнике исполинской бури. К уже ночному эмпирию, укрытому аспидно-угольным шелком, тянулись живые языки танцующего алого пламени костра. Извиваясь в удушающем жаре, огонь зазывно притягивал веселившиеся светлые души торанцев в круговорот танцующих молодых тел. Ритмичные удары думбека раззадоривали и так кипевшую сладким нектаром кровь племени, давно позабывшие из-за вязкого страха и боли звонкий, наполненный щебетом Рух, смех. Кружась в народном танце молодые неискушенные тела девушек, покрытые блестящим солоноватым потом, гипнотизирующие покачивали то узкими, то широкими бедрами, выписывая головокружительные движения, притягивали восхищенный взор чужаков. Взгляды, блуждающие по мутно-белым хлопковым юбкам, загорелым татуированным животам и грудям, вожделенно ласкали смущенных, но до сих пор танцующих торанских девушек. Чужаки пришедшие из-за великой пустыни радостно наперебой рассказывали о неизвестных и таких далеких землях с вечно лютой и грозной зимой; о королевстве укутавшегося занавесей непроглядных облаков, спрятавшегося в высоких безмолвных горах и о таинственных близких к Разлому землях охраняемые грациозным Хармахисом. Ломкий, но уже будоражащий сознание голос заворожено вещал о своих приключениях, возбужденно вскидывая длинный клинок вверх, указывая в ночную мглу острием сосуда почитаемого торанцами Баала. Глава набирающего силу Альянса притягивал горящие взгляды людей, жадно вслушивающиеся и фантазирующие о сказанном. Рубеллитовые глаза девушки непохожей на жителей племени Торан, с затаившимся дыханием и иступленным стуком сердца наблюдала за жестикулирующим юношей, громогласно повествующий о водных просторах с резвым сирокко, бушующим на глади густо-синего моря. Синдбад был очень ярким. Но не как зенитное солнце, а как маяк, затерявшийся в сыром тумане, разрезающий оголенной сталью занавесу смурого марева и зазывавшего следовать за его светом. Следовать по пятам до самого конца его истории. Мюрон была поражена внутренней силой мощным фонтаном бьющейся изнутри чужеземца. Она обманчиво ласково напевала сладким голосом вынуждая прислушиваться не к словам исполнителя, а к его тону. В его голосе была магия. И именно она затуманивала разум девушки, чье сердце отчаянно, яростно противится ласковым объятиям, мягкому вдруг воркующему тону и веселому щебету Рух. Мюрон желала направить свой взор куда угодно и заткнуть уши, лишь бы не смотреть и не слышать голоса-морока затягивающего ее все глубже на самое дно к морским дьяволам. — Ты не отсюда, — ломающийся, но уже грудной голос, чуть тронутый хрипом вырвал Мюрон из морока чужеземца. Сладкое наваждение протестующее взвыло, нехотя отпуская сжавшееся девичье сердце. Вцепившиеся в гиперстенновую шемагу, тонкие пальцы сильнее стиснули помятую ткань, и рубеллитовые глаза настороженно взглянули в обдающийся холодом орлец, взирающие на нее с безмятежностью и уверенностью. Этот юноша разбил со звоном наваждение, что с завидным запалом накладывал сладкий и взбудораживающий голос Синдбада. Разбил и перетянул все внимание на себя. К своим холодным орлецевым глазам и ярким как сполохи пламени волосам. — Кто ты?***
Масрур
Земля под босыми ногами была горячей даже обжигающей. Откидывающий извивающую тень костер мягким светом согревал ноющее тело, пока сковывающий холод господствовал в душе. Привычно саднящие обработанные раны слабыми импульсами скользили по мышцам, что стенают при каждом движении. Недавно, всего лишь несколько часов назад, я побывал там, где грезил оказаться, только услышав о Родине. Грезил увидеть похожие на мое лица; увидеть быт, дома испускающие из каменных труб смурый дым… но увидел только горькую пустошь с развалинами и спертым запахом отчаяния со слабой отдушкой вязко-приторной сладости. Там земля пахла сыростью, одиночеством и безудержной яростью. А потом пришли они — работорговцы. И мое сердце сковал невиданный удушающий