«Я вывернул наизнанку — себя, Оголив и плечи, и нервы. Доживём ли с тобой мы до вербы, Или всё, что прожили — зря?»
1
4:36 a.m.: День вербы Апрельская ночь была темна. В округе, вокруг старого двухэтажного дома со своим земельным участком, не было фонарных столбов, а потому было черно как в котле ведьмы, что сожгли на костре пару сотен лет назад. За окном ванной комнаты на втором этаже было слышно льющий дождь. Жирные капли чистой воды барабанили по металлическому наружному подоконнику в ритм, почти как удары сердца, что весьма успокаивало. Рафу как раз нужно было успокоиться. Он сидел в сухой акриловой ванной, которую они недавно установили взамен той старой чугунной, что осталась от прежних владельцев дома, и смотрел на мигающую у камеры, что была направлена на него, лампочку. Он знал, что хочет сказать, он знал, что ему нужно все это высказать, чтобы воспоминания больше не душили его, но он не мог заставить вывернуть себя наизнанку, вытряхнув весь мусор и стеклянные крошки, что там остались после случившегося в конце лета, в августе. Как раз тогда, когда в их родном городе — Энгервиле цвели желтые лютики. Ядовитые красивые цветы. Они уехали из Энгервила, когда жить там стало невозможно вовсе, но то, что там случилось, те события до сих пор остались на памяти и тревожат по ночам в виде кошмарных снов, а днем, когда свет не дает кошмарам приходить, в виде флешбеков. Вздохнув и усевшись поудобнее, поправив подушку, на которой обычно спит, Рафаэль собрался с силами и разомкнул пересохшие губы. Нужно было прихватить с собой бутылку воды. Но он совсем забыл. А идти за ней сейчас он не хочет, боясь разбудить остальных. Ладно. Пойдет и так. — Ну, начнем, — сказал парень с темными волосами, которые днем были зализаны гелем, а сейчас уже наполовину рассыпались, смотря зелеными и чуть покрасневшими глазами в камеру. Раф знал, что это будет сложно, его предупреждали, но в теории всегда кажется легче, чем на практике. Он просидел в ванной почти сорок минут, лишь думая о том, с чего начать. Хотелось сказать многое. И про себя чуть меньше года назад. И про Энгервил, свой родной черствый город, в котором остались их с сестрой родители. И про тот день, когда сестра заставила его потратить почти все карманные деньги на фальшивые пропуска в гей-клуб. И вообще про то, как он пришел к тому, что согласился туда идти, ведь он довольно долго не мог смириться с тем, что гей. Хотя сестра, кажется, смирилась с этим сразу же. Кажется, она даже обрадовалась этому, и хотелось сказать и потому, почему Эмили, эта дурочка, что младше его всего на год, но словно на пять, была рада. Но все это было не то. Он должен был говорить не о себе, а о том, кто так въелся ему в память, кто изменил его изнутри, о том, в кого он влюбился тогда в августе, и из-за кого у него теперь по ночам кошмары, он должен говорить о Майке. Ведь с собой у Рафа проблем нет, его проблемы, пускай он сам никогда не считал это настоящими проблемами, из-за его любви. — Крышкой гроба от света закрой, — вспомнил стихотворение, что любил нашептывать другой, Раф, решив начать с него, — в склепе наших надежд и печалей. Тенью нашего счастья накрой, и прорвемся сквозь стену моралей. 11:45 p.m.: Стена моралей. День Первый. Возможно, вы скажите, что город с населенностью всего пару тысяч человек не может быть живым, но это не так. Или вы уверены, что в таком мелком населенном пункте не может быть шумной ночной жизни, бурлящей и экстремальной. Такой, когда в понедельник утром местные копы заезжают на лужайку ваших соседей, чтобы опросить их дочь, не она ли этой ночью подожгла сарай у административного здания вместе с другими молодыми людьми ради забавы. Хорошо, что пострадавших нет. Но пламя было видно с другого конца города. И кто-то должен заплатить за ущерб. Энгервил был городом-рассадником, хоть и маленьким, но вмещающим в себя добротную кучу различных микробов, ядовитых грибов и сорняков. Здесь были свои порядки, как и везде, свои городские сумасшедшие и свои принципы. У кассирш в супермаркете были непристойно глубокие вырезы, из которого выглядывали груди, и казалось, что эти огромные дойки сейчас просто напросто вываляться на кассу и сгребут все деньги. Учителя в школах не заботились о том, что после перемен в мужском туалете нередко оставалась кровь на полу, а иногда можно было разглядеть и ошметки десен. Это была не их забота, ведь