Герой

      «Ничего личного».       Таковы были слова, когда жгучая сталь с визгом вошла под рёбра.       «Ничего личного».       Ксандер знал этот голос, эти интонации — знал даже сталь, что впилась в него сейчас: несколько лет назад, сидя у берега призрачного моря, вокруг которого бушевали песчаные бури, они обменялись именами своего оружия. «Надежда» и — «Ночная гроза». Это было как-то по-детски наивно — кто же называет так оружие?       Боли не было. Так уж его тело устроено. Ксандер поднял голову с пустыми глазницами, зажимая рану, из которой сочилась кровь на сухой песок без единой травинки, без цветов и мха — только камни хрустели, скрежетали под коленями.       «Ничего личного».       Когда же всё изменилось? Возможно, тогда, когда старуха-ясновидящая, «помазанник» божий, так сказать, напророчила, что путь к спасению идёт через избранную кровь.       Да, возможно, всё переменилось именно тогда.       Сердце распускалось по алым ниткам, но боли всё равно не было.       Сильвер, чьё лицо Ксандер знал на ощупь, по следам в пустыне, по отпечаткам в мёртвой трясине, выбрал верный путь.       Сильвер всегда это делал, как бы ни была высока цена.       Наверно, это и значит — быть героем.       Герои ведь спасают мир, верно?       Они не ошибаются.       «Ничего личного, правда»       Сквозь «Надежду» и руки в вязкой крови начала резво продираться трава, распускаясь целыми пучками, спускаясь на землю, в чёрно-алое пятно на песке под ногами. С щелчками вытягивались стебли, под ладонью склонила голову молодая гвоздика.       Губы Ксандера пересохли — а из глотки вырвалось сиплое: «По…нимаю».       Тело освободились от веса заговорённой стали, и, когда разум начал меркнуть, рассыпаться карточным домиком, которые они когда-то собирали вместе, он почувствовал холодные объятия.       «Прости, ничего личного, правда».