Бабочки

Я — бабочка в душной сети Ритуалов. Свободнорожденный, свободным я не был Без тебя. Покажи мне, где небо.

Жизнь Лунафрейи подчинена строгому распорядку. Всему свое время. Она просыпается в семь утра, одевается, накладывает макияж и делает прическу — еще в Тенебре она научилась справляться с этим самостоятельно, а королева Люциса всегда обязана выглядеть идеально. Потом завтрак с Ноктисом. Потом текущие дела — будь то участие в принятии государственных решений, публичных мероприятиях, благотворительность или встречи с послами и представителями других государств. Потом обед и занятия с сыном — у него куча нянек, но Луна все равно старается проводить с ним столько времени, сколько может выкроить. Вечером, если нет приема или мероприятия, которое королеве непременно надо посетить — учеба. Луна с детства училась быть Оракулом, но не королевой, поэтому она старательно вникает в тонкости законодательства Люциса, международных отношений, экономики и теории управления. Потом ванная и сон — чтобы в семь утра начать все сначала. Раз в неделю королева непременно должна встретиться с народом Люциса: в ней все еще видят Оракула, символ и поддержку, и эти встречи немало способствуют лояльности подданных к монархам. Раз в неделю же, но в другой день, Луна занимается собой — стрижка, маникюр, встречи с портными. Раз в месяц — в последние выходные, выехав в пятницу вечером и возвращаясь в понедельник утром — королева навещает своего брата в Тенебре. И это единственные дни, когда тесный кокон ее расписанных посекундно обязательств расползается в клочья. Здесь она может спать хоть до полудня, но Луна все равно просыпается в семь. Солнечные лучи пробиваются сквозь неплотно задернутые шторы, падают на белые стены и потолок, на комод светлого дерева. Луна потягивается, потом встает, раздвигает шторы, наполняя всю комнату светом. За стеклом, в саду, в солнечных лучах резвятся бабочки: минуту Луна наблюдает за мельканием ярких крылышек, а затем ложится обратно. Теперь лучи скользят и по ее обнаженной коже; Луна закрывает глаза, наслаждаясь этим ощущением. Только здесь, в Тенебре, она осознает, насколько не хватает ей светлых тонов: почему-то большинство комнат во дворце Инсомнии отделаны в темной гамме, и это выглядит стильно и нравится ей — пока она не приезжает сюда. Луна поворачивает голову. Равус спит на боку спиной к ней, просунув под подушку механическую руку, укрывшись одеялом только до пояса, и Луна не может удержаться от того, чтобы провести пальцами по его обнаженной спине, а затем, приподнявшись на локте и убрав светлые пряди, поцеловать в висок. На его щеках веснушки, такие бледные, что их почти не видно на светлой коже. В детстве Равус ненавидел их и мечтал о чистом лице, как у Луны, а мама смеялась и обещала, что с возрастом они пропадут. Они действительно почти исчезли: только если рассматривать его так долго и так внимательно, как это делает Луна, можно заметить этот привет из далекого детства. Впрочем, разве сама Луна — не такой же привет? Несколько секунд Луна борется с искушением разбудить его, но быстро отбрасывает эту идею: рано разбуженный Равус мрачен и ворчлив, а у нее всего два дня, и незачем тратить это время на размолвки. Поэтому она ложится рядом, вплотную, просунув руку под его рукой и уткнувшись лбом в спину, обнимает сзади. Равус бормочет сквозь сон, но не просыпается. Их с Ноктисом семейная жизнь складывается не так, как надо, с самого начала. То есть буквально с первой брачной ночи. Сейчас Луна понимает, что он просто устал от долгой утомительной церемонии и переволновался, но тогда огорчилась чуть ли не до слез. Она представляла свою брачную ночь как феерию любви, момент, когда она наконец-то сможет принадлежать тому, кого любила с детства — а вовсе не как отчаянные попытки ну хоть как-то поднять. Она применила все, о чем читала в книжках и на что хватило смелости, Ноктис по цвету сравнялся с диваном в бордовой гостиной, но ничего так и не