Урумия 1/2

В некоторых племенах рождение близнецов воспринимают как проклятие. Там считают, что судьба, предназначенная одному, делится на двоих; чтобы исправить это, родители приносят одного из детей в жертву Генбу, и тогда второй получает полную жизнь, не разделенную с близнецом. Император Римудо искореняет это поверье, как уничтожает многие другие жестокие и опасные племенные обычаи, строя новый, цивилизованный Хоккан. Тэгу должен помогать ему с этим, поэтому он ездит, рассказывает и призывает Генбу в свидетели своей правоты. Он – отец будущего императора, ведь Римудо не собирается жениться, а следующие после него в очереди наследования именно дети его сестры Эфинруки. Каждый раз после столкновения с этим обычаем он уходит из дома прочь, не желая видеть ни Фируку, ни детей. Нет ничего сложнее, чем убеждать кого-то в ложности того, что – ты знаешь – истинно. Фирука любит расчесывать его волосы – совсем седые, хотя ему немногим за тридцать. Каждый раз, когда она берет в руки гребень и проводит по серебристым прядям, Тэгу хочет спросить, расчесывала ли она так же черные волосы – и не спрашивает. Достаточно с него того, о чем он спросил в первую брачную ночь. Фирука, он помнит, расколотила тогда дорогущую старинную вазу, подарок на свадьбу от одного из министров. Просто взяла с подставки и бросила на пол. А потом, стоя над осколками, предложила ему выбор. Тэгу выбрал забыть. Потому что к тому моменту не представлял уже жизни без нее. Фирука родилась принцессой, но сражаться и врачевать у нее всегда получалось лучше, чем блистать при дворе. И она сражается за его судьбу и врачует его раны – каждый день, каждый миг. Разве не стоит это того, чтобы действительно забыть и не вспоминать больше? Он обрел покой в ее руках. Нашел любовь. «Я доживаю твою жизнь, верно, брат? Твою любовь…» Хагас, наверное, мог бы ответить – но Хагас не приходит к нему даже в снах. Они родились вместе, сначала Тэгу, а через полчаса после него и Хагас. Двое братьев, две половинки – и на лбу Тэгу оказалась тоже лишь половинка знака Урумия. «Один отрицает, второй отнимает», – так сказал их матери старейшина, когда она пришла спросить, какая судьба уготована ее детям. Тэгу с младенчества знал, что он – Хранитель. Приход Хранителей предвещает приход жрицы, которая вызовет Генбу – и поэтому к нему самому относились немножечко как к Генбу. Тэгу помнит, как был защитником клана, но смутно – так, словно это было с кем-то другим, не с ним. В его памяти картина: волной ползут демоны, он стоит у ворот, и, когда первый оказывается совсем близко, начинает петь. Неважно что: колыбельные матери, свадебные гимны или просто напев без слов. И как только первый звук вырывается из горла, чудовищ разрывает. Расползается клочьями шерсть, лопаются и спекаются глаза, черепа трескаются и мозг разлетается вместе с обломками кости. Его забрызгивает кровью с головы до ног, на него валятся теплые, воняющие железом внутренности, и эти же внутренности повисают на заборе. Тэгу помнит, как пел. «Я – тот, кто отрицает». Хагас смотрел на него с восхищением и страхом. У него ни знака, ни силы Хранителя не было, и он привык быть тенью, обычным, человеческим близнецом посланца бога, Хранителя Генбу. Но в нем никогда не было ни капли зависти, его лицо, в которое Тэгу смотрелся, как в зеркало, не выражало ничего, кроме братской любви, и, он не сомневался, что брат всегда будет рядом с ним, даже если от него отвернется весь мир. К сожалению, это решал не он. И даже не Хагас. По ночам Фирука приникает к нему, обнимает тонкими руками. Развязывает его пояс, целует – шею, ключицы, грудь, живот. Она невыразимо прекрасна, его жена-принцесса, и глядя на ее гибкое тело в свете луны, ощущая прикосновения ее губ к коже, Тэгу забывает обо всем, растворяясь