Вечный

«Нахуй стариков» — долбит по ушам, несмотря на то, что в квартире играет что-то из зарубежной псевдоклассики. Ник уныло тянет пиво. В нескольких метрах от него на диване слиплись два парня. У первого лицо Николая Соболева, характер Юрия Хованского и дреды. У второго лицо Юрия Хованского, характер Юрия Хованского и бес в одном из рёбер. От Уфы до Санкт-Петербурга чуть более полутора тысяч километров. Именно поэтому провинциальный нахал сейчас сидит на коленях у Юры и сосётся с ним как в последний раз. Самое обидное, что Хова отвечает, да так неистово, что выражение «долбиться в дёсны», применительно к этим двоим, перестаёт быть переносным. Внутри всё так и сжимается. Запрокинув голову и открыв рот, Черников трясёт над лицом пивной банкой. Бросает её под диван. Конечно, можно было бы зарядить по сладкой парочке, но, скорей всего, это навряд ли помогло бы им вспомнить, что в квартире есть кто-то ещё. «На хуй стариков» — судя по тому, как требовательно Алишер елозит ягодицами под Юриными ладонями, эта строчка всё-таки предполагает пробел. Ник идёт к барной стойке. Хочется водки. Но водки нет, потому что водка — это пойло для бомжей. И дома Юра водки не держит. Ассортимент, представленный на стеллаже, поражает своим разнообразием. Никита тянет руку, одновременно оборачиваясь на Юру. Давно мужчина не чувствовал себя настолько лишним. Но уйти, хотя бы в другую комнату, не позволяет то ли упрямство, то ли совесть. Та самая совесть, которая когда-то позволила жениться. То самое упрямство, которое помогло развестись. И снова совесть, которая учла ошибки предыдущего опыта, и снабдила Черникова карт-бланшем не только на женитьбу, но и на размножение. «Юра-Юра, у тебя же тоже сейчас есть женщина», — Никита уже давно для себя решил никогда не думать о том, что «если бы…». Так как роман, разворачивающийся на его глазах прямо сейчас, легче наблюдать, будучи женатым. По крайней мере, ревнивец искренне в это верит. Когда одержимые друг другом уходят в спальню, Никита почти физически ощущает, как врастает в кресло. Даже если бы захотел подняться, то не смог бы. Естественно, никому не приходит в голову вырубить музыку. В таких случаях, напротив, громкость выкручивают на максимум. Охерительная любовь с первого «пошёл нахуй» — хоть с пробелом, хоть без. Хова сам написал Алишеру пару дней назад. Самое мерзкое, что как раз по настоянию Черникова. Путь из взаимных оскорблений и подстёбок был долог и тернист. Но завершился неожиданно в пункте «Да я тебя выебу без смазки» — «Не пизди, это я тебя выебу» — «Ну тогда приезжай, разберёмся». И действительно ведь приехал, урод, как по заказу, через полстраны. Привёз из Уфы две бутылки домашней настойки и свою молодую подкачанную жопу. А халявному бухлу и сексу без обязательств нельзя сказать «нет». Не с Юриными привычками уж точно. Перед глазами мутнеет, когда из колонок на Черникова начинает орать собственный голос. Откуда в сегодняшнем плей-листе Хованского этот чёртов трек?! Параллельными мирами двигаться сложно, Прикоснись ко мне губами — знаешь, так можно. Смотри, я отрываюсь и ныряю прямо в небо, Давай со мной, лети за мной, победа в небе. Один из его первых каверов. На, пожалуй, самую ванильную песню Савичевой. Такого бы не приняли ни фанаты «Ravanna», ни тем более любители «Терпи, Ашот». Только Юра понял, потому что спето было как раз для него и о нём. О них. Я люблю тебя и остальное не важно. Давай уже иди сюда, смотри, как я летаю, Сначала вверх, а там куда не знаю, знаю. Наверное, под неё кайфово трахаться. Нужно будет потом обязательно поинтересоваться, для общего развития. Или поехать домой и изнасиловать Настьку под оригинал. Черников ловит своё отражение на дне стакана и пренебрежительно щурится. Его женщина сейчас занята. Как раз с очередной бабой Хованского. Юра попросил ей на уши присесть так, как только у Черниковой и получается. Вот та и приседает, старается. Даже не звонила ни разу, не интересовалась, собирается ли любимый муж вернуться домой. Мы легкие, легкие, смелые, смелые, Пьяные, пьяные. Мы вечные, вечные, звонкие, звонкие, Самые, самые. Мы легкие, легкие, смелые, смелые, Пьяные, пьяные. Мы вечные, вечные, звонкие, звонкие, Самые, самые. Проклятая песня успевает закончиться до того, как Ник вспоминает, насколько сильно ненавидит свой голос. Тот голос, которым когда-то признавался Юре в любви, которым звал на свадьбу и в роддом. Черников откидывается на спинку кресла и засыпает. Самое мерзкое будет утром, когда Хова, дыша перегаром, перед тем как пойти опохмеляться, подползёт к нему и нежно скажет: — Ну ты чего, это ж так, на пару раз. Ты же знаешь, что ты вечный. От его пальцев будет пахнуть клубничной смазкой, а от волос — чужим человеком. Моргенштерн свалит в свою Уфу, а Нику можно будет вернуться домой к Насте. Хорошо бы очнуться раньше Хованского и стереть тот кавер. Мальчик, стонущий сейчас под Юрой — сын алкоголика, который упился до смерти. Навряд ли его влюблённость сотворит чудо и заставит Хованского завязать. Но если получится… Тогда от этой сумасшедшей связи будет хоть какая-то польза. Последнее, чем успевает утешить себя Черников перед тем, как провалиться в забытье: «По крайней мере, Ларина Юра трахнул исключительно в переносном значении».