не видел — не было. Но не всё столь ужасно и жестоко. Несмотря на неприкрытую черствость города, отнюдь не все люди в этом месте были омерзительными. Мало. Очень мало, почти редкость — но были действительно хорошие личности, которые разбавляли немного кошмар рассадника красотой своих бутонов как цветы. Они не собирались в свои группки, не устраивали нашествий с туалетной бумагой на чужие дома и не провозглашали себя королями, как делала это другая часть граждан. Они просто были в городе. Просто жили, понимая то, что происходит вокруг, и оттого не сверкая своим умом, опасаясь за свою жизнь. Про одну такую более порядочную, нежели другие, семью и пойдет речь. — Эмили, если ты снова уронила телефон в унитаз и пытаешься достать его вантузом, то лучше просто открой дверь. Белоснежная дверь ванной была заперта уже долгие сорок минут. Конечно, Рафаэль знал, что девушки склонны долго собираться и торчать перед зеркалом, поправляя каждую волосинку на своей голове, но не столько же времени. У его сестры волос столько не было, сколько она их поправляет. Парень снова постучал в дверь. Нога нервно набивала по деревянному полу, а часы на руке, секундная стрелка которых постоянно бежала вперед, только больше раздражали. Уже почти двенадцать, если они сейчас же не выйдут из дома, то не успеют прийти вовремя. Их потом могут не впустить! Это единственный популярный и действительно классный клуб в городе. Вокруг него собираются кучки еще до открытия. — Эмили! — удар дверь. В ванной слышится копошение, журчание воды из крана. Потом журчание прекращается, и девчачий голос за тонкими картонными стенами оповещает: — Я уже выхожу… — Да неужели… — Только глаза еще немного подкрашу… Рафаэль стонет и ударяет лбом об деревянную поверхность в мимолетной надежде, что может быть, он пересчитает силы и выбьет себе мозги. Или на их дом случайно упадет метеорит. Или к ним на второй этаж вбегут агенты ФБР и немедленно расстреляют за измену родине, пускай в Энгервиле никогда даже нормально не работала обычная полиция. Если когда в полиции и были доброчестивые работники, то тех ужа давно съели и спрятали их кости в шкафу в участке, где не зря летает столько много мух. Чуют, небось, заначки. Но вот замок поворачивается, и Эмили открывает дверь. Невысокого роста девушка с коротко стриженными до щек темными волосами и подведенными черной подводкой зелеными глазами поправляет свое черное платье с бретельками и скрипит подошвой фиолетовых лаковых ботинок, под которые подобран того же оттенка клатч на цепочке. Рафаэль оценивающе смотрит на сестру. Пускай он не знаток моды, но не сказать, что сестра постаралась со своим прикидом — нельзя. Ботинки на высокой подошве добавляют низкорослой девушке столь необходимого роста, а макияж накидывает пару лет, отчего сестра вполне походит на совершеннолетнюю, а не шестнадцатилетнюю, коей является. В среднем, сойдет. Самому Рафу плевать на внешний вид сестры, если у той не торчат соски, ему главное, чтобы вышибале на входе поверилось в то, что им есть уже по восемнадцать, ведь это не так. Эмили видит по лицу брата, как тот старательно все разглядывает и соображает, насколько подобраны цвета и все гармонирует между собой. Девушка поправляет лифчик с пуш-апом, убирает короткую прядь с глаз, что задевает неприятно ресницы, и вертится перед братом. — Ну как? Такие же, как у него самого, зеленые глаза, но только более яркие и светлые смотрят на Рафаэля с такой детской надеждой, что он, конечно, не может не сказать: — Будто на трассу собралась. Эми несильно бьет его по плечу, демонстрируя обиду. — Дурак, — говорит она, — так сейчас модно. Эми проходит мимо брата с высоко поднятой головой и останавливается у лестницы. Обернувшись с улыбкой напакостившего, но оставшегося без наказания кота, она смотрит на своего старшего брата. — А твоя старомодная красная рубашка и гейские хипстерские очки совсем не сочетаются, братик, — Эмили не дожидается ответа и сбегает по ступенькам вниз. Рафаэль даже не пытается догнать ее. Он смотрит на себя в зеркало в ванной через открытую дверь, снимает очки, оставляя их на ближайшей полочке, и спускается следом. ****** К двенадцати они уже подходят к клубу. Громкую музыку слышно еще через дорогу. Небольшая кучка парней с подружками тусуется возле мусорных баков. Рафаэль искоса смотрит на сигареты в руках знакомой шайки и берет сестру за руку. В