гнев, затягивающий на моей шее обжигающую холодом удавку до хрипоты. Но за место хрипа из горла сорвалось рычание и опальное зверство — прятавшееся в самих чертогах мое души — вырвалось, застилая глаза пеленой. Это было чистое голое безумие и давящее желание кровавой мести. Ощущая омерзительный соленый вкус на губах, глаза ярче зажигались фосфорецентовым диким огнем. «Чудовище» «Животное» «…а тем, кто сопротивлялся, они отрубали головы» Мои ноги ломали их стальные клинки; мои руки со сладким для ушей хрустом ломали кости; моя душа яростно торжественно ревела под хрупанье и булькающие стоны. Я желал их убить, а лучше посадить на цепь и выставить против Колизейных монстров, чтобы эти твари познали, что такое быть рабом, что такое быть лишенным свободы. Познали вкус собственной крови, отчаяния и зловонной безнадежности. — Остынь, а то от тебя все бегут, — ожидаемая тяжесть на плечах и носа коснулся не до конца выветривший аромат масел, соленого пота и запекшей крови. Хотя и зная, что «Старший» Шарркан подкрадывается со спины для «шутки», мои сжавшиеся в кулаки от воспоминаний ладони дрогнули. Шарркан мой друг, он оголил черную невиданную мою ранее сталь на работорговцев, чтобы защитить меня. Пролил свою кровь, загораживая от жадного взора. — Только слезь, — хрипловатым от жажды голосом ответил Старшему. Воздух позади заколебался и к запаху Шарркана добавился аромат пряного тепла и щекочущей сладости. В груди утихающим вихрем догорал огонь опальной ярости, успокаивающийся от чувства опустошения и отмщения. Я смыл лишь малую каплю пролитой крови братьев прогнившей от жадности к динару кровью работорговцев. — Вот опять не слушаешь Старшего! — передо мной появилась смуглая в ссадинах рука, покачивающая в пальцах деревянный тяван. Красное терпкое вино выплескивалось за края, стекала по гладким стенкам и падала на пыльную землю. — Попробуй здешнего вина. Конечно вкус долек до совершенства, но в голову бьет посильнее о-сакэ, — в голосе мулата слышалась пьяная искра и появившееся за место тявана румяное лицо Старшего, только доказывало развеселившееся настроение его. На маленькой площади витал аромат терпкого вина, соленого пота, вязкого возбуждении и сладкого будоражащего нетерпения. А если принюхаться чувствовался металлический запах крови, липкой трепетной паники, животного ужаса и пустого смирения. Выжившие чудом работорговцы сидели связанные на другом конце деревни и тряслись, проклинали, молили — судя по надрывающему шепоту и дрожи в голосе — и клялись забыть дорогу к племени Торан. Войны молчали, до скрипа деревянной ратовища сжимали кулаки. От них веяло жаждой, жаждой убить трясущихся чужаков разорившие Родину фаналисов. Наблюдая за торанцами у меня в груди тлели чувства облегчения и… зависти. Я бело завидовал их небольшому счастью, небольшой полосе надежды на безопасное существование без тени страха и оглядок. Завидовал и желал ощутить эти чувства на себе. Но. Мой взгляд нашел в толпе торанских девушек аметистовую гриву господина Синдбада возбужденно сверкающего глазами и рассказывающего о своих приключениях. Я поклялся себе следовать за ним, ограждать от ударов, подставлять спину, а если понадобиться и собственную жизнь. Господин Синдбад похож на живой безудержный огонь, незатухающий даже под рокотом безумного памперо и бушующего сине моря. — О-о! Я не слышал эту часть истории! — воскликнул Шарркан, резко вставая и проливая на себя терпкое вино — не замечая этого — широким шагом направился в сторону громогласно говорившего господина Синдбада. — За мной, Масрур! — Я был там, — но мои слова не до летели до Старшего, скрывшегося за ворохом белых юбок и полупрозрачных вуалей, что с тихим шорохом шумели в танце. Ритмичные удары думбека и веселый смех не только танцующих девушек, но и расслабившихся воинов племени нависал над головами присутствующих на принятие чужеземцев в жизненный круговорот