Почему я больше не могу быть рядом?
Жизнь — это странная вещь, порой счастливая, порой нет. Она играет людьми, как только пожелает, манипулирует ими и строит по своей прихоти. Дает шанс там, где нет необходимости, но отнимает его, когда ничего больше не остается. Жизнь — отвратная вещь, если не скрывать правды. Сехун никогда не любил скрывать правду. Прямолинеен, холоден, строг. Он знает, что его жизнь — пустая трата времени, безнадежное существование. По крайней мере все стало таким несколько месяцев назад. Сидя на мокром асфальте под светом неновых вывесок, Сехун устало смотрел в ночное небо и старался ни о чем не думать. Отключить свербящие мысли, закинув их в дальний угол сознания, и ждать. Больше не разрешать неловкости и страху скрасить свое одиночество, слушая, как приятные ритмы любимого R&B наполняют тело через наушники. Тягучие, сладкие, освобождающие песни делают что-то невероятное с О, делают его легким и воздушным. Сехун чувствовал каждой частичкой тела быстрые безразличные взгляды на себе. Возвращал их обратно безликим прохожим, отсчитывая каждую минуту, проведенную здесь, в ожидании и легкой прохладе ночного воздуха. Когда О вынул из ушей наушники, то услышал тихий плач живущего ночью города. Чей-то громкий надрывный смех за углом, редкий скрип шин на дороге и стук каблуков неподалеку. Ночь в большом городе никогда не дает отдохнуть, она похожа на дикий пляс, дурманящий и завораживающий. Но Сехун не любит его, никогда не любил и вряд ли когда-нибудь сможет. Выключив телефон, проигнорировал несколько пропущенных звонков и непрочитанных смс-сообщений, Сехун облокотился спиной о стену небольшого здания из красного кирпича. Когда-то любимого и родного места, всегда готового принять в крепкие объятия. Теперь О едва узнавал его. Не было прежних вывесок и не было прежних воспоминаний. Простое здание, к которому он исправно приходил каждую субботу, вот уже несколько месяцев подряд. Сидел напротив, на скамейке, читая книгу или слушая одни и те же песни по кругу. Сидел ровно час и уходил домой, где каждый раз ждали, но куда совсем не хотелось идти. Сехун долго думал, почему именно сегодня разрушил свой уклад жизни. Почему именно сегодня смог сделать шаг и перейти дорогу, опереться спиной о стену, а потом и сползти по ней, усаживаясь на землю и ожидая. Думал и решил в итоге забыться. Достал из кармана давно запрятанные там Ричмонд, достал первую сигарету, зажигалку, хранящую последние теплые прикосновения и кривую рожицу, нарисованную маркером на корпусе. Огонек стал единственным теплом на этой темной улице. А тлеющий кончик сигареты, убивающей легкие, показался единственным спасением. Сехун чувствовал тошноту из-за сигареты, выкуренной на пустой желудок, и, кажется, ему это дико нравилось. Он уперся затылком в холодную стену и прикрыл глаза, пряча замерзшие руки под расстегнутую кожанку. Жизнь — отвратная вещь. Сехун это знает. Он услышал, как зазвенел колокольчик открывшейся двери, и всем нутром ощутил этот склизкий страх, накрывший с головой, потому что шаги замерли рядом с ним. Руки начало слегка потряхивать, и в миг холод окутал все тело. — Я думал, что ты можешь только смотреть издалека, — хриплый глубокий голос ударил обухом по голове, вырвав землю из-под ног и заставив сжаться всем существом. Сехун открыл глаза и увидел, как в темноте, стоя рядом, на него смотрел Чанёль. Осветленные серые волосы торчали из-под кепки, черные глаза проникали своим холодным безразличием внутрь, а бледная кожа, с небольшими рядами синячков на шее и руках, вызывала чувство сожаления. Чанёль снял кепку, пропустил пальцы сквозь волосы и, бросив сумку на землю, сел с Сехуном рядом, так же, как и он, упершись затылком в стену. — Дай сигарету, — протянул руку Пак. — Я не курю. — Не ври. И Сехун покорно полез рукой в карман, достал потрепанную пачку, протянув ее Чанёлю с опущенными в пол глазами. Шум ночи ушел куда-то на второй план, когда О услышал щелчок черной зажигалки в руках старшего, его хриплый смех после первой затяжки и вибрацию его телефона. Они соприкасались плечами, сидя на холодной земле, и смотрели в пустоту. Изредка проходящие люди косились на них, но мгновенно теряли интерес. До этих двоих всему миру не было никакого дела. Чувства тепла возникать не должно, но почему-то Сехуну стало чуть проще выносить холод, когда ему протянули маленькую капельку наушника и из динамика заиграла новая песня. В том же стиле и все о том же. О вечной свободе, которую ждали вдвоем, и о разбитой посуде на пустой кухне в темноте. О холодных ступнях под одеялом и теплых узорах на коже мягкими подушечками пальцев. Сехуну нравилось. — Недавно был в студии, записал и обработал. Чанёль последний раз выдохнул едкий дым, выкинув окурок в лужу недалеко от себя. Он растрепал волосы, надев опять кепку, и, прижав колени к