такое позднее время опасно ошиваться по темным местам в одиночку, поэтому Раф ускоряет шаг. Сегодня не та ночь, когда он хотел бы встретить пару тройку обкуренных проблем на свою голову. Может, он неплох в драках, но сестра точно нет, и не хочется рисковать этой неженкой, которую сложить не сложнее трубочки для коктейля. — Только веди себя естественно, — шепчет ему на ухо Эмили, щекоча кончики стриженых волос открытую шею. — Себе это скажи. Напихала носков в лифчик, — тихо ворчит он в ответ. Девушка хмыкает и демонстративно выпячивает грудь, игнорируя брата. Рафаэль закатывает глаза и останавливается за каким-то парнем, который так же, как все, хочет пройти в клуб. Когда очередь доходит до них, глыба мышц в черном костюме и с рацией за поясом преграждает им путь в заветное место. — Удостоверение. Эмили держится за бицепс брата, улыбаясь вышибале. Раф вытаскивает из кармана рубашки две поддельные карточки с их именами и фотографиями, на которых стоит, что им 19 и 18 лет. Раф протягивает карты, за которые он отвалил знакомому прошмандыре пятьдесят баксов. Все его карманные деньги! Грабеж… Вышибала смотрит на имена и фото, после на подростков, после чего возвращает карты с долей раздражения, понимая, видать, что те фальшивка, но если придираться, то каждый второй посетитель такой, и всех выгнать — лишить себя заработка. — Проходите. — Спасибо, мистер… — Эмили пытается прочитать имя вышибалы на бейджике, но Раф дергает сестру к открытой двери, не давая этого сделать. Девушка обидчиво цокает, но следует за братом. Пара шагов — и вот они уже в «радужном» клубе для совершеннолетних. Беспокоящая перепонки музыка, развязные танцы и запах терпкого алкоголя быстро утягивают брата с сестрой вглубь клуба, до которого они, наконец, добрались в эту августовскую ночь, в это последнее несовершеннолетнее лето Рафа. ****** Майкл уже не был рад, что решил притащиться сюда. В клубе, который всегда являлся для него местом, которое нужно обходить стороной, если не хочешь заработать себе проблем или венерическое, было так душно, что легкие вспотели как целлофановые пакетики с теплыми бутербродами внутри. Толпа народа терлась друг об друга. И было без разницы, трется парень об парня или об девушку. Здесь всем было все равно на твой пол. Слишком пьяные и одинокие, чтобы волноваться о каких-то пустяках, вроде гендерной идентичности или ориентации. Это место пользовалось таким спросом среди молодежи, ибо только тут они легально и могли утолить социальную и любовную жажду, которая летом, в разгар безделья и отрешенности от будничной суматохи становилась сильнее. Попробуй побыть наедине с собой месяц, так свихнешься, а душа (если есть) сама потащит к людям, даже если ты потерянный мизантроп. Майк чувствовал себя не в своей тарелке среди этой толпы полуголых одиноких сверстников и персон постарше, которые пытались забыться в друг друге, сбежать от реальности. Сам он тоже пытался бежать. И думал, что, может, оно даже получится, но нет. Легче не сердце не стало, и темные мысли не ушли. Ему не хватало воздуха. А еще кто-то жадно коснулся его задницы. Обернувшись, он увидел незнакомого парня, что был на голову или полторы выше его самого. Тот подмигнул ему, несмотря, что какая-то блондинка уже ласкалась об него своей грудью, явно давая понять, что открыта для предложений. Но наверное этому парню было мало, а может, судя по странному блеску его глаз,из-за чего-то дурманящего он просто не заметил девушку, приклеенную к своему телу. Сомнительное предложение. Стало противно, и Майк поспешил уйти из центра танцпола в более тихое место, в котором он сможет хотя бы дышать. Пара диванов у стены подходяще были пусты. Это был самый дальний угол этого клуба, здесь не было колонок, и музыка слышалась более глухо, словно играла через консервную банку. А, может, это просто уши уже начали атрофироваться от той громкости, что была явно настроена выше допустимого максимума. Но тут не было подсветки, отчего место было затемнено, и, оказавшись тут, ты выпадал из радара особенно активных посетителей. То, что нужно. Майк бухнулся на кожаный диван, который был настолько мягким, что рыжеволосый подросток буквально стал тонуть в обивке как в зыбучем песке. Сердце сильно и быстро билось в груди, и это ощущение отчего-то было таким болезненным, напоминало о том, что тело еще живо, бодро и цело. А это не то, чего он хочет. Еще