Лисята

Чакра под ногами приятно светилась голубоватым оттенком и служила отличным светильником в полутьме внутреннего мира. Хотя сейчас жаловаться особо и нечего — раньше тут действительно была беспросветная тьма. По крайней мере, с его стороны клетки. Лис зевнул во всю пасть и привстал. Он до сих пор отсыпался после того памятного боя с родственничками Кагуи и все никак не мог восстановить свои силы. Прошло уже несколько дней, а он все валялся безвольной тушкой. Истощение, усталость и просто откровенная лень сыграли свое дело. Усыпляющее ощущение спокойствия и умиротворения никак не способствовали пробуждению. Где-то на грани сознания мелькнула какая-то важная мысль, но сразу забылась, и голова предпочла заниматься более насущными вещами. Во внешнем мире что-то происходило, и про это что-то надо было выяснить. Как оказалось, ничего особенного и не случилось. Его многострадальный джинчурики как всегда вдохновенно ругался с сыном, создавая вокруг первозданный хаос и шум. Встреча с Ооцоцуки пошла на пользу сопляку Наруто, теперь мелкий по-настоящему уважал отца, но без стычек дело все равно не обходилось. Пора заканчивать эту канитель, Курама наконец-то вспомнил, о чем хотел спросить. — Эй, парень, — возник лис в голове Узумаки, — кончай трепаться с сыном и спускайся ко мне. Он снова это почувствовал. Что-то происходило во внешнем мире, и его отголоски просачивались сюда. Это то же самое ощущение, предчувствие, как перед тем памятным нападением. Недовольно щурясь и время от времени зевая, Наруто строил уморительные рожи, дожидаясь, пока лис соизволит высказаться. Доставать своего биджу с утра пораньше было откровенно лень, ибо половину ночи Узумаки не спал, да и запас красноречия на данный момент времени он потратил. - Выпусти меня, - сказал лис только одно. Ох, как же странно ощущать себя на воле. Собственной шкурой чувствовать ветер, землю под ногами, вновь окунуться в этот мир образов и запахов. Давно это было. Наруто еще не выключил «активный режим», поэтому округу залил золотистый свет покрова. Отлично, если и был такой, кто не увидел девятихвостую махину, то теперь точно все знают, что биджу прогуляться вышел — подсветку Наруто выключать не спешил. Курама дернул хвостом и тут же сломал какое-то деревце и чуть не снёс лапой забор. Спасибо, что хоть на окраине выпустили, до полигона же ну о-очень далеко. — Удачной прогулки, неуклюжий лисёнок! — лучезарно оскалился Наруто и, потушив свечение, повернул обратно в Коноху. После хорошей бойни джинчурики ожил, теперь снова плескал энергией, стал разговорчивее и улыбчивее. Титул Хокаге, к которому Наруто всю жизнь так стремился, отбирал у него много сил, имел не очень благоприятное влияние. Бумажная работа была еще тем испытанием, к которому ему пришлось себя приучить, так что каждый день наслаждаясь этим, он неумолимо перегорал. Узумаки даже и не думал о подобном, но сам Курама это понимал. Хоть лис и недолюбливал Боруто, но в глубине души был ему благодарен — своими выходками пацан разбавлял серые коноховские будни, устраивал маленькие приключения отцу и на вполне законных основаниях давал настоящему, немного скандальному, живому и энергичному Наруто показать себя во всей красе — мелкие разборки между ними двумя были громкими и захватывающими, и в те минуты джинчурики не приходилось держать лицо и обуздывать свой неуемный характер, с семьей он быть тем, кем всегда и являлся. — Хрясь! — громко треснуло дерево, и кусок забора благополучно свалился на землю. Черт, разворотил-таки, пока топтался.