себе, положил руки на них и выпустил белесый пар в воздух. — Давно сидишь здесь? Чанёль не поворачивал головы — то ли боялся, то ли не мог, то ли не знал, что последует затем. Он слушал размеренное дыхание младшего, готовый поклясться, что тот кусает и без того искусанные губы. Пак бы поставил все, что у него есть, на спор, но только рассудить было некому. Он притянул сумку к себе, достал из нее блокнот, положил на колени и резким, отрывистым почерком принялся что-то писать. Песни сменяли друг друга, Сехун поежился и устало, плюнув на все, положил голову на плечо Чанёля. Заметил, как тот замер, а потом, достав еще одну сигарету, хмыкнул и вновь принялся писать что-то на бумаге. И Сехуну казалось, что слишком уж много сигаретного дыма на них двоих за эти полчаса. Он прикрыл глаза. Он давил воспоминания в себе, душил чувства, губил себя никотином и взятой из рук старшего газировкой. Полчаса жизни — все, о чем он мог мечтать. Это все и даже больше. — Чаще приходи, Сехун. Мне легче писать и думать в твоей компании, ты же знаешь. Чанёль убрал блокнот в сумку, заставляя младшего поднять с его плеча голову, встал, отряхнулся и, взглянув на Сехуна, опустившего взгляд вниз, снял свою куртку и бросил ее младшему. Впервые четко увидел карамельные глаза и улыбнулся, с тихим «ты замерз» полез к все той же сумке, доставая из нее свитер и надевая его. Мимо проехала машина с громко играющей музыкой из открытых окон, и Сехун подумал, что эта песня ужасна. Ужасна потому, что не принадлежит Паку. Он встал со своего места, разминая затекшие мышцы, поправил одежду и отряхнул ее, накинув на плечи до ужаса большую куртку Чанёля. Он почувствовал запах терпкого одеколона. Того, что подарил ему сам на день рождения, перед тем, как привычный ему мир не рухнул. Сехун посмотрел в темные глаза Пака, заметил там усталость, небольшую царапинку на щеке, улыбающиеся губы и первым сделал шаг. Он шел, зная, что Чанёль следует за ним. У О было еще двадцать минут. Двадцать минут, три поворота направо и один налево перед тем, как все вернется к началу. Черные улицы редко разрывались тусклыми фонарями, Сехун иногда чувствовал, как плечо старшего касается его плеча, и шел медленно, вдыхая родной запах. Тишина могла быть приятной. Сехун был уверен. Вообще, если верить всему, в чем Сехун уверен, то можно сойти с ума. Если довериться ему и позволить рассказать все, что у того внутри, можно обжечься. Можно физически ощутить острие слов, которые он говорит, можно увидеть маленькую тонкую царапинку где-нибудь на руке без прикосновения. Чанёль знает это лучше, чем кто-либо. Он обжегся, он ощутил, он поцарапался. Но все равно принял решение позволить этому случиться вновь.Наша жизнь была глупой сказкой, которую ты рассказывал мне. Жаль, что мы все разрушили, Сехун.
Выросшая впереди высотка заставила сердце одного рухнуть вниз, а другого сжаться. Чанёль шел, не останавливаясь, вертел в руке телефон, чувствуя другой тонкие пальцы Сехуна рядом. Восемнадцать минут. О подошел к подъезду, замирая около него. Он чувствовал, как в спину упирается немного злой, печальный, уставший взгляд старшего. Над ухом раздражающе жужжала лампочка, а где-то внутри трелью звенело сердцебиение. Девятнадцать минут. Сехун бросил свою жизнь и свои правила в большой бурлящий котел безразличия и отрешенности, разворачиваясь и притягивая Чанёля к себе за руку. Он коснулся губами губ старшего, так привычно и забыто обвил руками его шею, почувствовал большую ладонь на талии под кучей одежды. Бабочки где-то внутри чуть задевали органы, щекотали и рвались наружу. Обессиленные и сломленные, они старались прорваться, но Сехун кричал внутри себя, рвал и метал, убивал их, топтал и хотел рыдать навзрыд. Двадцать минут, и все вернулось к началу. Чанёль сделал шаг назад, посмотрел черными глазами в тягучую карамель сехуновых глаз. Забрал из протянутых рук свою куртку. Пропал в темноте, растворяясь, с легким жжением на губах и почти громадной дырой внутри, новым ожогом и царапиной на шее. Сехун зашел внутрь и поднялся по лестнице. Остановился перед дверью в квартиру, куда входить не хотел. Включил телефон, замечая среди кучи пропущенных и непрочитанных новое имя. О сел аккурат на пятую ступеньку, привыкшую слушать ночные разговоры и чувствовать никотиновый дым, и открыл смс. Горькое «прощай, спасибо» осело внутри на легких, сердце и сознании.А ведь я смог услышать твой голос еще раз.
Это было прощанием. Прощанием до тех пор, пока Сехун вновь не нарушит свой уклад жизни, перейдя дорогу и присев на холодный асфальт. Может быть, прощанием до завтра, со встреченными грустными глазами и собранными на скорую руку вещами. Прощанием со сказкой, горечью оставшейся в сознании, и приветствием реальности, которую наконец-то захочется желать.Может быть, наше счастье ждет нас с тобой за углом.