он вспотел, словно бежал марафон, и пот стекал по шее и спине. Майк закрыл глаза и расслабился на диване, задрав голову к бетонному потолку. Воздух был пропитан химией. Не химией чувств, это был обычный алкоголь и наркота. Может быть еще феромоны. Майк был уверен, что кто-то напшикал здесь чем-то, чтобы люди были более раскрепощенными, иначе такой контраст того, что снаружи клуба и внутри, он логически объяснить не может. Слишком отличаются те люди, которых он знает как свои пять пальцев, от тех, кого видит сейчас. Он даже встретил пару своих бывших одноклассников здесь, но не сразу узнал их. Ибо казалось, что это кто-то другой. К слову, его тоже никто из знакомых так и не узнал. Может, тоже он слишком изменился. Или испортился. Ибо изменения явно не в лучшую сторону. Весь вспотев, подросток тяжело дышал. Сердце в груди набивало ритм под стать бешенной музыки. А все рыжие волосы, так тщательно уложенные дома перед зеркалом, растрепались, и теперь не было пробора посередине, а было лишь воронье гнездо. Некоторые пряди прилипли к потному лбу, а некоторые торчали кончиками кверху, закручиваясь от влаги как ростки вокруг опоры. Майкл провел рукой по волосам и вновь подумал о том, что надо было не приходить, и все это тупо, он не заслужил такого… Здесь слишком сильно чувство жизни, а он давно мертв, пускай пока не окончательно. Он лишь хотел поставить пару галочек напротив своего списка желаний перед тем, как пустит себе пулю в лоб, и теперь черкнуть карандашом по бумаге правда можно, но он захотел попробовать что—то еще, дописать в список что-то еще, а это значит, что время смерти придется отодвинуть на день, на два, на три… Но он хотел просто умереть как можно скорее, ибо терпеть все это больше невыносимо. Было. А теперь в этой жаре и разврате на миг, но все же, он забыл обо всем, что было, а вина отпустила и перестала душить, и это должно быть классно, ведь он нашел спасение. Но он не хочет больше спасться. И нужно уйти. Нужно. Но так не хочется. И душа разрывается надвое в этих противоположных влечениях к смерти и к жизни. Открыв глаза и устремив немного децентрированный взгляд на танцпол, рыжеволосый всматривался в толпу. Абсолютно разной внешности молодые люди, которые уже успели пропить и запоганить свои жизни. Было трудно найти хотя бы одну интересную и достойную персону. Вглядываясь в лица и наблюдая за поведением, Майк замечал неплохих девушек, которые не были в неприлично коротких платьях и не висли на шее у кого-то от того, что не могли стоять на ногах из-за количества выпитого спиртного. Вместо этого они танцевали где-нибудь в уголке или мило флиртовали с кем-нибудь, а иногда и просто отрешенно от всего уткнувшись в свой телефон. Но, к сожалению, все эти хорошие не до конца потерянные девушки были не по Майки. Как и какой-то определенной части этого клуба ему симпатизировали лишь лица своего же пола, а именно парни. И, может, он девственник в свои восемнадцать лет, что нонсенс для этого города, но не без опыта. У него было несколько парней, с которыми он встречался и гулял от недели до нескольких месяцев, и благодаря ним у него уже вырисовался определенный любимый типаж. Примерно его возраста, не слишком выше его ростом, темненькие, но не азиаты или латиносы. Просто привлекательные мальчики, которые могут за себя постоять. А, может, и за него тоже. Ему всегда словно хотелось, чтобы кто-то оберегал его. Раньше это были родители, которых ему хватало, но после их смерти год назад вакансия открылась. Вакансия… Мысленно издеваясь над самими собой, без особого энтузиазма встав на ноги, Майк направился в сторону бара. Нужно же испытать все радости совершеннолетия. Пока есть время. Спиртное всегда действовало на него так, что после него ему становилось грустнее и хотелось о чем-то подумать. В данный момент это именно то, что ему нужно. Напиться и убиться, пока жить, не дай бог, не захотелось вдруг. ****** Рафаэль знал, что не надо было соглашаться. Но его сестра, наверно, доставала бы его еще год, откажи он ей. Удивительно, как в хрупкой и маленькой шестнадцатилетней девочке умещалась такая гора скачущих гормонов. Было неожиданно однажды вечером узнать, что твоя сестра не только на мальчиков заглядывается. Было неожиданно, как брату, в принципе узнать, что твоя младшая сестра кем-то интересуется в сексуальном плане. Для него Эми и в сорок будет ребенком. И в