***

— Кто посмел нарушить мой покой?! — надо погромче рявкнуть и оскалиться, оскалиться, иначе они отсюда не свалят! Лис открыл глаза и медленно поднялся на лапы, во весь рост вставая над лесом. Сюда явились мелкие клопы-генины и стали жужжать над ухом, нарушая лесной покой и сбивая концентрацию. Он уже сутки бдит, и еще бы столько же тут просидел — так нет же, явилась эта компания. На месте предполагаемого защитного подпространства теперь стоит Коноха, а с ним бы было гораздо легче — и сенсорные способности усиливает, и мало-мальски от чужих глаз скрывает, ибо вместо биджу — чакропомехи гораздо меньшего объема, чем он сам. Еще один плюсик в копилку неприязни к людям — можно сказать, дома лишили, выгнали. Внутри все затопило чужим ехидством — этот-таки почувствовал, что лис снова в сознании, и, уловив нотки недовольства, ответил. Ясно, кто сюда мелких направил, побудка была спланированной. Было непривычно вновь связно мыслить — за эти день и ночь Курама полностью слился с природой, жил и дышал ею, был единым целым с ней. Ловил каждый поток энергии, прощупывал мельчайшие неровности в пространстве, искал помехи. Что нашел — не понятно. После особых гостей аномалии вновь взбунтовались, разобрать что своё, а что чужое, невозможно, все основывается на догадках. Кто-то еще ковыряется в порталах, где-то вообще с чакрой непонятное шаманят — в общем ослаблять бдительность никак нельзя, нечто грандиозное в перспективе. Хотелось психануть и раздолбать чего-нибудь — от понимания того, что жизни ему спокойной точно не видать — и страшно хотелось обратно, к Наруто, вывалить на него всю новую информацию, вынести ему в очередной раз мозг и со спокойной совестью отправиться спать по-нормальному. А еще — терять как можно меньше времени. Век людской недолог — девятихвостый это уже давно понял. Для биджу отрезок человеческой жизни не составляет многого, он — природа, обретшая разум, а у неё особое летоисчисление, гораздо обширнее любого живого существа. Чакрозверю на свободе что года, что столетия — все нипочем, времени не существует. Лишь когда его заточают в неволю, тогда он считает каждую секунду, ловит каждый момент, чтобы высвободиться — вновь понимает и год, и месяц, потому что жаждет свободы. Только теперь это не случай лиса. Курама ловит себя на мысли, что хочет остановить это самое время, замедлить. Наруто уже больше тридцати, и придет время, когда тот уйдет в мир иной, а его, Кураму, оставит здесь. И поэтому сейчас он ценит каждую минуту, безвылазно сидя в печати, потому что эта воля вольная его дождется так или иначе, а часы жизни напарника тикают, и тикают стремительно. Гены Узумаки, как и лисья сила, дадут Наруто гораздо больше времени, но конец все равно придёт. Прекрасно чувствовать себя свободным, всем существом отдаваясь родным просторам; быть в одночасье и чем-то глобальным, но в то же время не значительным, лишь простым скоплением энергии; существовать, слившись с окружающей средой, жить тысячами чужих жизней. Но ежедневный людской гомон, чужое беспокойство и сотни оттенков эмоций, испытываемых его джинчурики тоже стали неотъемлемой частью девятихвостого, вросли в суть. И биджу не сопротивлялся этому — такова участь тех, чьи судьбы и чакру связывает печать. Неизбежное слияние характеров, связь душ, они уже не сами по себе, они части одного целого. Курама утробно зарычал. В последнее время в голову стало лезть слишком много лишнего, бессмысленного. Откуда-то появился страх одиночества, боязнь предательства, закралась мысль о смысле своего существования. Что будет потом? Он уже не сможет так же жить миром — он слишком приблизился к людям, перенял их способность к чувствам и эмоциям. Он неимоверно ослабел и превратился