Пуговичка

      Раскольников вернулся в свою душную каморку под вечер. В Петербурге пора белых ночей. Весь день он бродил по городу, думал. Прогулки были глотком свежего воздуха в запертой клетке. Возможно, то была физическая потребность – ему хотелось пребывать рядом с водоемами, там прохладнее. Сегодня, он даже не заметил, как дошел до Финского залива. Ноги его гудят. В сумерках вода становится черной. Манит. Возвращаясь, он заметил на мосту женщину, обратил особенное внимание на то, как она смотрела на нее. На ее лице не было ни тени сомнения. Его испугала решительность, с которой она запросто перекинула за решетку одну, а затем другую ножку. Никто, из стоявших на берегу, не пытался ее отговорить, остановить…       Он бы не смог, как она. Раз - и в воду. Он ни на что не годится. Не смог закончить университет, не смог принять мужа сестры, не смог совершить самоубийство.       Раскольников сидел на обшарпанном диване, дверь была распахнута и он мог следить за происходящим во дворе. Мимо пробежали две девочки, одетые в прозрачные платьица пастельных, желтоватых цветов. За ними спешит гувернантка, кричит, чтобы они немедленно вернулись. Дворник колет дрова, тем самым топором, которым он убил старуху, да и самого себя заодно… Как щепки разлетается его душа сейчас… Если бы этот дровокол знал, какие в нем чувства пробудил своей работой.       Родион облизал свои иссохшие губы. Давно никем не целованные. Ах, если бы его женка была сейчас с ним. Она знала его характер, да его всего она знала… Не допустила бы такого помешательства, такого упадка духа. Умом он понимал, что жениться ему необходимо, а сердцем - отвергал всякую помощь, заботу: от Разумихина, от матери, от Дунечки. «Ну не тварь ли я? – думал он, уже не в первый раз – Верно, в моей теории произошло недоразумение. Ведь проба то все подтвердила. Да не тут-то и было! Убийство я совершил, голова моя была светла, ни намека на помешательство. А на душе неспокойно, будто я и впрямь, виновен в преступлении. Да на благо всех обездоленных я его совершил, на благо. Вон, Соня как тряслась вся, когда про Лизавету разговор зашел. А сама-то, проститутка, по желтому билету ходит. Боится меня.» На протяжении двух или более часов он сидел и смотрел в одну точку. В таком положении его застала Настасья, увидевшая, что он не запер дверь. - Родион Романович, что с вами? Дверь не запираете, спать уже пора, не спится? – она суетится вокруг него, отвлекает. – Может быть, чаю подать? Эвона! Руки – лед. Последнее слово ее он приметил, усмехнулся. Да как возьмет и сожмет ее детскую в своей сильной, мужской. Он слышит ее испуганный вздох. Улыбка. - Шалите?       Нет, с такой девушкой ему скучно, она как открытая книга, то ли дело Соня. Та в его присутствии даже на стул сесть стесняется. Соня… бедная девочка, ах, как зло с ней обошлась судьба. Сейчас, наверное, у какого-нибудь жирного, волосатого чиновничка на коленках прикорнула. Вот бы ее сюда, ко мне, в эту ночь, в этот сумрачный город мыслей. Ей бы было страшно, но хотя бы не так приторно-сладко как с тем. Настенька успела скрыться на кухне, заварить чай и вернуться. - Не оставляйте до завтра.       Ушла, затворив за собой пейзаж. Раскольников послушно выпил спитый чай, и сухость в горле исчезла. Но он не утолил жажды иного рода. Он вышел на улицу. Чудным образом, вновь пришел на Сенную. Здесь, будто не знали, что наступила глубокая ночь. Шум, веселье, пьяные. Все, как всегда. И от этой обыденности, Родиону Романовичу делалось тепло на сердце. Он закружился под скрипучую шарманку, вдохнул полной грудью и, с наслаждением крикнул: гой, ты Русь моя родная! На радостях обнял даже пухлую Афродиту за голые плечики, за что получил пощечину и хитрый прищур. Тут, в голову к нему пришла нехорошая мысль. - Софья Семеновна здесь работает? - Здес-сь, - прошипела красотка. - Скажите, чтобы явилась на мою квартиру-с. – он еще не осознавал того, что делает.       Пышногрудая Афродита скрылась в доме. А Раскольников, не зная, будет ли удовлетворена его просьба, ускоренными шагами двинул обратно. По пути, он успел заскочить в кабак, где выпил стакан водки и заметил знакомую спину. Разумихин, да в такое позднее время? Быть не может, показалось. Он сидел за длинным столом на возвышении и разговаривал с безобразной девушкой: она была как-то непропорционально сложена - слишком широка в бедрах и слишком узка во всех остальных местах; платье коротко, видны кривые ноги в чулках. Однако у его друга, то и дело потели руки, он вытирал их об штаны, складывал друг на друга на столе, весь как-то тянулся к этой особе. Раскольников даже сплюнул от отвращения.       Он поднялся по лестнице, на кухне свет потушен, значит, спит. Опять стало душно, студент снял с себя лохмотья, и накинул какой-то дрянной кусок материи, некогда именовавшийся халатом. Наступил момент ожидания, но не такой опасный как тогда, в квартире. Он думал, что знает сейчас намного больше, чем в день убийства. В прошлом перед ним была запертая дверь, а сейчас, она вот-вот откроется. Витая в облаках, Раскольников не услышал, как постучали. - Господин?       