семьдесят. Но где-то в подсознании Раф не был удивлен. Будучи зная, что сам он лицо «нетрадиционной ориентации», он замечал временами признаки и в Эмили. То в фильме она на актрису засмотрится, то в ее телефоне на главном экране обнаженная девушка высветится. А однажды Раф застал сестру за просмотром лесбийских взрослых фильмов, но об этом лучше и не вспоминать, чтобы не травмировать свою психику. Сидя на высоком барном стуле, Раф держал в руке стакан виски с колой и периодически потягивал жидкость через трубочку. Эмили тусовалась неподалеку. Она гармонично вписалась в толпу пьяных подростков, и Раф не сводил взгляда с сестры, боясь, что отвернись он на секунду, эту дуру утащат куда-нибудь за угол и изнасилуют. А та еще и рада, может, будет, с ее то куриными мозгами посчитает, что это был романтический жест, а не правонарушение в ее сторону. И вряд ли бы их мама была рада стать героиней ток-шоу под названием «моя дочь беременна в шестнадцать», если учитывать, чем частенько заканчиваются подобные случаи. Не для этого она детей рожала, чтоб потом перед телекамерой за своего ребенка оправдываться. Раф сделал еще глоток. Алкоголь немного жег горло и создавал ощущение тепла в желудке, хотя кола и лед отчасти нейтрализовали неприятный эффект, а пузырьки щипали в носу. — Один мохито, — какой-то парень слева запрыгнул на пустой барный стул на высокой ножке. Рафаэлю особо не было дело, но ему не чем было себя занять, поэтому он искоса стал разглядывать незнакомца, который чем-то значительно отличался среди прочих. На взгляд практически того же роста, что и его сестра. Может быть и лет ему столько же. Хотя сейчас возраст не понять. В глаза бросились рыжие непослушные волосы, которые, казалось, давно не расчесывали. И Раф вскользь подумал, допивая напиток, что он впервые видит рыжеволосого парня, типа, не крашенного. И глаза у этого птенчика такие красивые. Светло-голубые и яркие. Барменша, девушка в черной рубашке с расстегнутой верхней пуговицей и в черной юбке, которую закрывал белый фартучек, достала серебряный шейкер с бутылкой прозрачного алкоголя. Все смешав и встряхнув, она поставила на гладкую поверхность высокий стакан. Налив и украсив напиток веточкой мяты и кусочком лайма, она пододвинула мохито клиенту оточенным движением руки. — Держи, красавчик, — барменша улыбнулась белоснежной улыбкой и вернулась к протиранию бокалов. — Спасибо… Забрав напиток, парень как-то удрученно вздохнул и сделал большой глоток. Нахмурившись, он проглотил жидкость и втянул еще воздуха в легкие. Он подпер голову рукой и понур в плечах, смотря с помощью длинного зеркала, висящего на стене над баром, на танцпол позади себя. Возможно, просто искал себе пассию на вечер среди людей. Но Рафаэль задался вопросом, все ли у этого парня в порядке. Интерес невесомо зашагал в сторону этого незнакомца, от которого веяло чем-то таким, что было непознаваемо, но тревожило как-то шибком неприятно, чтобы получилось игнорировать это чувство. — Вечер не удался? — Раф был удивлен, что заговорил первым, так как он никогда не делал этого, но все получилось гладко, и парень не испугался а лишь, видимо не сразу сообразив, что вопрос был ему, приветливо ответил через несколько секунд, вскинув голову и повернув ее в сторону незнакомого соседа по столу. — Все путем, — он улыбнулся, а Раф засмотрелся на веснушки на щеках и носу парня, которые с небольшого расстояния были все же заметны. Наверное, все рыжеволосые склоны к веснушкам, но не на всех это выглядит так красиво и естественно. Неяркие пятнышки украшали светлую кожу, будто кто-то взмахнул кисточкой с набранной краской перед самым лицом парня. Порыв желания — коснуться этих коричневых капель на лице и провести пальцем, чтобы посмотреть, сотрутся от этого они или нет, пришлось подавить в себе. — Просто мне показалось, что ты грустишь, — Раф хотел треснуть себя по лбу. Это не был подкат, скорее это была жалкая и неумелая попытка развить разговор и поддержать. — Ну… — рыжий пожал плечами, — можешь перекреститься. Тебе показалось. Кстати, я Майк, а ты? У этого парня была манера говорить обрывчато. Сперва он словно хотел сказать что-то другое, но передумал в последний момент и не слишком четко сказал другое, что только могло быть подтверждением того, что не так уж все классно и грусть, которую увидел Раф, все же не выдумка. Но лезть в душу тому, кого не знаешь, если