в размазню. Арррррр! Недостойно, недостойно сильнейшего зверя! — Ва-аааа! Так вот в кого отец превращался! Лис аж поперхнулся рыком. Согнув шею в три погибели и скосив глаза, он посмотрел вниз. Подле его лап танцевал мелкий Болт и орал во всю свою глотку, размахивая руками и бегая вокруг своей подсолнечной сестры. Курама догадывался, зачем её с собой прихватили. По всей видимости, эта компания тут на миссии, а Узумаки вышла на разведку. Подслушивая, что творится у Наруто, девятихвостый понял, что та не может решить, становиться ли ей шиноби или нет. Ну, а рядом с ней во все глаза таращились два сокомандника Боруто, маленькая Учиха даже шаринган включила, а где-то еще дальше притихла их фиалковая подружка с какими-то девчонками. — Спрашиваю еще раз! Кто. Посмел. Нарушить. Мой. Покой?! — Курама очень надеялся, что он, согнутый напополам, все равно выглядел внушающе. Надеялся. И последовала моментальная реакция — бабская команда пыхнула опаской, змееныш ощутимо насторожился. Где-то внутри шевельнулось разочарование — людишки всегда будут испытывать страх рядом с ним, сколько не проверяй. Но шевельнулось всего на секунду, моментально превратившись в ехидство, самодовольство и настоящий лабораторный интерес: как громко ему еще стоит рыкнуть, чтобы они в ужасе разбежались по домам? Однако Узумаковским отпрыскам, кажется, все было нипочём. Все сильней блестели глаза Боруто, его мелкая сестренка с задумчивым лицом подбиралась все ближе к лапе Курамы. Лишь шаринганистая девчонка стояла с нечитаемым лицом — внутри неё была настоящая буря эмоций, и понять, что конкретно она сейчас чувствовала, было невозможно. Лис зубасто ухмыльнулся. Он странно относился к людям, но к их мелким копиям был более терпим, потому что наблюдать за ними было гораздо интереснее. — Ну и что мы здесь забыли? — уже будничным тоном поинтересовался лис. — Раз на прошлый мой вопрос отвечать никто не собирается, так соизвольте объяснить, что ваша компания тут делает? — А у нас миссия. Мы за материалами сюда в лес пришли! У нас же ещё и забор снесли, — выложил Боруто. Змеиный ребенок шмыгнул мальцу за спину и положил ему руку на плечо, стискивая его, засветил откровенной неприязнью. Увидев этот выпад, Курама окончательно убедился, что с этой частью мира ему не по пути. Суточное слияние с природой всколыхнуло все потаённое в нём, разбредило душу. До этого момента девятихвостый ещё не чувствовал себя настолько живым и сильным, но внутри все странно скручивало и приносило дискомфорт. Впервые за столько лет разъединившись с джинчурики, он вспомнил, что такое одиночество. То самое разочарование вспыхнуло в нем с новой силой, ударило по нервам. Чувствуя нелепое раздражение, лис ещё сильнее разозлился — ну натуральная баба! Человеческая! Биджу останется биджу — разумной колоссальной силой, которую всегда будут бояться. А это чувство имеет привычку расползаться на десятки других, усиливая их. Что было страхом, станет слабостью, ненавистью, презрением и даже гордыней. Курама приблизился к человеку, как тогда, и, видимо, это всё закончится новой ненавистью, чтобы выкорчевать все связи с людишками. Лишь двое для него навсегда останутся рядом… — Братец, я решила. Я буду шиноби, как вы все. Хочу быть ближе к нему, — Химавари подпрыгнула и уселась к лису на лапу. — От него так же тепло, как и от папы. …или нет. — Хима, ты ещё такая наивная, — сбрасывая с себя руку Мицуки и хватаясь за Сараду, чтобы ту наконец растормошить, сказал Боруто. — Кто тебе сказал, что лис-сан будет с тобой возиться? Ты маленькая и слишком нежная. Для суровой жизни ниндзя… Дальше Курама уже не слушал. Одним резким движением он поднял подсолнечную девчонку к себе на холку и схватил хвостом старшего