Степан Степанович

Степан Степанович вышел из кабины своего аэроскутера и передернул плечами: столько времени прошло, а придумать машины, куда бы он нормально помещался, все никак не могут. Кроме, разве что, самосвалов, но те мало изменились с двадцатого века, лишь обзавелись антигравитаторами. Прошаркав по короткому коридорчику, Степан Степанович привычно подождал пару секунд, пока сканер определит в нем по сетчатке глаза хозяина квартиры, и зашел внутрь. Выключив пальто, он сложил его в шкатулку с другой верхней одеждой, переобулся в замызганные тапки, из дырок на которых вылезали пальцы, и прошел в комнату. На столе, накрытом вышитой салфеточкой, стояла рамка с электронной голограммой его любимой Маруси. — Съездил я внучков проведать, Манечка, — улыбнулся он, подслеповато щурясь, и взял рамку в руки. «Внучки» на самом деле были какими-то пра-пра-пра-правнуками: Степан Степанович уже сбился со счета, сколько раз прадедушкой он был. Но дети были детьми - искренними и открытыми, потому общение с ними он всегда предпочитал обществу взрослых. — Гостинцев завез, рассказал про великий Советский Союз, про войны и мир. Про войну с финегорийцами им, конечно, интереснее слушать было, проклятые тараканы с Альфа Центавры! Когда на Землю напали, Степан Степанович был еще крепким стариком и пошел добровольцем. Конечно, проку в бою от него было мало, а в госпиталях нужны были каждые руки. Не мог Степан Степанович, как и всегда, отсиживаться, когда на Родину нападают! — А ребятишки хорошие, крепенькие все и высокие, прямо как Егорка наш. Не как я, конечно, но, Манечка, я сейчас уже не так и сильно от людей по росту-то отличаюсь: всего лишь на голову выше. Подрос народ-то за прошедшие годы, правда, здоровяков мало стало, все больше хлипкие какие-то люди пошли. Но не наши! Степановы всегда были о-го-го! Вот и внучата все крупные, глазами смотрят умными на меня, слушают внимательно. Смугленькие только и носатенькие, но сейчас все такие, гло-ба-ли-за-ция, Манечка, глобализация такая штука… Степан Степанович вздохнул и подпер морщинистую щеку ладонью. — Представляешь, Манечка, я сейчас одежду могу в магазине себе покупать, а не на заказ шить. Вельзевул-младший-то, дал бог ему имечко, меня уговаривал модификации эти их новомодные себе сделать, ради этого со своими детками и позвал посидеть, ирод. Спина, говорит, дедушка, болеть не будет. А я ему: она с десяти годков-то болит, привык я, зачем мне эти ваши модификации, я и так доживу. Маруся смотрела с голограммы понимающе, улыбалась, будто знала, как нелегко ему приходится. Похоронил ее Степан Степанович еще в двадцатом веке, а полвека спустя — и Егорушку, а сам все живет, неведомо зачем. — А дружок Вельзевулушки нашего возьми и давай расспрашивать, а чего это вы, дедушка, живете так долго. Под опыты какие попали или еще что. Сказал ему, что в КГБ тоже это знать хотели, продержали меня в застенках-то своих без малого десять годков и ничего не нашли, почем я-то знаю? Сказали, мутация. Не люблю я эти слова новомодные: мутация, модернизация, глобализация. Как без них хорошо-то было! Одно я знаю, жить надо по совести. Честным быть, добрым, справедливым. Режим соблюдать, не лениться, от обязанностей не прятаться, Родину защищать — и отплатится тебе сторицей. К Степану Степановичу подошел его кот Васька и потерся о ногу. Ваську ему подарила правнучка, она же и лицензию на него оформила. Степан Степанович сначала возражал: не надо ему никаких привилегий, он как все. Но она настаивала на своем, а Степановы — народ упрямый, да и когда животина ждет тебя дома — это правильно. Все же не один. — Эх, Васька, хорошо нам с тобой живется. Квартира просторная: целых тридцать метров на двоих, хоромы! Да и живем на пятидесятом этаже: смог не достает. Слышишь, Васька, я тут внучков ездил проведать, рассказал, что у меня живой кот есть, обещали в гости заглянуть, на тебя посмотреть. Васька перспективе не обрадовался и покосился на Степана Степановича недоверчиво. Тот подхватил его с пола, не нагибаясь: зачем, если руки длинные. Поглаживая кота по теплой чешуе, Степан Степанович снова посмотрел на свою Марусю: — Дымят они как паровозы оба. Не детишки, конечно, родители ихние. Говорю им: не курите, чего вы здоровье гробите. А они смеются, мол, курить сейчас полезно, в паре витамины всякие и смол нет, не то что в смоге-то… Васька заурчал от удовольствия, а Степан Степанович снова тяжело вздохнул, продолжая его гладить. — Не стал я им говорить, только не по себе мне у них в гостях, Манечка. Не виноваты они в этом, я просто никак не привыкну. Я даже на свадьбу не пошел, хоть Вельзевулушка и звал. И Вельзевул-старший приходил, говорил, что во всем свете уже давно так можно, и только мы тут, в России, отсталые. А я и не против быть отсталым. Ну не по душе мне, десять лет прошло, а я все никак не привыкну, что теперь мужики пожениться могут, разрешили им, чтоб, значиться, за стену-то не перебирались. Вот так-то, Манечка. А дружок Вельзевулушки неплохой, даром что из этих, кому теперь жениться можно. Плохо, конечно, что внучата без мамки, но тут уж ничего не поправишь. Степан Степанович ссадил Ваську на пол и, бросив извиняющийся взгляд на Марусю, пошаркал на кухню, синтезированного березового сока попить: что-то на душе ему тоскливо стало. Васька, цокая копытцами, побежал за ним.