получилось, и в конце концов он, не в силах выдержать позора, ушел спать в другую комнату, а Луна до рассвета пролежала, не смыкая глаз. Днем они, поговорив, сошлись на том, что ничего страшного не произошло и надо попытаться снова. Вторая ночь оказалась более успешной: и стоял, как надо, и сам Ноктис вел себя смелее — наверное, успел проконсультироваться с Гладио. Луна смогла расслабиться под его ласками, но так толком и не возбудилась, ей было больно в момент лишения девственности и не особенно приятно после, да и закончилось все неожиданно быстро — пара минут движений внутри, и вот Ноктис уже расслабился, его член обмяк, а Луна так и не испытала тех самых звезд, о которых писали в сентиментальных романах. Позже она научилась испытывать от секса удовольствие и даже оргазмы — особенно успешно это получается, когда Ноктис трахает ее сзади и есть возможность просунуть руку между ног и, двигаясь с ним в едином ритме, поласкать клитор. Но такое случается только тогда, когда в напряженных графиках короля и королевы Люциса совпадают окна: с возбуждением у Луны все так же проблемы, ей требуются долгие прелюдии, и обычно к вечеру она так устает, что при мысли о том, что сейчас Ноктис будет час ей нализывать, ноют зубы, хочется поцеловать его в лоб и просто уснуть. А если время и энергия есть у нее — выматывается сам Ноктис, и все заканчивается тем же сном в обнимку. Чем дальше, тем чаще Луна сожалеет, что послушала мать и Джентиану и пошла под венец невинной. Будь хотя бы у нее побольше опыта, чем прочитанные книжки, может быть, она лучше знала бы свое тело, и ей не приходилось бы так долго раскачиваться. Ноктис бы ее не осудил: ее муж всегда отличался прогрессивными взглядами на то, где хранится девичья честь. Полгода после свадьбы их сексуальная жизнь худо-бедно, но присутствует. А потом Луна обнаруживает первые признаки беременности, а ее врач — угрозу выкидыша. Ей прописывают половой покой, но Луна уже и сама не уверена, что ей так уж это все нужно. И примерно тогда же ей приходит приглашение в Тенебре. Равус встречает ее в холле восстановленного поместья. В последний раз они виделись на свадьбе, и тогда все получилось не очень хорошо: Равус ощутимо перебрал на фуршете и наговорил гадостей в адрес Ноктиса и Люциса — хорошо хоть, не публично. С тех пор они вели переписку и иногда созванивались, но лично не встречались, и сейчас Луна понимает, что соскучилась по брату. Равус показывает ей ремонт, увлеченно говорит о том, что уже сделал и что еще предстоит сделать в Тенебре, а Луна смотрит на него и пытается вспомнить, когда его глаза в последний раз горели такой гордостью. И вспоминает: в Альтиссии, когда она пришла в себя, и бледный, забинтованный с ног до головы Ноктис рассказал ей, как Равус с Игнисом чудом, но прибежали к алтарю вовремя, как раздавили перед носом десяток зелий, чтобы она не умерла прямо там, как Равус тащил ее, бессознательную и потерявшую много крови, на руках через руины, но все-таки успел. Тогда Луна сказала ему спасибо, как только увидела, а он в ответ просиял так, будто самолично завязал Гидрею двойным узлом, а не просто спас свою сестру от смерти. Сейчас в его голосе те же нотки, и Луна ловит себя на мысли, что ее импульсивный брат, может быть, окажется вовсе неплохим королем — вон как радуется всему, что успел сделать для Тенебре и его народа. Вдоволь нахваставшись, Равус поворачивается к ней: — А у тебя как? Секунду Луна колеблется. Она доверяет брату, но тем, что ее волнует, все равно поделиться не может: это слишком личное, да и нелегко рассказать ему о таком — вот была бы мама жива… Поэтому она сразу сообщает главную новость: — Месяцев через восемь ты станешь дядей, Равус. Он почему-то молчит, а когда она бросает взгляд на его лицо, то видит, что Равус задумчиво смотрит на двух бабочек, вьющихся над цветком, так, будто пытается высмотреть в их танце какой-то ответ. Но раньше, чем она успевает спросить, он улыбается: — Это здорово. Я