Время изменит

POV Эффи Я устало падаю на мягкую кровать в комнате, расположенной на одном этаже с временным местом обитания трибутов 12 Дистрикта. Я слишком много сил потратила на обрабатывание мистера Брауна в надежде сделать его нашим главным спонсором. Сегодня я молодец и, конечно, заслуживаю отдых. Я не понимаю, проходит ли несколько минут или несколько часов, как я лежу без сна. У меня в душе глупая тревога, какое-то…предчувствие? «Не думай об этом, Эффи» - напоминаю себе и иду в столовую. Прекрасные панорамные окна с видом на никогда неспящий Капитолий займут мое внимание на пару минут и подарят милосердную тишину в голове. Свободу от голосов, раздирающих меня. Покой от вечного анализа каждого слова и каждого действия чертового Хеймитча. Я смотрю на пеструю улицу с людьми, разодетыми в пух и прах. На их лицах тонны вычурной косметикой, а за ней полнейшая пустота. Честно, я завидую этим недалеким ребятам. Я хочу быть такой же, как и они: чтобы самой большой проблемой был выбор перьев на шляпе в тон сумочке, чтобы я не знала никаких забот, чтобы меня можно было купить лестными словами и размером кошелька. Мечтаю быть копией своей матери. * Женщину, родившую меня, зовут Элизабет. Она чистокровная капитолийка из богатой семьи. Ее родители с детства приучили дочь к светским манерам. Они уничтожили все задатки разума у девочки, если таковые, конечно, были. Мама выросла хорошенькой дурочкой, а это огромное счастье для панемской семьи с достатком. Замуж ее выдали за умного мужчину не слишком приятной наружности. Разумеется, Элизабет была вне себя: она рассчитывала на партию, достойную ее во всех отношениях. Папа был другим. Он мечтал о дружной большой семье, об обыкновенном человеческом счастье. Свои желания он таил: узнай семья Элизабет об этом, они бы ни за что не отдали свое сокровище примерному семьянину, а не карьеристу. К счастью, все обошлось, и вскоре мать забеременела. Она искренне ненавидела даже не меня, а свой раздувающийся живот, который не позволял ей выходит в свет. Элизабет во всем винила своего мужа, сводила его с ума глупыми капризами и придирками, а он терпел. Терпел, потому что любил эту взбалмошную, истеричную, испорченную женщину. Он видел в ней какой-то высокий идеал, который ни мне, ни кому-либо другому никогда не увидеть. Когда я родилась, мать вернулась к своему привычному образу жизни: роскошные туалеты, светские вечеринки, бесконечный флирт. Папа старался вырастить меня. Он читал мне старые книги, он не давал матери показывать меня подругам и красить косметикой. Он сделал все, чтобы сделать меня личностью. А я почти не помню его. Когда мне исполнилось десять лет, семья Элизабет узнала о том, что Майлз, ее муж, - беженец из 9 Дистрикта. Позор удалось смыть только казнью папы. Со мной никто не счел нужным делиться сведениями о смерти человека, давшего мне все. В памяти крутятся обрывки, наверное, похорон: мать, вся в черном, с золотыми украшениями на руках и яркой красной помадой, принимает соболезнования от размалеванных кукол-подруг. Дальше события обрываются. Это ни капли не странно, потому что мне стерли память в белых стенах Исправительного Здания. И только яркое пятно в изрезанном мозгу: - Эффи, солнышко, что бы ни случилось, продолжай бороться за то, что любишь. Пообещай мне! - Папа, что такое бороться? * - Девочка-голубые-волосы, ты плачешь? – это, безусловно, Хеймитч. Это его голос полон неуместного сарказма, желчи и неприязни ко мне. Я стараюсь как можно незаметнее утереть непрошенные слезы. Я не должна думать ни о чем, кроме Игр, спонсоров и победы. - Хеймитч, - голос трескается и предательски хрипит, - почему ты не спишь? Вам завтра рано вставать, я же говорила. Неужели ты меня совсем не слушаешь? - Дорогуша, я, так же, как и ты, не могу заснуть. Мне страшно, да, признаю. Я вроде как смирился со смертью, но глупо умирать в семнадцать-то лет, сама понимаешь. - Я стараюсь изо всех сил, Эбернети, ты бы знал, как стараюсь. «И на что иду» - добавляю про себя. - Я верю, Эффи, - говорит он и заглядывает мне прямо в глаза. Впервые в его взгляде только тепло и сожаление. – Я тут подумал и решил показать, что я не такой мудак, каким ты меня считаешь. Я терпеть не могу всю эту мишуру, потому что она мне чужда. Я вырос в Шлаке, черт возьми, и я не пойму, каково это жрать пирожные за завтраком и пить кофе. Лучшую одежду, не пропитую матерью, я надеваю только на Жатву. На мне куча тессер, я мелкий вор. Я ненавижу Панем. И Игры избрали меня. А потом поставили ментора, который в этой машине убийств разбирается не лучше меня. Сколько тебе лет, Эффи? Шестнадцать? Ты ведь еще ребенок. И ты тянешь нас. Я уважаю тебя и ненавижу одновременно, потому что ты – винтик в этой системе. - Ты не имеешь представления, почему я это делаю. - У меня его и не будет, если ты не скажешь. - Не скажу, Хеймитч, не время. - Послушай, красотка, - Хеймитч снова язвит и брызжет ядом, - я так стараюсь разобраться в тебе, но ты вообще никаких попыток к сближению не предпринимаешь. Ты уверяешь нас, что мы обязаны работать в команде, но сама идешь против этого. Я не скажу ему об отце. Это воспоминание я унесу с собой в вечность. - Думай, что хочешь. И тут происходит то, чего я меньше всего ожидала. Хеймитч, будто бы совсем обезумев от гнева, хватает меня за плечи и резко целует. Его губы сухие и обветренные. Он целует так, чтобы не оставить ни одного сомнения об искренности его чувств. Это поцелуй злости, ярости, это борьба непримиримых соперников. Мне почти больно: он грубо кусает мой язык. Я пытаюсь его оттолкнуть, я мычу что-то, но он удерживает меня на месте. - Что тут происходит? – Терри сонно входит в зал, потирая глаза. И резко замирает. – Черт, извините, я… - не договаривая фразы, парень убегает. Хеймитч хохочет и отпускает меня. Он добился своего. Его целью было быть замеченным кем-нибудь из ребят. Теперь они полноправно могут меня ненавидеть. Я смотрю на удаляющуюся спину Хеймитча, а затем в окно. Улица почти пуста, скоро рассвет, скоро первые испытания, а мои губы горят, точно соприкоснувшись с огнем.