в ней. И, хотя это она лежит под ним на супружеском ложе, хоть это он берет ее, нежную и покорную, именно Фирука обладает им – не наоборот. Когда он задумывается о том, было ли с Хагасом у нее все так же, то обрывает эту мысль раньше, чем она успевает пустить корни в его сердце. Он не помнит лет в императорском плену. Он тогда толком и не жил – запертый в теле ребенка, опутанный цепями, погруженный в вечный транс. Тэгу помнит, что ему снились сны, но не помнит ни одного из них. Семнадцать лет. Семнадцать лет он был скорее орудием, чем человеком, а Хагас жил за них двоих. Много позже Тэгу узнает, что все это время брат пытался спасти его. Без силы Хранителя он мог уповать лишь на свой меч, и Хагас совершенствовался с мечом до тех пор, пока не стал лучшим из лучших, пока его наемнические таланты не начали покупать императоры всех четырех империй. Иронично, что примерно тогда же половинка знака Урумия появилась и на его лбу. «Тот, кто отнимает». Если Тэгу отрицал чужие силы и даже само существование, уничтожая их своим пением, то Хагас забирал себе. Это сделало его еще сильнее, еще смертоноснее, но ни на шаг не приблизило к брату. И тогда его пути пересеклись с Фирукой. Их дети – итог их любви, малыши, сочетающие силу Фируки и его выдержку. Среди них нет ни одной пары близнецов, и ничему Тэгу не был рад так, как этому. Каждого их сына Тэгу предлагает назвать Хагасом – в основном для того, чтобы посмотреть, что она ответит. У Фируки каждый раз находится имя получше. Пока опутанный цепями, пребывающий в трансе Тэгу спал, Хагас жил за них двоих. И любил за них двоих. В брачную ночь, глядя в глаза своему теперь уже мужу, Фирука призналась, что не девица. Что не уберегла свою честь, как положено принцессе, позволила другому мужчине коснуться себя, и что просит у него, Тэгу, за это прощения. И тогда он спросил. А она в ответ разбила вазу. Тэгу выбрал забыть, но не смог этого сделать. Иногда, когда призрак Хагаса так близко, что он почти ощущает его дыхание за плечом, он мысленно спрашивает: как это было, брат? Она пришла к тебе – или ты искал утешения в ее объятиях? Что ты чувствовал, когда твои ладони скользили по ее груди, когда ты упивался ее поцелуями, когда склонился над ней на постели, как теперь из ночи в ночь делаю я? Была ли в этом любовь – или только расчет на то, что принцесса, дочь императора, поможет тебе добраться до императорского же самого ценного пленника? И что ты чувствуешь сейчас, брат, глядя на наши с ней ночи из Чертогов Таицукуна? Фирука любит его, Тэгу не сомневается в этом. Но чем дальше, тем больше ему кажется, что она досталась ему в наследство – так же, как и сама жизнь. Они родились близнецами, знак Урумия на их телах оказался разделен надвое, и единственным способом сделать одного из них настоящим Хранителем была смерть другого. Хагас первым понял это, но в этом ничего странного не было – ведь он жил, пока Тэгу пребывал во сне. И Хагас, зная, что болен и скоро умрет, выбрал за них обоих. Тэгу помнит, как спину брата пронзил обломок скалы, с каким жутким хрустом пробил его ребра, как изо рта Хагаса текла кровь, а он говорил, говорил, говорил, хотя Тэгу не понимал ни слова. Все, что он знал в тот момент – что теряет брата, которого только что обрел. «Пока знак разделен между нами, ни один из нас не Хранитель. Живи, брат. Живи за нас обоих. Живи как Урумия». Он стал Урумией, наконец-то целым. Он впервые за семнадцать лет вышел из темницы, увидел небо, почувствовал запах ветра, получил возможность смотреть на мир не сквозь пелену транса и говорить, а не петь. Цена – всего-то полностью седые в его двадцать шесть волосы. И то, что его жизнь оказалась оплачена жизнью брата. Тэгу живет. Живет, как завещал Хагас, живет за них обоих. У него есть Фирука, есть