племени Торан. Они приняли нас — воодушевившись мечтой господина Синдбада — разделив кров и рассказав легенду о великом и ярком волшебнике — Короле Соломоне. « — Мир без войны? Это Утопия или детская сказка, не иначе, — шептал себе под нос Джафар, внимая каждому слову главы племени» Мне оставалось только стоять за спиной господина Синдбада и наблюдать за предвкушением кровной мести племени, желавшая оголить булатную сталь и пронзить ею трясущихся воняющих спертым страхом работорговцев. Я и Джафар смотрели с пониманием, Хинахохо поджимал губ, Мистрас отводил взгляд, и только господин Синдбад смотрел с горечью и болью, и запах исходил аналогичный. Его ладони сжимались в крепко стиснутые кулаки, спина напрягалась, но он оставался стоять в стороне и просто бессильно наблюдал. Господин Синдбад не может сейчас изменить судьбу нависшую над племенем. « — Я изменю мир. Покажу людям, что можно жить без войны и рабства» Нам не нужно слушать про Короля Соломона, ведь сейчас на этой площади с блеском в глазах и огнем в сердце жестикулировал наш собственный Король. Неслышно ступая в гулкой танцующей массе, мои ноздри трепыхали от нависших над нами ароматов: чувствовалась и сладость веселья, горечь и терпкость вина, вязкость будоражащего возбуждения — острые ноты ее, впиваясь, давили немыслимо на тяжело вздымающую грудь — и, осязая тягучую еле слышимую ноту беспокойной бури с головокружительным холодом — пахло грозовой свежестью. Остановившись и дрогнув носом, медленно перевел взгляд в сторону крепко стоящего хаза откуда тонкой нитью исходил несвойственный для пустынных мест с правящим запахом горна и теплого песка ароматом. Этот аромат напоминал мне смурые утра Напорлиа. Раздразнивая скрытые мглой воспоминания, поднимая стойко игнорирующий зуд в клыках. Я ненавидел эти воспоминания, хотел искоренить их из своей памяти и даже слова сказанные когда-то Джафаром: «Любое наше прошлое — часть нашего будущего», не смогли унять мое желание. В босые ступни впивались маленькие камни; песок бесшумно стелился под ногами, а над головой завистливо напевал сухой самум, с завыванием сгоняя с хребта бархана шуршащий песок. Обогнув танцующую девушку с взмахнувшей полупрозрачной вуалью, увидел невысокую фигуру вцепившуюся в собственную шемагу и неотрывно наблюдавшую за господином Синдбадом. Стук его сердца разбивал ритмичные удары думбека, а аромат грозовой свежести не вписывался в тягучие и вяжущие запахи. Сама его сущность не как не вписывалась в атмосферу царившую на небольшом празднике. Ступив еще ближе и ощутил как из-за грозы тонкой струей тянется запах крови, запах соли и железа, и аромат живого тепла. Это был аромат спящего зверя, такого же, как и у меня. — Ты не отсюда, — фигура дрогнула, и на меня насторожено вскинули чуть затуманенные светло-красные глаза. Моргнув, окутанный мороком взгляд прояснился, и почувствовал, как возле лица слабо заколебался воздух и послышался тихий единичный щебет. От фигуры отлетела маленькая птица, слабо порхая прозрачно-золотыми крыльями, устремилась в танцующую толпу торанских девушек в сторону веселившегося господина Синдбада. — Кто ты? — требовательно вглядываясь в укутанное черной тканью лицо, в разрезах которой начинали сверкать огнем глаза. В них начинало бушевать пламя, обдувая жаром проснувшегося зверя и диким своеволием. Аромат зверя стал насыщенней, по спине прошлись холодные грозовые шквалы, не смотря на жаркую ночь. Фигура резко кинулась на меня, оставляя трещины на сухой земле, но была откинута в тускло просвечиваемую мглу. Под ладонью оказалась девичья кожа хранящая аромат грозы и зверя. Фаналис. В груди заворочался огонь, знакомый огонь предвкушения битвы, разгорающийся с возбужденным запалом. Горячность в сердце, в душе толкали вперед за сверкнувшими теперь алыми глазами скрывшиеся в ночной тьме в сторону ворот племени. Во взгляде был вызов и желание