знаю, ты всегда мечтала, как будешь жить с Ноктисом, как у вас родятся дети… Надеюсь, ты счастлива? Луна не знает, что ответить на этот вопрос, и поэтому неуклюже переводит разговор на политику. С родами тоже все идет не как надо: Луна мучится много часов, но так и не может родить самостоятельно, и ее сына, наследника трона Люциса, в конце концов достают хирургическим путем, а сама Луна обзаводится вторым шрамом на животе — ниже первого, оставленного кинжалом. Ее сын черноволосый и синеглазый, беспокойный и крикливый, и Луна радуется тому, что в распоряжении королевы столько нянек, и ей не нужно пеленать и успокаивать его самостоятельно. Они с Ноктисом ругаются из-за имени, в конце концов он настаивает на Регисе, и Луна почему-то ощущает горечь. Ее сын, ребенок, которого она так хотела, принц Люциса — и ничего в нем нет от Тенебре и рода Флёре, даже имени. Через две недели после родов она все еще очень слаба, швы заживают плохо, но Луна все равно, опять поругавшись с Ноктисом, садится в машину и едет в Тенебре — потому что за время беременности ей стали необходимы эти два дня покоя в месяц, и она боится, что без них за следующий месяц просто сойдет с ума. Брат сначала отчитывает ее, как ребенка, так резко, что на глазах выступают слезы, а потом берет на руки и несет на прогулку в сад, где в лучах яркого солнца тучами носятся бабочки, огромные и яркие, каких в Люцисе нет. Равус не спускает ее с рук все два дня; Луне опять вспоминается случившееся в Альтиссии. Брат носит ее так, словно она не весит ничего, и в его руках неожиданно уютно — как когда-то, в совсем далеком полузабытом детстве, было уютно в объятиях отца. Теперь она сама мать — хоть и никак не может привыкнуть к этой мысли — но как приятно снова почувствовать себя маленькой девочкой под защитой кого-то сильного и любящего. Оказывается, Луна совсем забыла, когда в последний раз до этих поездок в Тенебре не была придавлена обязанностями Оракула или королевы, не была связана по рукам и ногам своим долгом, удушающим, как кокон паутины. Когда истекают ее два дня, и она собирается возвращаться, Равус, отводя взгляд, просит ее остаться. Луна молча качает головой: он сам король и все понимает. Больше они никогда не возвращаются к этому разговору. После рождения сына отношения с Ноктисом становятся с одной стороны теплее, а с другой — как-то формальнее. Он неожиданно оказывается отличным отцом: в редкие свободные минуты с удовольствием возится с маленьким Регисом, не брезгуя мыть его и менять ему пеленки. Глядя на это, Луна вспоминает, за что полюбила Ноктиса, преисполняется к нему нежностью и уважением. Но одновременно ей все труднее и труднее видеть в нем своего мужа: как когда-то во время войны, когда он был для нее не женихом, а Истинным Королем, так и сейчас он для нее не муж, а король Люциса и отец ее сына. Тем более что их сексуальная жизнь налаживаться никак не желает: у них все еще слишком мало времени, чтобы полноценно посвящать его друг другу, а торопливый «супружеский долг» раз в неделю — явно не то, что нужно супругам на втором году брака. У Ноктиса никого другого нет — он в свободное время видится-то лишь с ней, сыном и своей троицей друзей — но Луна все чаще ловит себя на мысли, что если бы он изменил — она бы, пожалуй, не обиделась. Очередной визит в Тенебре приходится как раз на день рождения Равуса. Брат родился посреди зимы, в самые короткие и морозные дни, и его праздник всегда включал в себя камин, горячий грог и теплые семейные посиделки. Этот год не становится исключением: в большом камине в гостиной разводят огонь, повар поместья готовит любимые лакомства, и, устроившись на мягких подушках, Луна думает, что кое-что не меняется, и неважно, двенадцать ему исполняется или тридцать два. Разве что алкоголя теперь больше. Весь вечер они болтают на какие-то легкие, необременительные темы. Равус пьет бренди, Луна — вино, и тайком рассматривает брата. За двенадцать лет войны она привыкла к