Вместе с гофмановской Мари я ему радовалась — и заново каждый раз радуюсь. Вместе с ним мы, случалось, были повержены в страх и горе, и вместе тогда жалобно плакали, каждый по свою сторону книги, каждый о своём... ...В сердце у него без счёту яркой тёплой магии, огненных искр, а снаружи — серебряная чёлка, сюртук цвета и фасона «тёмная кора ивы», тонкое лицо и глаз, смотрящий так весело, точно и нет по соседству от него никакой чёрной повязки. Ах да! — и мягкий, ленивый, длинный, стянутый лентой хвост парика. За этот пушистый парик я прозвала его «Верба». Он на это не обижается. Вот и всё.
* * *
Серебристый — телесный — ровный мазок чёрного, веерно-волнистый мазок белого — цвет ивовой коры — цвет нагретого каминного кирпича с малыми мазками золота — и серый, как зола — и снова белый до самого чёрного-с-золотом финального штриха. Весь — одно сплошное «Я здесь», изящно написанное японской кистью; тёмная «масть» наряда — только фон, на котором сильнее заметны белые батистовые и шёлковые метки чистой души. Добро пожаловать домой, Христиан Элиас Дроссельмейер. Сколько лет прошло без твоего тепла, без накованного твоим серебряным сердцем сказочного времени… Добро пожаловать домой, крёстный, — милое, вербное ты создание, тонкий-звонкий нюрнбергский чародей. И в самом деле: точно ивовую ветку обернули батистом, бархатом и сукном, а ей — хоть бы что: цветёт, как цвела, пушистым серебром. Посидели бы мы с тобой у камина, да нет его у нас. Ничего, — кто мешает хотя бы его представить. Ты и сам ведь отчасти огненный — вон как любишь греться, смотреть на пламя. Не родная ли то твоя стихия? Ты дома, ты наконец-то с нами. Что же — упади на диван, как в прибрежную траву. А потом свернись калачиком — и сам не заметишь, как вместо парика и сюртука окажутся на тебе шлафрок цвета ночного тумана и спальный колпак лунного цвета. Почти как на иве у реки…Сладкие сны спустились с луны И растеклись, как молоко. Сказке ещё до конца далеко…*
…а мы любоваться будем. Когда ещё увидишь часовщика пригревшегося и счастливого, сказочника и чудодея — вот так, калачиком, как в гнезде. Когда ещё оттого, что дома у нас мирно дремлет Дроссельмейер, за окном вместо привычных домов покажется Нюрнберг — тоже мирно спящий, с золотыми блёстками, сказочный-сказочный, беззащитный, а вместе с тем — спокойный: ведь рядом его хранитель…