Опасные слова

- Тобою сказаны опасные слова. Все, что было связано, порвется, но сперва… Саурон выждал мрачную пугающую паузу, дабы и Финрод, и Берен, и еще несколько остроухих, почтительно выжидающих в стороне, ужаснулись и оценили всю глубину, всю многозначность и неизбежность этого самого «сперва». Довольная усмешка на мгновение озарила его бледное лицо, он с интересом – так разглядывают копошащегося в траве жука – посмотрел на задыхающегося, пытающегося подняться на ноги бывшего владыку Фелагунда. Скрестив руки на груди, он пафосно вздернул подбородок и быстро облизал пересохшие губы. Это представление уже начинало надоедать Саурону, и он подумывал о том, что, если Финрод не ответит в течение минуты, то поединок считается выигранным, а остроухий переходит в полное его пользование. Что делать с остальными, он пока не придумал, но явно должно было произойти что-то чрезвычайно интересное и увлекательное. - Сперва ответь, - слабым, но гордым и, как казалось, чуть насмешливым голосом запел Финрод, с трудом поднимаясь на одно колено и движением головы откидывая светлые пряди с глаз, - чем так ласкает черный трон твои глаза, о Саурон?.. Повисла удивленная пауза. Никто не ожидал, что Финрод перебьет самого Гортхаура и, тем более, в таком состоянии продолжит петь. Саурон нахмурился, ухмылка мгновенно улетучилась с мрачного лика. Берен, до того безмолвствовавший в стороне, с ненавистью оглядел черный плащ, непонятно как державшийся на плечах слуги Моргота, черные же доспехи, и с особой неприязнью взгляд его задержался на золотых кудрях и мрачно поблескивающем венце. Берен недовольно засопел, с немой жалостью поглядел на умирающего от усталости короля и, не отдавая себе отчета, сделал шаг вперед. Саурон удивленно изогнул бровь и самодовольно хмыкнул про себя. Если уж эльф сдался столь быстро, то что может сделать простой смертный против правой руки самого Бауглира? Майар даже не шевельнулся, с презрением наблюдая за движениями Берена, который был ниже его почти на две головы. Тот остановился на безопасном расстоянии и, набрав в легкие побольше воздуха, запел неприятным высоким, режущим голосом. Саурону тут же захотелось зажать уши и оказаться где-нибудь подальше от этих звуков, но он мгновенно подавил в себе эту мысль и вновь принял надменно-непринужденную позу. - По-моему, не только взгляд, бесстыдно полон что красы! Скажи, откуда три подряд на шее алых полосы? – срывающимся от возмущения голосом пропел Берен, обличающе указывая на край воротника Саурона. Сымпровизировав таким образом, он скромно отступил назад и, тяжело дыша, продолжил сверлить грозным и в то же время насмешливым взглядом отшатнувшегося от такой наглости Гортхаура. Саурон сперва побледнел, затем впалые щеки его чуть зарделись, но тут же он испепеляюще глянул на Берена и судорожно схватился длинными пальцами за так не вовремя отогнувшийся край воротника. На мучнисто-бледной коже действительно ярко выделялись «три алых полосы». Об их происхождении не могло быть и речи – и так всем было понятно, и оглашать лишний раз природу засосов не стоило. Стоявшие неподалеку соратники Финрода тихо хмыкнули в белоснежные платочки и, прикрываясь ладонями, исступленно постарались сдержать приступ бешеного неконтролируемого смеха. Эльфы, все-таки, им не положено нагло гоготать в присутствии умирающего владыки. Впрочем, и «умирающий владыка» тоже задыхался уже не от усталости, а от хохота, неукротимо рвущегося наружу. Один только Берен был серьезен, как Хауд-эн-Нирнаэт (который, впрочем, еще не был воздвигнут, но безмолвие возлюбленного Лютиэн можно было сравнить лишь с этим курганом). Саурон сжал правую руку в кулак и до крови закусил губу. Вот он стоит здесь, опозоренный и обреченный на насмешки целой Эпохи, совершенно бессильный против смеха этих презренных