жесткому и непримиримому солдату, за последние годы — к инициативному королю и заботливому старшему брату, но расслабленным и мягким Равус бывает так редко, что даже Луне непривычно видеть его таким. Ее взгляд медленно скользит от скулы к подбородку, к шее, ключицам, груди, надолго задерживается на тонких пальцах, сжимающих стакан, потом падает на бедра, и Луна отворачивается. Она впервые в жизни ловит себя на том, что рассматривает Равуса как мужчину. Еще в детстве она привыкла, что он не мальчишка, а Старший Брат — бесполое существо, созданное Астралами специально для того, чтобы половину времени помогать ей, а оставшуюся половину — причинять неприятности. Но ведь он такой красивый… Интересно, есть ли у него любовницы? Луна делает глоток вина и осознает, что не знает даже его ориентации. Кого он предпочитает — женщин, мужчин? А может, тех и других? Или секс его вовсе не волнует? А если у Равуса все же есть личная жизнь, то ведет ли он себя в постели так же, как Ноктис? Нежен он или груб, что побеждает в нем — родовая сдержанность или персональная горячность самого Равуса? Это не те мысли о брате, которые должны приходить в голову сестре, и Луна, отставив вино и извинившись, поспешно выбегает из гостиной. За дверью она касается щеки и совсем не удивляется, что та обжигающе горячая. «Я больше никогда не буду столько пить в его компании», — обещает себе Луна, уже зная, что не сдержит это обещание. Ее сын растет, кажется, по часам: каждый день, целуя его перед сном, Луна удивляется тому, как много он выучил, как сильно повзрослел. Теперь она как никогда понимает маму, закрывшую собой Равуса от меча Глауки: ей кажется, что для Региса она готова сделать не меньше. Ее отношения с Ноктисом окончательно устанавливаются на границе дружбы, взаимоуважения, осознания общего долга перед народом и любви к сыну. Любовь друг к другу? Луна не знает, осталась ли она в них, и с каждым днем все больше сомневается, что она была изначально. С другой стороны, ну вот что ей еще надо? У нее хороший муж, замечательный сын, она королева. Многие женщины только и мечтают о такой жизни. Жизни, расписанной поминутно. Всему свое время, думает Луна. Наверное, время любви в ее жизни прошло так же, как и время Оракула. Она приезжает в Тенебре, и Равус сразу замечает, что она чем-то расстроена. — Что случилось? Луна пожимает плечами. — Я устала. У тебя осталось еще то вино, что мы пили на твой день рождения? Он кивает, но Луне чудится неодобрение, и она огорчается еще сильнее. Но вино он, тем не менее, приносит, и они устраиваются в той же гостиной, разве что камин на сей раз горит уже не так ярко. Разговор не клеится; впервые за почти два года Луна думает, что приехала зря. Она все еще не может рассказать брату о том, что ее волнует, а к пустой болтовне она сегодня не расположена, так что они сидят рядом на диване, смотрят в разные стороны, потягивают вино из бокалов и молчат. Луна вдруг ловит себя на желании увидеть бабочек, которых так много в Тенебре летом. Но сейчас конец зимы, все бабочки давно уже умерли, и только куколки пережидают мороз в темных укромных местах. Сейчас Луна сама ощущает себя такой куколкой; но где же ее весна, что должна подарить ей крылья? Такие мысли отнюдь не повышают настроения, но постепенно алкоголь начинает помогать: внутри словно разжимаются тиски, и Равус безошибочно это угадывает: — Ну что, полегчало? Она улыбается, уже почти не вымученно. — Значительно. Не обращай внимания на мое настроение, у меня просто происходит некая переоценка ценностей. Что у меня есть, чего я хочу от жизни, и всякое такое. — Знакомо, — бормочет Равус. — У меня такое происходило раз десять. После смерти мамы, после попадания в империю, после того, как мы с тобой опять начали разговаривать, после Альтиссии, после исчезновения Ардина, после коронации… Вся жизнь — сплошная переоценка. — Тогда ты меня понимаешь. — Луна придвигается вплотную, кладет голову ему на плечо. Равус немного напрягается, но