Яркий цвет

      Тик-так. На то был похож пустой звук настенных часов в погрузившейся в полную тишину комнате. Даже дыхания в ней не было слышно. Она казалась слишком пустой, чтобы в ней был хоть кто-то, чье дыхание могло бы нарушить повисшее в горячем воздухе безмолвие.       Тик-так. Время неумолимо движется вперед. Но разве может оно изменить хоть что-то в мире, где нет разницы, какой сейчас час? Утро все равно не наступит. Солнце не выйдет из-за дымящих гор; не заглянет в пустой зал, словно объятый тенью. Тенью того, кто лежит там, на этой кровати, — посреди разбросанных по когда-то серым простыням фиолетовым лепесткам цветов. Таких же оттенков яркого аметиста, непривычных этому миру, пылающему алым огнем. Лепестков того же цвета, что его кровь, разлитая по всей комнате…       Будь то грязно-серое покрывало. Будь то высокие скрывающие широкую постель занавески. Будь то кафельный пол под их подолами. Будь то рука, что единственная видна из тьмы, царящей за шторками из-за небольшой прорези. Будь то расслабленные пальцы, ногти на которых привычно черны. Или же он сам — тот, кто скрыт в непроглядной тьме возле этой яркой, словно драгоценный камень, лужи, отдающей металлическим привкусом крови.       Он без единого движения сидит на полу, спиной опираясь на собственную кровать. Его дыхания словно не осталось. Почти не дышит, хотя и жив. Весь кислород словно выбило из легких на короткое мгновение. Момент, который навсегда останется в его памяти, подпитываемый ярким пламенем, рожденным всей ненавистью, оставленной в былых воспоминаниях.       …Его улыбка непривычна. Беззвучно он смеется, опустив потухший, почти мертвый взгляд в кафельный пол, по которому медленно растекается лужа теплой, столь очаровательной крови, большими каплями спадающей с длинных пальцев — подобно лепесткам ненавистных ему цветов. Тяжелый вздох, прозвучавший слишком громко в столь долго продержавшейся тишине, заставляет его самого вздрогнуть. Распахнутые глаза выдают его необоснованный со стороны страх.       Он двинулся? Он точно двинулся!       Он видел краем глаза, как на секунду один из пальцев окровавленной руки легко дернулся. Точно видел. Легкая дрожь, вернувшаяся в его тело, заставила его действовать: схватить эту отвратительную руку, чтобы в следующий миг сжать ее в своей — так крепко, чтобы не выдержали кости. Так сильно, чтобы рваные раны разошлись еще больше. Этот страх в его глазах, необоснованный и глупый до самого конца, заставляет раздирать его руку в чешуйчатых лапах, впиваясь когтями в мертвую кожу, оставляя более глубокие полосы от самого запястья — туда, где кончается этот изодранный кусок плоти, оторванный от тела у ломаного хряща.       Сжимать его руку в своей. Эта теперь уже мертвая тварь так любила делать это, когда каждую ночь в свое удовольствие трахал его. Приятно ли ему теперь это чудесное, на самом деле приятное действие?!       Легкий смех вырывается из его уст, когда сжатая в руке ладонь хрустит от переломанных в ней костей.       Этот момент навсегда застынет в его голове.       Долгие годы Дьявол Пламенного мира был вынужден поддаваться на любую провокацию этого черта.       Сатаник был груб. Жесток. Отвратителен. Безумен. Аморален. Беспощаден. Садистичен.       Сколько боли и сколько страха. Каждый раз он без церемоний позволял себе калечить Ивлиса, не уставая от веселых, как ему казалось, игр — от прогрызающих желудок червей до выдирания каждой чешуйки с рук Огненного Дьявола. Страшно подумать, чего только за эти годы не побывало в заднице его любимейшей игрушки.       Впрочем, отвратительнее всего было чувствовать внутри самого Сатаника. Он наслаждался этим. Смеялся и подтрунивал, заходя сзади. Единственное, к чему Ивлис так и не смог привыкнуть, — это к сексу с этим чертовым Дьяволом. Столь унизительная близость с ним бесила его больше всего. Даже больше полуобморочных состояний от долгого избиения.       Никогда нельзя было понять, что на уме у этого черта. И Ивлис не понимал. Лишь пытался избежать встреч с ним. Но все бесполезно. С тех пор, как Ивлис проиграл, он прекрасно понимал, что никакая сила не помогла бы ему в равном поединке одолеть столь отвратительную тварь.       А эти его глупые слова? Он серьезно думал, что Ивлис поверит в то, что Сатаник влюбился? В него? Сатаник. И влюбился. Для Пламенного Дьявола это были слова несовместимые. Он был уверен, что знает, что такое любовь. У него она была. Яркая. Светлая. От нее он зависел.       Сатаник просто не мог испытывать подобных чувств.       Но благодаря ним Ивлису повезло.       