Узумаки и Учиху вместе с ним. Подсадив их к Химавари, он встал в полный рост, выпрямился и, не удержавшись, громогласно проревел на весь лес. От ходуном ходивших девяти хвостов во все стороны разошлись порывы ветра и чуть не смели букашек под его ногами. Двинув лапой, он снёс приличное количество деревьев одним махом, вспарывая древесину острыми когтями. Решив вопрос миссии малышни в секунду, он без раздумий стартанул отсюда, слыша удаляющиеся визги генинов. Черт бы побрал это всё! Внутри будто воспылал огонь, обжигающе прошелся по телу и ударил в голову. До безумия странное ощущение охватило всю суть, похлеще природной энергии поглотило сознание. Отталкиваясь всеми четырьмя лапами, девятихвостый взмывал над лесом, купаясь в солнце. Тысячи нитей привязывали его к небу, он взлетал к нему на крыльях надежды. Курама чувствовал неописуемый восторг седоков на его спине. Их искрящееся, ничем не замутненное счастье заражало его, как заражал своим оптимизмом и Наруто. Точно такое же вдохновляющее ощущение, донельзя родное, донельзя приятное. Червячок сомнений перестал точить сердце, взбаламученное незапланированным путешествием на волю. Девятихвостый почувствовал и чужое довольство — до напарника дошло всё с лисом происходящее, и тот искренне был за него рад. И всё же. Двое мелких Узумаки. Он не останется один. С диким рыком носился Курама по простору, оскаленный, ощерившийся, скрывая этим неописуемую бурю светлых эмоций под собственной шкурой. Не используя и капли чакры, он стал самим воплощением свободы, сознанием не сливаясь с природой, но породнившись чувствами с ветром. Это лис и передал троице, катавшийся на нём — он не слышал их мыслей, почти не слышал их чувств, но так ясно ощущал в этот момент родство души. И Учиха. Он выхватил её вместе с Боруто только по воле случая, потому что тот намертво к ней прилип, а отдирать их друг от друга — только время терять, когда душевные порывы требуют совершенно другого. Она была на одной волне с Нарутовскими детьми, так же сильно цеплялась за его шерсть и фонила только одним желанием — не останавливаться. В ней не было присущего всем предыдущим Учихам гордыни перед биджу и даже простого страха. Кураму не покидало странное ощущение полноценности — наконец он признан не только своим отцом, но и названными братьями, ведь лис на самом деле считал Хагаромо своим родителем. Зелень под ногами зазолотилась — Наруто вошёл в режим биджу и поделился подсветкой с другом. Восторженный писк на спине лиса усилился — громогласное «словно на солнце» красноречиво описало эмоции мелких генинов. Под ногами расплёскивались реки и озёра, трещали камни, ломались и тут же вырастали деревья — это девятихвостый лис в торжестве своём танцевал под небом. «Иначе и быть не должно», — нежно шептало оно. Курама с самого детства был с мелкими рядом, наблюдал за ними. Будучи с их отцом связанным, он воспринимал мир сквозь призму чувств Наруто, смотрел его глазами, слышал его ушами. Сколько любви джинчурики было вложено в этих маленьких созданий, девятихвостый не мог передать, потому что и сам, не замечая того, проникся чем-то подобным. Что и говорить, он уже до их появления признал своими, когда ночью, пока Хината и Наруто спали, украдкой питал ещё нерожденных детей своей чакрой в обход «активного» режима. Истинность его намерений своеобразной печатью светила на щеках Боруто и Химавари — полоски-отметины, похожие на усы, у них на всю жизнь. И частичка силы биджу — тоже, потому что Курама не мог оставить детей Наруто без защиты. И не прогадал. И если сам старший Узумаки — солнечный лис, Оранжевый Хокаге Конохи, друг и брат девятихвостого, то младшие — просто лисята. Те, которых Курама тоже признал. И почти полюбил.