не отстраняется, обнимает ее, и прикосновение его ладони к коже ломает что-то в ней. Луна понимает вдруг, что брат — единственный, кому она может доверять, ведь даже когда они верили в диаметрально противоположное, он все равно как-то умудрялся быть на ее стороне. Сейчас, когда она разочаровалась в любви Ноктиса, у нее осталась хотя бы его любовь, и Луна, поддавшись какому-то порыву, бросается Равусу на шею, прижимается всем телом, обнимает так крепко, как только может: — Хорошо, что ты у меня есть… Равус отталкивает ее. Хватает за плечи и буквально отшвыривает, и Луна оказывается на другом краю дивана. Затем вскакивает и уходит к камину, опирается механической рукой на каминную полку и опускает голову — так, чтобы Луна не увидела его лица. Она медленно трезвеет. И вовсе не потому, что он так грубо поступил с ней, а от того, что она почувствовала за миг до его движения. После всех проблем с Ноктисом, после их совершенно провальной первой ночи Луна ни за что не перепутает эрекцию мужчины с засунутым в карман кинжалом. Луна открывает рот, но вопрос так страшен, что она не решается его задать. Вместо этого она спрашивает другое: — Слушай… Помнишь мою свадьбу? Ты тогда так напился, что мне пришлось самолично тащить тебя до гостевой спальни, иначе ты наболтал бы ерунды при посторонних, и пошли бы слухи… Я тебя ни до, ни после никогда в таком состоянии не видела. Раньше я думала, что это ты от радости — родную сестру все-таки замуж выдал. Но сейчас мне показалось… Скажи правду, Равус, — ты тогда горе заливал? Ревность? Ненависть? — Уезжай, — глухо отвечает он, не поворачиваясь. Луна молчит и, опустив глаза, замечает, как трясутся у нее руки. — Уезжай сейчас, — повторяет Равус. — И не возвращайся. У тебя муж, сын, целое королевство, ты счастлива со своей семьей — так будь счастливой. Луна смеется, и это заставляет его обернуться. Равус удивленно смотрит, как она встает, все еще истерически хихикая, наливает полный бокал вина, залпом выпивает. Затем Луна начинает говорить. Говорить, глядя в его удивительные глаза — правый голубой, левый фиолетовый. Говорить, наблюдая, как по мере ее рассказа в этих глазах появляются сначала недоверие, потом понимание, потом горечь, которая в конце концов становится всеобъемлющей. — И ты молчала? Луна пожимает плечами. — Но ты ведь тоже молчал. Равус качает головой. — Это разные вещи. Я мог бы помочь тебе, если бы знал. Если бы узнала ты, это принесло бы тебе только боль. Твоя тайна — из тех, которые можно разрешить, а моя — из тех, что нужно закопать и забыть. — Как помочь? — Луна старается, чтобы голос звучал не совсем безнадежно. — Набить моему мужу морду за то, что он не любит меня? Отчитать меня за то, что я его не люблю? Запереть нас вдвоем до тех пор, пока мы не осознаем, что сделали ошибку, положив в основу брака детские иллюзии? Так мы осознаем, Равус. Но с этим уже ничего не поделаешь. Она встает. Подходит к нему почти вплотную: Равус пытается отступить, но у него за спиной камин. — Слушай, я уеду, только ответь мне на последний вопрос. Давно? Там, в Альтиссии… — Да, — отвечает он, не давая ей договорить. Луна судорожно хватает ртом воздух — в один миг его словно становится слишком мало. — А раньше… — Да, — повторяет Равус, делает шаг и, наклонившись, целует ее. В первый миг Луна обмирает: оказывается, она так до конца и не поверила. Губы у Равуса горячие, совсем не нежные и пахнут вином. Сжавшая ее предплечье механическая рука тоже горячая: он слишком долго простоял у камина, и Луна может, отрешившись от того, что ощущает металл, представить, что у Равуса жар. Второй рукой он скользит по ее спине, вдоль застежки платья, но не расстегивает — просто гладит. Его прикосновения совсем не похожи на прикосновения Ноктиса, и Луна наверняка, если бы захотела, смогла бы уйти. Наверное, так и стоит сделать: оттолкнуть его, как он оттолкнул ее, вернуться в Люцис, к мужу и сыну, и обмениваться с Равусом вежливыми открытками на