Всего одна фраза.       Всего один момент.       Если бы не он.       Ивлис бы никогда не смог испытать этого.       «Если так хочешь, срывайся!»       Громкий смех разразил комнату. Чуть не поскользнувшись на аметистовой жиже под ногами, он поднялся. Все его тело, изуродованное шрамами и следами от частых пыток и жуткого прошлого, слабо дрожало. Подсохшая кровь на груди, руках, плечах, даже на лице, заставляла верить в то, что правда случилась. С отвратительным глухим всплеском на пол упали куски мяса и костей. Мокрые алые волосы липли к спине и путались, цепляясь за края чешуйчатых оборок на руках.  — Я сорвался, — тихий шепот звучал сдавленно, однако его голос словно был весел, когда постепенно перешел на крик. — Почему же тогда ты не продолжаешь смеяться, а?!       Протянув руку к непроглядной тьме, его когтистые пальцы коснулись испачканных штор, цепляясь за них. Ноги неприятно дрожали, запинаясь словно за невидимые препятствия. С тихим звоном ткань сорвалась с петель, откинутая в сторону, впитывая в себя, казалось, бесконечный океан аметистовой крови.       Он смеялся! Смеялся! Смеялся! Только и делал, что смеялся!       Получая в его холеную рожу, он продолжал улыбаться и смеялся.       «Давай же, Желтохвост. Не сдерживайся. Великий я пришел в этот раз порадовать тебя!»       Продолжал смеяться. Насмехаться. Подтрунивать. Дразнить. Его чертов голос не выходил из головы все время. Словно заставлял сорваться.       Что с ним будет после такого «подарка» от Сатаника? Что задумал этот тип в этот раз? Какие извращения приготовил, что даже позволяет просто избить себя? Что-то гадкое? То, что точно принесет немало боли. Что-то жуткое? После чего даже жить не захочется, а сдохнуть он все равно не даст. Да и не хочется как-то.       «Какое же ты ничтожество, а. А может, ты не можешь меня бить, потому что так сильно любишь? О, я всегда знал это! Так, может, нам вернуться к нашим любимым играм? Или все же я увижу что-то новенькое от паразита вроде тебя?»       Если бы Сатанику захотелось, он бы точно легко вырвался. Выбрался из захвата, в который подался сам лично. И все бы началось сначала.       Какая разница, что будет после, если все будет, как всегда?       Теперь тот громкий смех, сохранившийся в памяти, постепенно глушился его собственным. Ивлис нервно впивался в собственную голову руками, оставляя тонкие полосы меж прядей волос, словно стараясь как можно сильнее сдавить собственные мысли воедино. Они не давали ему покоя.       Прямо перед ним лежал его труп. Его! Той самой твари, упоминание имени которой заставляло его содрогаться. Дрожать, путаясь в мыслях о том, что придет в его извращенную голову в этот раз. Он и теперь дрожит. Но его не мучает страх. Его разрывает от собственного смеха. Истеричного и настолько громкого в голове, что из рта вырывается лишь слабый хрип. Он смеется, но из его уст не слышно тех ужасно диких звуков.       Широко распахнутые глаза, но не от страха. Он внимательно, не упуская ни единой детали, разглядывает труп на кровати. По лицу неспешно прокатываются красные дорожки, едва заметные среди темных испачканных прядей, липнущих к щекам и лбу. Ему дурно. К горлу подкатывает отвратительный на вкус ком из самого желудка, но он не может перестать смеяться, выдавливая из себя истеричные смешки. Еще немного — и его вырвет.       Но он даже и не против.       Было бы весело смешать с дрянью эту аметистового цвета кровь, растекшуюся по всей комнате. Блестящую в его пустых глазах непривычно ярко. Рывком Пламенный Дьявол сгибается над постелью, коленом опершись о край. Неморгающе разглядывая картину, от которой хочется блевать.       Звуки наглого, бесящего смеха не прекращаются. Никак.       Он бьет и бьет это тело под ним. В лицо. В плечо. В челюсть. В грудь. В живот.       Он лишь на секунду умолкает, поперхнувшись, и продолжает смеяться. Как всегда.       Словно прямо сейчас, как всегда, этот чертов Дьявол трахает его самого. Не лежит под ним, получая все новые и новые ушибы, синяки, царапины, ожоги от пламенных лап, а стоит там, позади. Как всегда. Шепчет что-то извращенное на ухо и толкается в беспомощное изуродованное тело, украшенное красными следами крови и горящими ранами.       Бесит. Раздражает. Выводит. Злит.       Почему он не прекращает? Почему ему весело?       Даже рыча от недовольства, Ивлис склоняется к нему ниже, вдавливая когти в его обнаженную грудь, разрывая кожу. Видя в его аметистовых глазах все то же озорство. Лукавство, присущее ему каждый день.       