Combien?

       Стоял теплый майский день, та прекрасная пора, уже веющая летом, но ещё не утратившая своей свежести. Это было то самое чарующее состояние природы, которое всегда улучшает состояние души, в какой бы печали эта душа не находилась.       Париж цвёл. Да, все, даже самые серые города на земле, становятся красочнее в это время, скажете вы. Но Париж не был бы Парижем, если бы не выделился и здесь. Большие улицы все больше напоминали быстрые реки; маленькие будто пытались укутать тебя в свои нежные теплые объятья; самые грязные и бедные переулочки казались тропинкой не иначе как в сказку. Люксембургский сад превращался в зачарованный лес; старый угрюмец Нотр-Дам де Пари становился легче, светлее, и будто пытался взлететь, цепляясь за небо своими стрельчатыми башнями; Сорбонна гудела как самый шумный пчелиный улей, который только выдывал мир. Это был май - сорванец, стремительный и задорный, если бы он был человеком, то несомненно звался бы гаменом. Это был праздник без даты и повода, это была сама жизнь, солнечным светом разливавшаяся по улицам.        В один из таких дней, поздним утром, скорее днём, если заглянуть в в один из многочисленных кабачков Парижа, в почти каждом из них можно было наблюдать подобную картину - мучительное пробуждение студентов, высшей целью обучения которых было отчисление и прочих представителей интеллигентной молодежи.Так вот, в одном из подобных заведений, название которого нынче стёрто памятью веков, мы могли бы пронаблюдать за одним молодым человеком. Он сидел в самом углу темной комнаты, за грубым тяжёлым столом, сложив руки на его поверхности, а на них опустив темную кудрявую голову. Эти руки были местами покрыты застаревшими пятнами краски, то ли старательно не желавшими отмываться, то ли не замеченными юношей, то ли специально оставленными подчеркнуть творческую натуру. Из всего этого очевидно, что молодой человек был художником. Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что лучшей своей работой он считал собственную подпись - ребус, представлявший собой прописную букву R. Отчасти это даже было правдой: репродукции других художников давались ему плоховато, будто внутренний мастер протестовал против бездумного копирования; а чтобы написать собственную картину, ему необходимо было особое вдохновленное настроение, эксперименты для достижения которого художник проводил чуть ли не каждый вечер, вливая в себя вино, портвейн и абсент в различных пропорциях. Но, несмотря на все старания, Муза редко посещала юношу, что явственно отражалось на его материальном положении, а следовательно, и на внешнем виде. Его костюм был уже порядком изношен, но это совершенно не доставляло неудобств молодому человеку: он был не из тех, кто трясся над каждым лоскутком, ему по душе было романтизировать неряшливость, нося потрёпанный сюртук, он чувствовал себя свободнее монарха в королевких одеждах.Это была одна из тех особенностей его натуры , котороюая притягивала людей - он был знаком и приятельствовал с половиной студенческого Парижа, вторая же половина старательно скрывала свое с ним знакомство.        Тем временем, художник поднял голову, в одночасье ставшую невероятно тяжёлой, но открыть глаза все ещё было для него непосильной задачей. Так что, дорогой читатель, у нас есть немного времени, чтобы рассмотреть его лицо. С абсолютной точностью можно сказать, что он не был красив, на первый взгляд мог даже показаться безобразным, но это лишь на первый взгляд. Черты его лица были совершенно не пропорциональны, не подходящие под общепринятые каноны красоты, вместе с тем, имели какой-то особый шарм. Можно с полной уверенностью сказать, что, будь этот юноша чуть более красив, он бы безвозвратно утратил свою уникальность. Тем временем, наш герой нашел всё-таки в себе силы поднять веки, и первым, на что попал его взгляд, стала ослабевшая потрёпанная повязка, обнажившая полоску кожи на запястье с злосчастными часами, на которые художник старался не никогда смотреть. По звучному потоку ругательств, который сорвался с его губ, стало ясно, что молодой человек увидел там не очередной набор бессмысленных для него цифр. Нет, наши догадки верны: там было то самое число, однажды уже изменившее жизнь юноши.