праздники. И до самой смерти страдать от одиночества и сожалеть о том, что оттолкнула единственного, кто любил ее. Эта мысль так горька и страшна, что лишает ее сомнений. Луна обнимает Равуса за шею, встает на цыпочки, чтобы ему не приходилось так сильно наклоняться. Позволяет ему прижать себя: грудь к груди, бедра к бедрам. И это прикосновение к его напряженному телу помогает ей осознать, что она этого хочет. Что она, хоть и убедила себя, что не больно-то нужен ей секс вообще, на самом деле желает его — и далеко не только затем, чтобы сравнить с Ноктисом. Если всему в жизни Луны свое время, то сейчас, наверное, время нарушать табу. Равус все-таки расстегивает «молнию» на платье, и теперь его пальцы касаются голой кожи. Он целует ее шею: сначала за ухом, потом там, где под кожей бьется пульс, потом — выемку между шеей и ключицей. Его губы все еще не нежны, это жадные губы мужчины, наконец-то дорвавшегося до того, чего он так долго хотел, но Луна и не хочет от него нежности сейчас. Нежным был Ноктис — и куда это ее завело? Она опускается на пол, на мягкий шерстяной ковер, увлекая Равуса за собой. Расстегивает его рубашку, стаскивает с плеч, ощупывает его тело: сначала пальцами, потом губами. Касается языком россыпи шрамов на левом плече, облизывает и даже немного прихватывает зубами соски. В ответ на эту ласку Равус снимает с нее платье, а за ним и белье, широко раздвигает ее бедра; Луна выгибается, бесстыдная откровенность собственной позы сейчас кажется ей возбуждающей. Когда Равус опускает голову и проводит по ее клитору языком, Луна не может сдержать вздоха. Она закидывает одну ногу ему на спину, вцепляется пальцами в ковер, потому что ей действительно хорошо: то ли Равус лучше ощущает ее тело, то ли просто более опытный и умелый, то ли сама Луна намного сильнее, чем обычно, возбуждена — но быстрыми, дразнящими движениями языком и губами он очень быстро доводит ее до исступления. Луна, пожалуй, могла бы даже кончить, но ей мало, она хочет ощутить его внутри, хочет, чтобы он ее трахнул, чтобы ее падение наконец стало абсолютным. И он угадывает это низкое желание так же легко, как обычно угадывает ее настроение. Раздевается полностью, ложится сверху — Луна приподнимает бедра. Сейчас ей кажется, что она в полушаге от оргазма, что сильнее возбудиться уже нельзя, но Равус входит и начинает двигаться внутри, одновременно целуя ее грудь, шею, ключицы. Каждый его толчок заставляет ее балансировать на самой грани, чуть-чуть не доводя до пика наслаждения, и, не в силах терпеть, Луна с силой вцепляется пальцами в его плечи, выгибается ему навстречу, ее тело движется само в унисон с его телом, и когда оргазм наконец наступает, она содрогается в сладких конвульсиях, а с губ срывается хриплый полустон-полукрик. Равус совершает еще несколько толчков, затем его член покидает ее тело — и по животу Луны разливается его сперма. Вместо того чтобы отдышаться, Луна обхватывает его лицо ладонями, прижимается губами к губам, и они долго целуются, прерываясь лишь затем, чтобы сделать очередной лихорадочный вдох. В конце концов Луна проваливается в короткую дрему, а когда просыпается, понимает, что накрыта стянутым с дивана пледом, а обнаженный Равус сидит перед камином и греет руку, вытянув к огню. В отблесках пламени он так красив, что у Луны перехватывает дыхание. Мама, ты всегда втайне презирала его за то, что он — не я, за то, что он родился мальчиком. Посмотри же сейчас на своего сына, мама, ты видишь, что он — совершенство? Мысли о матери возвращают ей осознание того, что они натворили. Один из древнейших и строжайших запретов, запрет на кровосмешение, попран той, что была Оракулом; простят ли это Астралы, или накажут — и не только их, но и непричастных? — Так нельзя, — тихо говорит она. — Это грех перед Астралами. Равус тихо, горько смеется. — Это не помогает, Луна. Знаешь, я годами твердил себе, что так нельзя, что это грех, что это табу, что я должен убить в себе любое