Достоин твоего внимания

Костя в очередной раз переставил металлическую корзинку с лимонами, матово сверкающими в приглушённом свете ресторана «Клод Моне», и отрешённо взглянул в оранжево-чёрное сверкающее пространство перед собой. Стороннему человеку могло показаться, что его светлые льдисто-голубые глаза просто скучающе обшаривают зал, наполненный приглушённым звоном приборов и шепотками, напоенный ароматами свежего хлеба и изысканных блюд, — но это было не так. Не так. «Чего такой притихший?» — который месяц спрашивали его официанты и официантки, в игривом жесте толкая его локтем под рёбра. «Чего такой притихший, Алёша?» — безо всякого интереса вопрошал Дмитрий Владимирович, не давая себе труда взглянуть на золотистый бейдж с его именем. «Чьего такой нэвисёлий?» — с интересом допытывался Луи каждый раз, когда, едва ли не пританцовывая, заходил в бар за терпким ароматом коньяка для десертов (слово «притихший» оставалось для него сложноватым, но, уверен Костик, и он бы его употребил, если бы смог выговорить). У Кости от природы была очень располагающая внешность: холодно-голубые озёра глаз, растрепанные русые волосы и слегка приподнятые брови, будто он постоянно чем-то удивлен. Естественно, что при такой внешности плюс беспечной улыбке в духе «Да всё нормально, дружище» никому и в голову не приходило, что у этого парня что-то может оказаться не так. В общем, это спрашивали все — решительно все — однако единственный человек, с которым Косте по-настоящему хотелось поговорить, оставался безучастным — и, что и говорить, это бесконечно разбивало Костику сердце. По узкому проходу, между застеленными пенным кружевом скатертей столами, шла, покачиваясь на высоких стилетах, Виктория Сергеевна, отточенным жестом приглашая очередных гостей занять своё место в зале; душистая, как мятный мохито, смущающе трепетная, как «Секс на пляже», и образцово-классическая, как «Космополитен». Костя растерянно запустил длинные узкие пальцы между прутьями корзины. На ней уже, казалось, хранились вогнутые следы его постоянных прикосновений, хотя в изменении локации несчастных лимонов не было никакой видимой необходимости. Просто это был единственный способ наблюдать за ней, не подавая виду. «Ну и глупо, Костян, — уныло подумал бармен, опустошенно глядя на Викторию Сергеевну; однако больше ничего не сделал. — Ну и глупо». Хотя если попытаться оправдываться (вообще, в отличие от Макса, Костик был строг к себе и делал это куда реже, чем считается даже просто нормальным), то Виктория Сергеевна вон какая заметная — так что неудивительно, если на неё заглядываются. К тому же она высоченная, даже без своих обожаемых каблуков; пожалуй, единственная, кто может Костику компанию по росту составить. Костя в тысячный раз невольно задумывается, как удобно им было бы целоваться. Как удобно было бы делить одно пушистое, легкое одеяло. Как удобно было бы носить одну одежду, обтягивавшую его горячие дуги рёбер и теперь — её. Костя чувствовал себя до ужаса ненужным, хотя был не нужен только одному-единственному человеку. Когда хлопает дверь с кухни в ресторанный зал, обдавая запахами жарящегося мяса и пряностей, а смуглая рука просовывается в поле зрения Костика и хватает несколько особенно пышных лимонов, Костя медленно и с предчувствием чего-то дурного отводит взгляд от Виктории Сергеевны. Максим. Вместе с осознанием его присутствия невидимая сеть, прикованная к лопаткам, натягивается и расправляет плечи, заставляет почти надменно вскинуть голову, словно чтобы напомнить ему, что он и выше, и сильнее. «Легок на помине», — с досадой думает Костя, поворачивая в руке бутылку с темным виски. Его изрезанная узором стеклянная поверхность почти миролюбиво, успокаивающе холодит кожу ладони, но… «Урод», — не удерживается Костик и все же мысленно это припечатывает, сжав ровные зубы. Костик знает, что Макс совсем рядом; но, опять же, ничего не делает: если дать волю чувствам, то, Костя понимал, он может не остановиться, пока тот не упадет. В последнее время у него постоянно возникало желание без какой-либо малейшей причины ударить его, и сдерживать это было едва выносимо. — Почему ты хочешь ее бросить? – непонимающе спрашивал Костик пару недель назад, сидя со своим еще другом в одних трусах на диване, когда они жили вместе. Он просто хотел, чтобы Виктория была счастлива: с Костей, с кем-то другим или сама по себе. Он понимал, что он, скорее всего, не лучше, не