дети, есть служба у короля Римудо, есть достаток, и он, в общем-то, полностью счастлив. Он никогда не поет. Он люто ненавидит маленькие закрытые помещения. И традицию убивать близнецов в племенах он тоже люто ненавидит. Иногда он жалеет, что тем, кому досталась общая жизнь, стал именно он. Хагас жил за двоих семнадцать лет, Хагаса полюбила Фирука – Хагас справился бы намного лучше. С детства отвергаемый Генбу, привыкший к роли тени Хранителя, он из них двоих оказался более сильным и решительным. Он больше достоин был объединенного знака Урумия, чем Тэгу, но он принял решение – и никакая сила, никакая любовь не смогли его удержать. Иногда, смотрясь в зеркало, Тэгу представляет себе, как выглядел бы его брат, если бы это оказался он. Глядя на свое отражение, он видит, как его волосы чернеют, а серые глаза подергиваются мутью – Фирука рассказала ему, что в момент гибели Хагас был уже практически слеп. А затем он видит, как по лицу расползаются незаживающие язвы с сочащейся из них сукровицей, как нос и губы теряют форму, как гниющая плоть расползается, обнажая такие же гниющие кости, видит вместо кисти руки культю и распадающиеся остатки второй руки. Хагас был болен и предпочел погибнуть быстро, нежели долго умирать от императорской болезни, так он сказал всем – и жрице, и ему. Но Тэгу знает, что это ложь, что болезнь ушла с приходом Генбу, и если бы Хагас согласился стать Урумией, сейчас он был бы здоров. Он был бы мужем принцессы Эфинруки, по-настоящему любимым мужем. У нее были бы точно такие же дети, но, может быть, немного больше счастья? Тэгу не хочет думать об этом и не может прекратить. Больше всего на свете он хочет для себя отдельную жизнь – но уже слишком поздно.

***

Сюнкаку касается пальцем знака «ко» на плече брата. У него тоже есть знак, и иногда обидно, что Котоку достался «духовность», а ему – какой-то скучный «угол». Силе Хранителя брата Сюнкаку тоже немного завидует. Тот может играть на флейте, управляя людьми, словно куклами, а сам Сюнкаку только и способен, что Рюсэйсуй в воздухе удерживать… Но когда он, как в зеркало, смотрит в лицо своего близнеца, его зависть уходит. Они с Котоку – две половинки, еще в утробе матери они держались за руки, у них никогда не будет никого ближе – так стоят ли этого мелочные обиды? Однажды Котоку приносит ему услышанную где-то старую легенду, что давным-давно, лет сто или двести назад, люди верили, что близнецы делят жизнь пополам, и, пока живы оба, каждому достается лишь по половинке. И приносили одного из близнецов в жертву Сэйрю, чтобы второй мог жить полную жизнь, не разделенную с близнецом. Сюнкаку фыркает, называет это глупыми предрассудками неграмотных бабок, и Котоку согласно кивает. Во время поездки в Хоккан леди Юи читает раздобытые Накаго летописи, собирая информацию о жрице и хранителях Генбу – а может, потому, что ей просто нравится читать. В один из вечеров она становится задумчива, а потом начинает донимать его странными вопросами: – У вас с Амибоши ведь были разные знаки? – Ну да, – удивляется он. – У него «ко», «духовность». У меня – «каку», «угол». А как же иначе, мы ведь разные Хранители? – Да тут странная история, – бормочет она. – Среди хранителей Генбу были близнецы, и чтобы один из них стал Хранителем, второму пришлось умереть, вот мне и показалось на миг, что когда Амибоши погиб в Конане… Она осекается, понимая, как бестактно это прозвучало. Долго молчит. – Это не так, – деревянным голосом отвечает Сюнкаку и выходит из шатра, пока она не успела сказать больше ничего о брате. Он вспоминает это – и легенду, и разговор – еще один раз. Когда встречает на поле боя живого, но бесконечно чужого, уже не похожего на отражение в зеркале брата. И не вспоминает, когда Рюсэйсуй пробивают его тело насквозь.