вожделение к тебе и научиться видеть в тебе сестру и только. Эффективность такого аутотренинга ты имела возможность прочувствовать на себе менее часа назад. — Мы умрем за это, брат, — шепчет Луна. Она не чувствует страха, только спокойствие. В конце концов, если сейчас поместье накроет очередной упавший метеорит, это будет не самая худшая смерть. Равус поворачивается к ней. Поднимает механическую руку, сгибает и разгибает пальцы, внимательно глядя на них. — Мы оба могли умереть множество раз. И то, что мы до сих пор живы — не милость Астралов, а наше везение. Если мы и умрем — то только потому, что исчерпаем его лимит. — Как может король из рода Оракулов быть настолько циничным безбожником? — спрашивает Луна в пространство, и Равус опять смеется, уже веселее. — Я? Безбожник? Да упаси Гидрея! Вот уж, кстати, чье существование отрицать мне и в голову не придет, я видел ее четко и ясно, вот как тебя сейчас… — он неожиданно смущается. — Ну, то есть не в точности как тебя сейчас… я имею в виду, что она никогда не раздевалась… ой, просто забудь. Я всего лишь хотел сказать, что у Астралов наверняка есть целая очередь из кучи грешников, куда более злостных, чем ты — их ближайшая союзница. Да и к тому же, — он опять запинается, словно ему трудно выразить то, что он хочет сказать, — знаешь, мне кажется, мы похожи на бабочек. Мы были куколками, связанными, словно путами, нашей жизнью, и вырвались. Перед смертью у нас всего день — так стоит ли наказывать нас за то, что мы хотим станцевать друг с другом в лучах света? Даже если мы вылупились из одного кокона. Луна садится. Плед соскальзывает с ее тела, обнажая грудь, но ей все равно: слова Равуса приводят ее в изумление. Она сама не так давно сравнивала себя с бабочкой: неужели они действительно настолько хорошо понимают друг друга? Равус опять смотрит на свой протез, и Луна вспоминает кое-что еще. И понимает, что лучшего момента, чем сейчас, все равно не найти. — Прости меня, — произносит она в тишине. Равус удивленно вскидывает брови, и Луна, прихватив свой плед, перебирается вплотную к нему. Здесь, у камина, гораздо теплее. И светлее: все шрамы на его коже очень хорошо выделяются. Луна касается ладонью россыпи уродливых рубцов на том, что осталось от его левого плеча, возле самого начала протеза. Равус вздрагивает от этого прикосновения. — За это, — говорит она. — За то, что не помогла, за то, что ты корчился в огне — а я пробежала мимо, как будто ты чужой мне. Я слишком испугалась, растерялась, я была зла и обижена на тебя, я не знала, что мне делать — и не сделала ничего. Это все, конечно, не извиняет меня. Я виновата перед тобой и рада хотя бы тому, что наконец-то набралась смелости, чтобы попросить прощения. Равус долго молчит, а потом качает головой. — Я почти ничего не помню, — признается он. — После того как надел кольцо — только обрывки. И я вообще не знал, что ты там была в этот момент. Но если бы помнил — не счел бы виноватой. И если тебе станет легче, я прощаю тебя. Луне кажется, что она сбросила какой-то тяжелый груз, и ей стало намного легче. Она прижимается к Равусу, он обнимает ее, и они сидят так, молча, пока за окном не загорается поздний зимний рассвет. Лунафрейя — идеальная королева. Она все делает по плану и вовремя. Она — образец того, какой должна быть женщина, жена, мать, правительница. Во всем Люцисе и далеко за его пределами матери приводят ее в пример своим дочерям. Ради того, чтобы как можно лучше выполнять свой долг перед Ноктисом и народом, она живет по строгому распорядку. В ее жизни есть время для всего: для мужа, для сына, для подданных, для богов, для себя. Раз в месяц она на два дня ездит в Тенебре к брату. Народ умиляется: как это трогательно! Они выросли, но все равно сохранили родственную любовь и взаимоподдержку! Луна улыбается. Век бабочки короток. Но если ее спросят, стоят ли два дня радужных крыльев двадцати шести дней кокона из обязанностей и долга — она не задумается ни на секунду.