хуже, чем сам Макс: он просто ей не подходит. Но даже с этим удивительно здравым для влюбленного человека суждением Костя совмещал плещущуюся в груди жгучую, разъедающую изнутри ревность. Максим щербато улыбнулся. Костя задался вопросом: а всегда ли у его друга была такая неприятная улыбка?.. — Просто потому что могу, — хмыкнул Макс. И тут Костик без каких-либо объяснений врезал ему кулаком в челюсть. К вечеру Максим съехал: что и говорить, он обо всем догадался. Завидев Макса, Виктория Сергеевна допускает предательский крен на своих бесконечно высоких стилетах. Ее неширокие губы цвета спелой малины слегка приоткрываются, словно в идеально выверенном по температуре зале может быть хоть немного жарко. Покачнувшись, будто небоскреб на ветру, она все же удерживается и пару секунд оскорблено глядит в сторону Максима. Для нее не существует Кости. Для нее уже не существует ничто вокруг. И с пониманием этого в груди у Кости в очередной раз что-то болезненно смерзается. Однако Виктория Сергеевна, отбросив между лопаток крупно завитые кудри, неожиданно направляется... именно к нему. «К бару», — мысленно поправил сам себя Костик, однако сердце все же пропустило пару ударов. «И вообще… Тебе об этом лучше даже не задумываться», — изо всех сил уговаривал себя Костя, хотя амуры тем временем плели косички из радуги и раскидывали всюду цветочные лепестки, а сам он придумывал имена их будущим детям. Пейзаж из Виктории Сергеевны и ее волос цвета тягучей нуги внезапно загораживается Максимом. Костя в очередной раз сжимает зубы и рассматривает стакан у себя в руках так, будто никогда его раньше не видел. Начинается старая песня Макса о чувствах; Костя уже даже не уверен, что Виктория Сергеевна ему действительно нравится, однако Макс знает, что она нравится ему, и, видимо, только поэтому это делает. Взгляды Кости и Виктории Сергеевны вдруг перекрещиваются. Карамель и лед сходятся. Костя перестает дышать. Максовы слова сливаются в сплошной неразборчивый шум: шум, который как стена. Она стоит напротив Максима, но смотрит на него, и чувства от этого непередаваемые. Тревога. У нее шоколадного цвета волосы и карамельный лед глаз; она внешне очень… очень сладкая. И от этого слова Костя едва не забывает, сам смутившись своих мыслей, что ее взгляд, в котором плещется тревога, говорит ему: «Помоги мне»; его пробирает покалывающий холод до самых костей. На Костю накатывает свирепая радость: внезапно для того, чтобы врезать Максу, находится вполне себе годный повод. Грубый толчок в спину, затянутую в белый поварской китель. Встреча двух пар глаз, полыхающих чистой, незамутненной яростью. Пару секунд обмена любезностями, осыпанных матами щедро, как пирожные Луи — сахарной пудрой. Грубый приказ Кости убираться восвояси. Виктория, аккуратно коснувшись сгиба локтя Кости, шепчет, что смотрят гости, и ему должно быть стыдно. Но он плевать хотел на то, что они смотрят. И вообще, ему не стыдно. Не стыдно. Дверь на кухню хлопает, унеся с собой волну жара и серию умопомрачительных запахов; хлопает, но без характерного щелчка, оповещающего о том, что она полностью закрылась. Костя ничего этого не замечает, потому что слишком занят Викторией, которая в этот момент скользит от его запястьях вверх к предплечью. Неужели проявление нежности? Ах, нет. Нет. Просто убирает темно-шоколадную нить своего волоса с темной барменской жилетки. С осознанием этого у Костика внутри снова будто что-то опало. Нужно чудо, чтобы сделаться достойным ее внимания. Виктория Сергеевна будто снова что-то спрашивает, и хоть Костя ничего не слышит за пеленой отчаяния, но видит, как шевелятся ее матовые малиновые губы, а какая-то сильная эмоция проскочила в его сознание, по касательной задетом ими… и эта эмоция была такая ошеломляющая, пусть Костик и затруднялся ответить, что именно Виктория только что сказала. Нет, сказал себе Костик. Нет. Нельзя допускать, чтобы твои чувства затмевали все на свете. Иначе за своей любовью ты человека не увидишь, в которого влюблен. Костя облизывает губы. — Пардон? – ошеломленно переспрашивает он: тихо, будто не уверен, что ему это не показалось. Вика, терпеливо улыбнувшись и так же терпеливо подмигнув, повторяет. Шейкер, который Костя поворачивал своими ловкими пальцами, валится из рук, катится по полу, описывая широкую дугу, сопровождаемую дробным металлическим звоном. Костик даже не делает попытки его поднять. Вика. Он пробует это быстрое имя на