тебя не пускают, не красиво, и поэтому Раф подыграл, забыв о сестре и полностью переключившись на разговор. — Рафаэль… Раф. — Это в честь итальянского художника? — в серо-голубых глазах Майки переливались искристые огоньки от мигающей светомузыки. — Нет, моя мама фанат Рафаэля Санчеса. Была помешана на нем в своей молодости. Майк издал тихий смешок. — Че-ерт, видимо у меня одного родители были фанатики Эпохи Возрождения. Просто мое настоящее имя Микеланджело, как у итальянского скульптора. Хотя в скульптуре я полный ноль, жаль… Сияющая улыбка медленно сползла до небольшой и грустной полуулыбки. Майк перевел взгляд с Рафа куда-то за его спину, в пустоту. Какое-то неожиданное желание рассмешить или как-нибудь еще отогнать печаль от веснушчатого парня вибрировало в груди. Этому милому лицу не шло грустное выражение, оно скорее было создано лишь для улыбки. И хотелось как-то способствовать сохранению того, что заложено природой. И, гуляя взглядом по лицу напротив, Раф ощутил вместе с тем прилив жара и импульсивное желание попробовать мягкие, но искусанные губы на вкус. Проверить, совпадет ли ожидание с картинкой. Все ли такое чувственное, мягкое и терпеливое, как кажется внешне. — Слушай, Майк, — Раф отпихнул сомнения подальше. Даже если неправильно, пускай. Иначе, зачем он вообще сюда пришел, подделав удостоверение и солгав матери? Трату денег и времени надо тоже чем-то компенсировать. — Да? — Ты…— Раф не знал, как продолжить, это был первый опыт в его жизни. Обычно предлагали ему, но не он. Его тактика общения это отвечать, соглашаться или отказываться. Он не тот, кто закидывает удочку, скорее он рыба, решающее, что с этим крючком сделать. — Парень? Гей? Не хочу ли пойти с тобой в более тихое место? Да. — Что конкретно «да»? — Рафу было не свойственно смущаться, но сейчас это было именно это чувство. Такой напор и открытость не могли не выбить из душевного равновесия. Может быть Майку просто свойственно говорить все как есть, но что-то было в этом занимательное и не типичное. Обычно люди строят из себя тех, кем не являются, но сейчас Раф этого не чувствовал. Может, ошибается, но может нет. Зеленоглазый решил спихнуть все на свое отсутствие опыта во всех этих «амурных» делах. Он никогда ни с кем серьезно не встречался, а если у него и были какие-то связи, то только для утоления подростковых потребностей и не более. Он всегда был каким-то закрытым, но сейчас хотелось расслабиться и быть, как Майк, собой. — Всё да, — Майк соскользнул с высокого стула на пол. Он взял Рафаэля за руку, проявив инициативу, и повел в сторону мужского туалета. Только несколько шагов Раф шел на автопилоте, словно сжавшись, но потом, почувствовав тепло чужой руки в своей и поняв, что можно расслабиться, он так и сделал. Эмили только улыбнулась, когда братик прошел мимо нее, и продолжила танцевать с милой девушкой, которая рассказала, что любит суши и увлекается боевыми искусствами. А еще она сказала, что ее зовут Караи и ей очень нравится, как на Эмили сидит это черное платье. ****** В туалете было голубое, почти неоновое освещение, дабы местные наркоманы, выбравшие туалет как место, где можно уколоться, не смогли бы этого сделать. Вен в таком свете совсем невидно. Но зато создается какая-то необычная уединенная атмосфера. Словно оказался где-то или в отдаленном уголке космоса, или на дне океана. Когда они вошли внутрь, и дверь закрылась, музыку из зала стало почти не слышно. И только совершенно другая, спокойная и мелодичная песенка, играющая в самом туалете, доносилась из двух маленьких колонок под потолком. Здесь никого не было, а все кабинки были открыты. В воздухе пахло чем-то сладко-мускусным. Странный запах для освежителя воздуха. Проходя мимо зеркал, висящих над раковинами, Майкл пробежал взглядом по цифрам на зеркале. Видимо это был чей-то номер телефона, написанный красной матовой помадой. Ничего удивительно, не считая, что туалет мужской. Майк вздохнул, останавливаясь возле пустой кабинки и секундно паникуя от осознания того, что делает. Но потом мысли о смерти привычно успокоили ум. Плевать. Он все равно умрет. И не важно, как и что сейчас будет. После смерти памяти с ним все равно не останется. — У тебя уже было с кем-нибудь? — голос Рафа звучал более твердо, чем недавно у бара. А из-за того, что музыка была тише, Майк смог расслышать его наконец в полной мере. И он ему нравился. Да