тварей. И они хохочут над ним, над Сауроном Жестоким, над самым верным слугой Мелькора, над могущественным майаром, которому ничего не стоит устроить им жизнь не лучшую, чем у всех сыновей Феанора, вместе взятых! Сейчас больше всего хотелось втоптать их в пыль и смешать с грязью, дабы никто не узнал об оскорблении, нанесенном Гортхауру каким-то ничтожным смертным. Но Саурон знал – после можно будет развлечься куда лучше, чем сейчас, глупо, неэстетично и совершенно безвкусно отомстив наглецу. Сейчас надо было придумать достойный ответ. В голову, однако, лезли лишь резко идиоматические выражения, непристойные и грязные и, тем более, неподходящие для такого изящного и утонченного существа, как он. Берен внезапно дернулся, словно кто-то ударил его в спину, согнулся, словно в почтительном поклоне, темные волосы скрыли лицо от Саурона. В следующее мгновение до пылающих алым от гнева ушей Саурона донесся сдавленный писк, подозрительно напоминающий еле сдерживаемый безумный хохот. Теперь Саурон был просто в бешенстве. О, как он проклинал себя за недальновидность, как бессильно мысленно ругал предательски отогнувшийся воротник, как хотел, чтобы исчезли эти порочащие его следы и с шеи, и из памяти только что узревших их! Теперь навсегда он останется в памяти живущих в Арде как безвольный и покорный слуга, готовый на все ради воли Хозяина. А подробности его личной жизни, обрастая все более неприятными и откровенными подробностями, будут передаваться вместе с какими-нибудь веселенькими историями про Резню в Альквалонде. «А знаете, - будет шептать глава семейства своим приятелям, склонившись над столом, страшно вытаращив глаза и предварительно прогнав любопытствующих детей из комнаты, - о том, как Берен Песнопевец – естественно, из-за этого позорного случая паршивого смертного нарекут «Песнопевцем» – узрел алые отметины на шее самого Саурона, так бесстыдно выставившего их напоказ! Интересно, кто… Наверное, Он…» И так далее, и так далее, становясь все более загадочным и в то же время известным всем и каждому. Будут сплетничать бабы с корзинками, прикрываясь платками, будут обсуждать с непомерным интересом юноши, заставляя краснеть юных девушек… Нет, такого допустить нельзя ни в коем случае! Саурон незаметно слизнул кровь с истерзанной губы, еще сильнее сжал кулак, нервно сглотнув, откинул волосы назад, дабы те не мешались. Коварно усмехнувшись про себя, он принял типичную позу влюбленного менестреля, томно посмотрел на измученного Фелагунда (тот вздрогнул от неожиданности) и запел приятным голосом, чуть подрагивающим от волнения и хорошо скрываемого гнева: - Зачем же грубо обличать, бросая ярости слова? Уж лучше скромно промолчать, ведь ярость часто неправа! А после, гордость позабыв, отдаться страсти… Допеть свою весьма недвусмысленную речь Саурону не удалось. Фелагунд мгновенно вскочил, – куда только делась смертельная усталость! – щеки его запылали алым, смертельно оскорбленный, он гневно откинул светлые спутанные пряди волос, рука сама собой потянулась к длинному мечу, но Гортхаур предусмотрел и это. Он спокойно сделал шаг вперед, совершенно бесстрастно, однако, все так же втайне ухмыляясь, подхватил на руки брыкающегося и извивающегося Финрода, и, явно прошептав что-то пошлое ему на ухо, гордо понес по направлению к подземельям. Берен тихо охнул и сел на выжженную землю, огромными и неверящими глазами глядя вслед удаляющемуся Саурону. Эльфы же, оставшиеся в стороне, просто задыхались от неукротимой ярости. Тем временем Саурон мысленно хвалил себя за ум и проницательность. Чем не способ доказать всем, что он не безвольный и покорный слуга? Этим, разумеется, он отобьет всякую охоту у пришедших с непонятной целью болтать об увиденном. Тем более, у их предводителя. Если тот останется хотя бы в состоянии говорить, разумеется.