сражения. Дернув носом, глубоко вздыхая ночной сухой воздух с примесями терпких запахов — и не найдя смрад опасности — стремительно кинулся по зазывавшему, будоражащему аромату алой львицы. Всего несколько часов назад, я с ядовитой горечью на сердце смотрел на разрушенную и разоренную Родину с гуляющим одиноким ветром, громогласно ревевшим вместе с моей душой. Бьющая по глазам очередная реальность раздирала под рокот морских дьяволов надежду, угасающую и отставляющую сумрачный тонкий дым, оседающий едким ядом на грудь. Сдавливая точимую душу, я чувствовал как черствый ком давил на горло. После, поняв, что выбранный надеждой путь разрушился, под болью в сердце вспыхнул язычок пламени. « — Пойдем, Масрур, со мной во внешний мир!» И я решил, выбрав сам, последовать за впереди шагавшим господином Синдбадом. Выбрал собственный путь пересекающий вплотную с ним. А сейчас преследовавший по грозовому следу фаналис, во второй раз сущность разрывалась надвое. Впереди скрываясь бежала львица — очередная надежда, а сзади оставался осветленный путь с горделивым господином Синдбадом, беспокоящимся Джафаром и остальными, тенью следовавшими за светом. Оттолкнувшись от неостывшего песка, поднимая ворох, схватил конец шемаги и дернул на себя, заставив захрипеть от неожиданности фаналис, что встрепенувшись, извернулась в воздухе и нанесла быстрый и сильный удар окольцованной широкой золотой пластиной ногой. Холодное золото с коротким бликом мигнуло под белым светом луны — принял удар на выставленную руку и под моими ногами чуть просел песок. Удар был быстрым, коротким и нацеленный точно в висок. Взыгравшее чувство от короткой погони пробудило спящее чувство предвкушения, подгоняемое громкой песнью самума. Нога фаналис до сих пор напирала на руку, стараясь пробить крепкий блок. Удар был сильным, но до силы Гарды недоставало. Откинув с коротким свистом львицу, грациозно крутанувшуюся в полете — прочертила две борозды и сердито сверкнула звериными глазами. В ее душе давно проснулся зверь, оголодавшее облизывающий и давящий аурой. На плечах начала чувствоваться тяжесть когтей, медленно переходящие на шею, царапавшие и заставляющие подчиниться ей. Вспыхнувшее удушающим жаром чувство гнева и воспоминания о времени ледяных кандалов и о вое невиданных монстров небрежно сбросили раздражающиеся порыкивание львицы. Мой собственный зверь, выбравшийся из чертогов души рокотом рычал: «Нечистая!». — Эй! — окликнула меня фаналис. Выпрямившись и стряхнув с себя песок, она стянула черную ткань шемаги с головы. Под белым светом луны волосы переливались жидким огнем, глаза — до сих пор искрящиеся звериной сущностью — смотрели гордо, ясно без тени морока. — Завязывай с дикарским поведением и выслушай меня! — Кто ты? — перебил львицу, внимательно наблюдая как кривятся губы и как блеснул в ночи пирсинг. Аромат грозы стал ощущаться отчетливее, он давил на нос и окутывал в холодные объятия. Принюхавшись, запах крови все так же ощущался и оседал на языке. Девушка, недовольно сузив глаза, взмахом головы откинула челку, выдохнула. — Сейчас перед тобой посол Империи Рем, родом из королевской семьи Алексий и рода фаналис, — начала она. — В твоих же интересах успокоить зверя, — снисхождение в голосе било по ушам. — И ты должен… — Имя, — от львицы слишком много шума. Успокаивая проснувшегося зверя, я спокойно и внимательно наблюдал за ней, за ее недовольным лицом, за ее скачущей от раздражения аурой и ароматом. Я смотрел на нее и видел часть своих черт: раскосые хищные глаза, длинные клыки, выглядывающие из-за крививших губ, силу, струившуюся безудержным диким пламенем по жилам и решительный непокорный взгляд. — Дикарь, — еле слышно процедила сквозь сжатые клыки, с хрустом сжимая кулаки. — Алексий. Мюрон, — раздражение и капля злобы струились из ее сердца, охватывая и поджигая затихшее желание битвы. Мюрон из последних сил сдерживалась, чтобы