и сам парень ничего на вид. Так что нечего думать, надо приступать к делу. Сжав губы, а потом пробежав по ним языком, рыжеволосый прислонился спиной к перегородке между кабинок и честно ответил, решив, что если Рафаэль и решит после ответа убежать, то не велика потеря. Нет так нет. Если да, так да. В любом случае плевать уже. Но плевать ли. Отчего-то сердце все же билось, несмотря, что было уже не душно и не так громко, быстро и тяжело, а ладони за спиной вспотели, в горле пересохло, а зрачки расширились, но это уже не чувствовалось, как и не чувствовались те гормоны, что попали всплеском в кровь. — Нет. А у тебя? Раф сглотнул. Он не такого ответа хотел услышать. Хотя и ожидал. Слишком этот парень не вписывался в местную развратную обстановку. Медленно подойдя к рыжеволосому, Рафаэль остановился в нескольких сантиметрах. Он поставил руку на толстую перегородку, чувствуя холод кафеля под своей ладонью. Голубые глаза с замиранием смотрели на Рафа. Майк не решался поднять взгляда, поэтому смотрел на вздымающуюся грудь перед собой. Сильная рука Рафаэля медленно легла на его талию, скользя по телу. И по этому осторожному движению, что боялось сделать что-то не так ему, Майк понял, что может не беспокоиться, все будет хорошо. Через тонкую ткань своего белого джемпера Майк чувствовал тепло от чужой ладони. Рафаэль был слишком горячий, и этой жаре просто не хватает места в его теле. Эта огненная волна была заразительна и перекинулась на другого. — Сколько тебе лет? Майк поднял руку, цепляясь за красную ткань рубашки Рафа. — Уже можно. И потянул Рафа на себя. Ладони вспотели. Майклу снова стало очень душно. Возможно, ему просто было непривычно чувствовать близость и эту эйфорию от происходящего. Это было так волнительно, что кровавое сердце радовалось в грудной клетке как оживший от чар соловей. Рафаэль наклонился, заставив Майка посмотреть в свои глаза. Рыжеволосый подросток увидел перед собой малахитовые глаза, что, напоминая цветом скошенную только что траву, лес и любимую из детства газировку вызывали забытые приятные эмоции. Взгляд, с которым Раф смотрел на него, был такой теплый, а Майк давно не чувствовал себя любимым. Никто не замечает его сейчас. И ему не с кем поговорить. У него нет людей, больше нет, которые думают о нем. Он почти забыл, какого это, когда кто-то смотрит на тебя с любовью. Отражение также, как и все, теперь не замечает его, а иногда, если и замечает, то взгляд у него злобный, ибо от самоненависти так просто не избавиться. Или от ненависти. Он зол на весь мир, а вместе с тем и на себя. И он не знает, что делать с этой агрессией, кроме как закончить все смертью, перестав страдать. Но помимо любви в зеленых глазах было желание. Раф поцеловал его. Медленно и чувственно, осторожно, а потом и более раскрепощено, словно забирая себе ту злость, что как неиссякаемый источник энергии, была внутри Майки. Отдавая с рвением злость и обиду другому через жадные и мокрые поцелуи, Майк ощущал, как его тело медленно расслабляется, а внимание сосредотачивается не на Танатосе, влечении к смерти, а на Эросе, влечении к жизни. И либидо защекотало нервные клетки как звуковая волна, идущая от падения метеорита, пробуждая быть более ласковым с тем, кто отдает всю любовь ему. Все заботы унеслись в другое место, в голове стало так свободно и пусто. А внутри тепло. Рука Рафаэля заползал под джемпер Майки. По нежной светлой коже прошли мурашки, несмотря на то, что было жарко. Мурашки удовольствия. Как когда кто-то щекочет тебя пером. Оторвавшись от искусанных губ парня, Раф толкнул дверь в одну из кабинок и подтолкнул Майки внутрь. Они забыли о щеколде, но это было неважно. Раф прижал Майки к гладкой холодной стене, протиснувшись рядом. Кабинка была узкая, и, возможно, места было мало, но подростков все устраивало. Их внимание было сосредоточено не на кафеле, а на одиноких, изголодавшихся по любви душах друг друга. Майкл запустил пальцы в темные волосы Рафаэля, пока тот кусал его шею и линию подбородка. Сильные руки прижали Майкла к себе. Было так близко, что подросток чувствовал все ноты одеколона, который почти выветрился с рубашки Рафа. Морской аромат с грубыми нотками заполнили рецепторы Майки, и он не пытался скрыть улыбки, когда почувствовал, как молнию на его джинсах стали расстегивать. Он только протиснул руки между ним и Рафом, чтобы расстегнуть пуговицы на