Даже так. Черт возьми, даже так! Его взгляд отдает безумием, словно все идет по его плану! Словно это лишь очередная его пытка, омерзительная настолько, что приходится крепко сжать зубы, лишь бы не закричать. Он ведь так любит, когда его действия заставляют кричать.       Но вместо крика — лишь рычание. Словно дикого зверя, спущенного с цепей. Горячая кровь под когтями. Ее запах, ворвавшийся в сознание. Она всегда так пахла?       Так неестественно. Необычно.       Или только сейчас? Растекаясь по его торсу тонкими струйками. Скатываясь на серые простыни. Оставляя яркие полосы на бледно-белой коже ниже по телу, куда следом уводят драные царапины, оставляемые дьявольской лапой, рассекающей тушу попавшей в них жертвы.       Почему, даже получая смертельные раны… Почему его глаза не затмевает страх?       Он пытается что-то сказать, хотя к самому горлу уже подкатывает кровь. Откашливается, и на его лице снова эта уродливая ухмылка!       Он рукой пытается коснуться лица Пламенного Дьявола. Вмиг его тело заполняет страх. Даже избитый Сатаник внушает ему страх.       С силой сдавив его плечо, Ивлис как можно резче пытается перехватить руку, едва коснувшуюся его волос.       Не позволит. Не даст. Не сейчас.       Сатаник не должен его остановить сейчас, когда появился шанс на избавление от вечного страха и ненависти к этой твари, день ото дня измывающегося над ним.       В ушах отдает громким хрустом. Сломанный хрящ, рвущееся мясо. Эта рука не коснется его больше никогда, если ее не будет. Когти, медленно входящие в его руку. Отломить кость. Как это сложно, даже по хрящу на локте. Оборвать сухожилия, раскроить мышцы. Сделать все, лишь бы оторвать эту руку от тела, глядя на скорчившееся лицо. Не спуская с него взгляда.       Ему больно. Больно! Ему правда может быть больно! И ему это точно не нравится! Он даже дергается!       Но…       Смеется.       Когда он прекратит?!       Даже когда его рука, брызжа кровью, падает на край постели, он продолжает смеяться, хоть и корча свою морду.       Даже если ему оторвать руку. Даже если ему разодрать плечи до самых костей. Вспороть живот и вытащить кишки. Пламенный Дьявол путается в них, продолжая со всей дурью, рожденной дурманящим запахом фиалок, забыв обо всем, что могло его тревожить, лишь бы не позволить сейчас этому парню вырваться, раздирает его тушку, вырывая потроха. С ног до головы он полит этой проклятой аметистовой кровью! Его руки цепляются за ребра, но он лишь бьет по ним, оголенным, со всей дури, лишь бы сломать их как можно больше.       Сильнее. Лишь бы ни одно не осталось целым.       Тварь под ним уже даже вряд ли дышит. Он, кажется, пытался вырваться в какой-то момент. Или нет? Какая разница!       Пока его сердце под плотью, он продолжает жить. Даже если его выдрать. Его образ не исчезнет! Даже если с силой сдавить его, когда оно не бьется, оно лишь окрасит отвратительно яркой кровью лицо и рано или поздно продолжит биться в его голове…       Даже если разорвать его тело на части, его смех не перестанет звучать.       Даже если от него останется один фарш, он будет усмехаться… — Эй, Сатаник. Смеешься? — голос его дрожит. Он продолжает бояться даже после смерти. Не хочет. Не верит. Но боится.       Рука его тянется к мертвому лицу, скидывая черные пряди с распахнутых мертвых глаз. Поворачивает его голову в свою сторону, чтобы в них заглянуть.       В них нет жизни. Но они все такого же яркого цвета. В его памяти их взгляд вечно будет насмехаться над ним, а его лицо вечно будет искривлено в этой раздражающей усмешке.       Ужасный привкус рвоты подкатывает к самому горлу, заставляя Дьявола заткнуть рот рукой. Ему так дурно, что он едва может стоять на коленях. Живот крутит, словно эта мертвая тварь перед ним снова запустила в него какую-то личинку.       Прямо перед носом этот запах. Его кровь всегда так пахла?       Сдавив живот, Дьявол свалился на мокрую простынь. Она вся пропитана этой яркой режущей глаз кровью.       Ее запах.       Ее цвет.       Этот момент, отпечатавшийся ярким цветом в его голове.       Он ни за что их не забудет.       Ему дурно. Ему плохо.       Этот труп рядом с ним. Он холодный и отвратительный. Настолько, что хочется блевать.       Глаза б его не видели этой картины, которую он никогда не захочет забыть, теряя сознание…       Кто знает. Быть может, она ему приснилась? Видел ли он когда-нибудь эту картину?       Проснувшись утром, весь в чужой крови.       Окруженный этим запахом.       Этим ярким цветом.       Он продолжает бояться того, чьего тела не оказалось больше рядом.