не кинуться на меня. — Назовись и ты, — прорычала она. — Масрур, — с паузой ответил, вглядываясь в ее глаза. Мюрон полукровка фаналис, она также была рабом, что свидетельствует аромат желания свободы и золотые браслеты на ногах и руках, скрывающие навсегда оставшиеся шрамы от ледяных кандалов и следов острых клыков. Мюрон слепо идет за спасителем, верно и яростно охраняя его. Так же как и я. — А теперь будь добр выслушай… — Ты идешь на Родину? Воздух заколебался, аромат грозовой свежести стал настолько насыщенный и оглушающий, что окутал всего меня, растворяя запах теплого песка и горна. Я успел перехватить летевший кулак мне в лицо и ощутить теплое дыхание Мюрон — носа коснулся запах чая. — О-о-рь-я! — прокричала фаналис, вскидывая в удар второй кулак и направляя острое выглядывающее из-под юбки тоги колено в живот. Мне оставалось только резко извернуться, заведя удерживающий кулак девушки за спину и надавить между лопатками. Оказавшись за спиной фаналис, я видел, как мышцы спины перекатились, напрягаясь в струну, как и все тело. Зверь никогда никого не подпускает к своей спине, ведь именно оттуда можно вцепиться клыками в шею, надавить аурой и поставить на колени уже поверженного, но гордого зверя. Мюрон ожидает этих действий с моей стороны, она допустила просчет, позволяя оказаться здесь. Наклонившись к ее уху, всей сущностью почувствовал трепет девичьего тела, повторил вопрос. Я не хочу пугать или калечить ее, я хочу лишь услышать ответ. — Я. Иду в Рем. Там моя Родина, — ожидаемо спокойно сказала Мюрон, но в глубине ее голоса и сердца до сих пор горел огонь. — И ты тоже можешь обрести там новый дом, Масрур. Я отпустил ее руку, и она тут же отскочила от меня, разворачиваясь спиной к воротам. Свет луны падал на ее лицо — отбрасывая тень — скрывая половину лица и только горящие фосфорецентовым диким огнем звериные глаза выглядывались в ночи. — В Империи Рем есть военный корпус, там живут фаналисы. Мы — граждане с правами, мы — свободные люди, Масрур! На нас больше не наденут рабские кандалы! Мой… Внимательно слушая голос Мюрон, я не мог поверить ее словам. Там за пустыней, за родиной Шарркана, мои братья и сестры живут свободно, защищены от рабства, гонения, страха и одиночества. Они живут той жизнью, о которой я мечтал. И живут там, откуда меня вытащил господин Синдбад ценой собственной свободы, крови и страдания. Он кричал и стенал, бил стены голыми руками, чтобы вырваться на волю, поддерживал и убеждал, когда дети с неверием смотрели на него. Он говорил о свободных просторах с пьянящим ароматом свободы, где мы могли распахнуть руки, скидывая тяжелые оковы. Тогда и сейчас вспоминая слова его, мое сердце горело вольным огнем и стучало набатом сладкой радостью. Стоя перед сжимающей кулаки Мюрон, я видел, как она хотела протянуть руку, посмотреть другим взглядом и сказать: «Пойдем домой». Ее горящий диким пламенем взгляд так и кричал идти с ней, оставить все и присоединится к братьям и сестрам. Ее зверь с преданностью к Империи вглядывался в самую душу, где такой же зверь был предан господину Синдбаду, Джафару, Хинахохо, Мистрасу и всей компании Синдории. — Я предан Синдории, — повторил слова своей души. Мюрон поджала губы и, пройдя мимо, бросила через плечо: — Мы всегда готовы принять тебя. И стремительно кинулась прочь от племени Торан, где веселился господин Синдбад, рассказывали истории своих земель Хинахохо и Мистрас, и где Джафар стоя неподалеку, молча наблюдал за разговором с Мюрон. — Ты мог пойти с ней, — сказал Джафар, смотря в сторону убежавшей фаналис.— Мог обрести семью. Я подошел к нему, посмотрел в черные глаза и уверенно сказал: — Вы моя семья. « — Делай то, что велит твоя природа. Отбрось сомнения и следуй своим путем» Моя природа тихо шепчет, что мой путь рядом с господином Синдбадом, поддерживать и защищать его, пока моя сила и мое присутствие нужны Синдории.