От неожиданности он сдернул со стула одежду в порыве смущения. Он подумал, что ему непременно нужно обратно все на себя одеть и предстать в самом лучшем свете. Не успел. Сдвинулся в темный угол. Дверь отворилась. Раскольников откашлялся и низким голосом пригласил даму сесть. Он имел в виду, конечно, диван. А она опустилась на пол – последнее, что он увидел перед тем как полоска света исчезла, оставив их вдвоем наедине друг с другом. - Раздеваться или?... – вопрос звучал глупо, послышался сдавленный смешок. - Я помогу.       Они сидели в его комнате: она – на грязном полу, он – на скрипучем диване; позы у обоих странные, вынужденные. Соня была намного ниже Раскольникова, что вызывало некоторые неудобства в эти минуты. Ей приходилось приподниматься, чтобы расстегивать пуговицы халата. Одна, на совсем старой ниточке даже оторвалась и покатилась с нарушившим тишину звоном, девушка извинилась. Сердце у Родиона упало вместе с деталью гардероба… Он почувствовал тепло от прикосновения тонких пальцев, оно разливалось от живота по всему его телу, и тянуло вниз, вниз. На краю его сознания маячила мысль: «Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка…жертву-то, жертву-то какую совершаете…разумно ли я поступаю? Нет.» Все существо его напряглось, если бы кто-нибудь сейчас вошел сюда, и пролил свет на все это безобразие, он, наверное, не выдержал, сгорел со стыда, сдался, сдался с потрохами, сознался во всем.       Шуршание ее платья, вот, что-то последнее ниспало с нее, и она изменилась. Участилось дыхание, наверняка, как у Катерины Ивановны, порозовели щеки… Он почувствовал прикосновение ее шелковых волос. «Какая она хрупкая и беззащитная» - пронеслось в голове. Он погладил ее по головке, как глупо, неудобно.       Сонечка не смутилась, она привыкла, пододвинулась к ногам своего партнера, и начала нежно, осторожно целовать его член. Руками она слегка оперлась о его раздвинутые бедра, он непроизвольно дернулся. Смочив слюной его напрягшуюся, затвердевшую часть тела, начала действовать руками. Ей было приятно в полной темноте, потому что при зажженной свече она видела свои загрубевшие от работы руки. На запястьях некоторым «любителям» нравится оставлять следы. А мать, видя красные полоски вдоль голубых речушек вен, думает на нее. Как она может! Ей никогда и в голову не приходило наложить на себя ручки. Великий грех, Господи.       Раскольникову, как никогда, захотелось увидеть ее чистые, как безоблачное небо, глаза, он взял ее за подбородок, чего в дневной час и подумать не мог и поцеловал ее. Она крепко обняла его и хотела уже положить голову к нему на плечо, но он ей не дал. Юноша встал с дивана и уложил девушку на спину. Он гладит ее лицо, затем спускается к груди, грубо сжимая ее руками, к животу, к бедрам. В Раскольникове бурлило чувство, ему было мало всех этих ужимок: поцелуев, ласк, игр. Он хотел ее всю. Раскольников встал на колени и поднял худые ноги девушки. Он представил, как резко и грубо это делают другие. Ему становилось противно, когда он думал, что Соню любят какие-то незнакомцы, ее недостойные. Он думал, как же ее отгородить от этого всего, и только сейчас, почувствовал. Это его Соня, она принадлежит только ему, Родиону Романовичу Раскольникову, в этот час, в эту ночь… Он усиливал темп, его одолевало безумие… Сама судьба сблизила их, клеймив преступниками. Их удаль – совершать преступления. И сейчас они заняты именно этим.       В продолжение всего акта она не разделяет похоти клиента, все это представляется ей занятием, нелюбимым, отнимающим много сил. Все происходящее она старается потом забыть, как страшный сон. Но получается это не всегда, проститутка – это не жена, которую любят, ласкают, балуют. Это взбалмошная девка, продающая свое тело за деньги. Ее можно иметь как тебе только захочется, унижать, оскорблять.       Ей больно, она чувствует, как по щекам текут слезы. Хочется кричать, но она изо всех сил сдерживает себя, кусает ладонь да так, что во рту ощущается металлический привкус. Пот застилал глаза, проникал в губы, капал на грудь, его хотелось оттереть чем-нибудь, он напоминал кровь… В какой-то момент Раскольников ощутил себя зверем, из его глотки вырывалось что-то нечленораздельное, более походящее на дикий, нечеловеческий рык. Предчувствуя что вот-вот не выдержит, он вынул свой орган и излился на простыню. В следующую минуту он ощутил сильную усталость. Он кое-как устроился у ног своей жертвы и заснул.       Соня, выждав, пока с другой стороны дивана послышался храп, вскочила и начала собираться. Она с отвращением отерла с себя сперму, оправила платье, оделась и вышла. Он ей не заплатил. Ей нужно дождаться, когда мсье изволит проснуться. Вернулась, собрала раскиданные по полу вещи, пошла стирать.       Раскольников проснулся, не обнаружил возле себя спутницы, начал шарить в темноте. И вещи забрала. Его объяла тоска. Но ненадолго, он скорее стал шарить по карманам: не расплатился! Еле-еле он наскреб тридцать рублей и стал ждать.       Спустя полчаса пришла Соня. Какая-то не такая. Она не понимала мотивов Раскольникова, была пристыжена, задета за живое - это читалось по ее опущенным глазам. Родион протянул руку, она взяла, потом, посмотрела ему прямо в глаза, как бы говоря: «Зачем, Родион Романович? Зачем вы меня так обманули?» и убежала.