вкус. Вика; она здесь. И она предлагает ему встречаться: вот так, просто предлагает. Несколько капель капучино, легкого своей пузырчатой пеной, приземляется на его длинные пальцы. Он почему-то не просыпается: очевидно, это не сон. Не сон. Вика – это такое простое имя, совсем обычное, но отчего-то такое волнительное – принимает нарушенную координацию движений и широко распахнутые ясные глаза за ответ. — Ну, и что ты намерен делать дальше? – отчего-то спрашивает она, улыбаясь так широко, что холмики щек поднимаются к ее глазам. Костик слегка наклоняется к ней, просто так, безо всякой причины – чтобы узнать, каково это: просто стоять рядом с ней, деля один проникнутый ароматами головокружительных коктейлей воздух. — Дальше, — эхом повторяет Костя и притворно задумывается, заведя глаза к потолку. А затем переводит взгляд на Викторию и продолжает: — А дальше закончу университет, стану адвокатом, куплю дом, женюсь и заведу детей. Дверь гневно захлопывается так, что дрожат стекла; Костя ничего не замечает; Виктория Сергеевна, как-то удивленно рассмеявшись, отстраняется от барной стойки и, покачиваясь на блестящих стилетах, возвращается в полутемный ресторанный зал. Костик так же исчезает для нее в неоновом полумраке бара — исчезает, но в кои-то веки не растворяется полностью. Костя невольно кладет руку на то место, которое все еще хранит тепло сосуда ее тела. Чудеса случаются.

***

Вика выбегает на задний двор, смешно проваливаясь в снег каблуками. Охота курить. Курить, срочно курить, думается ей, будто утопающему, алчущему свежего воздуха. Волнение немного опадает вместе с первой торопливой затяжкой. Она никогда бы не подумала, что может опуститься до таких подлых поступков. Использовать Костика — даже с его ведома, судя по тому, что он понял ее неловкий знак, — казалось чем-то глубоко неправильным, будто он не заслуживал хоть каким-то боком быть затянутым в их любовные дебри. Но, с другой стороны, она не могла и подумать, что способна влюбиться в такого дебила. И Костя тоже имел право на расплату со своим бывшим лучшим другом, учитывая, как много он должен был стерпеть из-за вечных косяков Лаврова. «Клин клином вышибают, Лавров», — мстительно подумала Вика. Она была довольна собой и Костиком, но в тоже время чувствовала себя не очень хорошо. Их поступок был в каком-то смысле даже справедливым. Вика выпустила сквозь сжатые губы в небо струйку дыма. Такое чистое, умытое пахучим снегом, как никогда раньше. Хотя, возможно, она просто этого не замечала. — Виктория Сергеевна! — раздается у нее за спиной. Русые волосы, сутулые плечи, слегка удивленный взгляд. Костик. Сигарета летит в мусорку. Перед Костей почему-то не хочется казаться какой-то плохой или неправильной. Потому что Костя — хороший парень. Чистый. Добрый. Возвращающий в детство. — С-слушай, Костя… — неловко начинает она. — Тот разговор в баре… — Да ничего, — с готовностью отвечает он, — я все помню. Просто хотел уточнить: может, нам стоит поужинать сегодня в «Аркобалено» вместо «Моне»? У нас рискованно. Откуда нам знать, что Макс может сделать. Может, расплачется или еще того хуже. — С секунду он с интересом изучает две рубашки у себя в руках. Виктория Сергеевна тем временем ушам своим не верит. «Это слишком много для меня». Кольнуло слух и его «поужинать», и «нам», и «расплачется». По какой-то причине спектакль продолжался. «Неужели он не понял?» — с испугом подумала Вика. Но с испугом только на одну треть. Остальные две трети затопило незнамо откуда взявшееся... предвкушение чего-то невероятного. Будто она готовилась съесть одна свой любимый чизкейк со смородиной. Костя прикладывает две одинаковые с виду рубашки к груди. — Мне в чем пойти? В этом? — он отводит от своей широченной груди одну рубашку и кладет другую. — Или в этом? В его глазах такой чистый восторг, такое восхищение, что она на миг цепенеет. — В этом, — наугад говорит Виктория Сергеевна. Она уже не уверена, что хочет его прерывать. — И я так думаю, — с радостью в голосе говорит он. — Тогда… — его голос внезапно садится. — До встречи. И не стойте на ветру. Сегодня свежо слишком. Когда он уходит, Виктория Сергеевна пытается убрать идиотскую усмешку с лица, но она каким-то образом снова находит путь обратно. «Не стойте на ветру» — это ее новое «я люблю тебя». Вика завела глаза к чистому небу. Костя – хороший парень. Возможно, она просто этого раньше не замечала. В кои-то веки курить не хотелось.