красной рубашке. Чувства и желания дурманили сильнее любого афродизиака, и телу, а вообще-то и не только ему, это нравилось. Возможно, он не зря пришел в этот запретный клуб. Занимаясь чем-то таким простым и ни капли не чудотворным, как поцелуями и ласками, с парнем, которого и не знает, ощущения заброшенности покидало Майка, даже если не навсегда, но пока. И пока было достаточно, чтобы забыть и том волнении, что он никому не нужен и абсолютно, даже абсолютней абсолютного нуля, одинок. Тогда, когда тебя так страстно притягивают к себе и не хотят отпускать твои губы и на секунду, как-то отвергаешь мысли автоматически о том, что не нужен и одинок. Сейчас все так прекрасно и живо. Жаль, что определенный момент жизни нельзя зациклить навечно пожеланию. Жизнь слишком эфимерна. И правда. Как щелчок пальцев. И все это закончилось. И тоска вернулась туда, где была, где ее место и дом, в раны на сердце, что как губка впитывает все без разбору, и лекарство, и яд. Дурацкое кровавое сердце.2
2:42 p.m.: Загнанных лошадей пристреливают, не так ли? На следующий день Раф проснулся от ощущения, что на него кто-то очень пристально смотрит. Разлепив свинцовые веки, Рафаэль первым делом увидел ненавистное лицо сестры, что сидела возле его кровати на полу. Через светлые занавески на окне пробивался дневной свет, от которого хотелось зарыться поглубже под одеяло. — Который час? — голос был жесткий и хриплый. Еще бы… сколько он выпил вчера? — Скоро три, — Эмили сидела в позе йога, положив руки на босые ступни. Вчерашнего боевого расскраса уже не было на ее лице, только плохо смытая черная подводка на нижнем веке напоминали о ярком макияже. Бежевая пижама в голубую полосочку была надета вместо черного платья. — Мама? — Раф уронил голову обратно на подушку. В ушах звенело. Отвратительно. — Ушла на свои посиделки, сказала, что придет поздно вечером, — Эми наклонилась ближе. — Тебе стоит сказать спасибо, что я не рассказала ей о том, что было ночью. — Это было и в твоих интересах, дура. Кто меня всю неделю упрашивал сходить в этот клуб? — Сходить. Туда и обратно, на своих ногах. Я не просила тебя напиваться. Ты хоть представляешь, какой жирный? Я тебя по дороге домой трижды в кустах хотела оставить! — Эмили всплеснула руками, наклонив голову. Волосы спали на щеки девушки. — Спасибо еще твоему сомелье, помог тебя дотащить, сала кусок… — Кому? — Раф вдруг вспомнил, но смутно, что был кто-то с ним вчера. Но он не помнил имени или того, что они делали… Кажется не помнил. Что-то медленно припоминалось. И черт, какое это неприятное чувство не помнить того, что делал. — Да я без понятия, как у вас это называется, я попыталась замаскировать, — девушка помахала рукой. — Но если тебе так понятнее, то партнер, актив, пассив… Кстати, а ты актив или пассив? Я думала, что ты слишком сучка, чтобы давать себя… Но вчера, когда ты напился, ты был такой дурак, ей богу, дурнее меня. Рафаэль проигнорировал издевку. Он поднялся в кровати, принимая ту же позу йога, что и сестра, только не на полу. Отлично, тело не особенно болело. Правда губы немного… Раф прошел по ним языком для подтверждения догадки… Чуть опухли и болят, словно он всю ночь с кем-то страстно целовался. — И до куда он помог меня донести? — Да в кровать и уложил, — Эми улыбнулась чеширской улыбкой, — не хватало еще поцелуя на ночь в лобик. Хотя у него такой видок был, что, кажется, ты его уже раз сто на ночь поцеловать успел и в лобик и в другие места... Успел же? Раф взял подушку, треснув несильно сестру. Та перехватила ее и, кинув обратно в брата, вскочила на ноги. — Руку на девушку не стыдно поднимать? — Эми улыбалась. Приятно иногда развеяться. А еще не только брат нашел себе кого-то ночью. С той девушкой они обменялись контактами и договорились о встрече. Правда, Эми забыла упомянуть, что ей придется отпроситься у отца сперва, но это уже другая история. — Ты то девушка? У девушек сиськи есть, — увидев, как сестра открывает рот, чтобы что-то сказать, Раф продолжил, — носки в лифчике не считаются. Это безжалостный обман. — Банки твои обман, — она тыкнула в грудь брата. — Гора мышц, а до дома сам дойти не можешь. И толку тогда от твоих занятий в спортзале? Деньги и время на ветер. Раф закатил глаза. — Сгинь. Мне переодеться нужно. — Будто я что-то там не видела… Раф снова взял подушку. — Ладно, ладно, испаряюсь, — девушка направилась к выходу. Открыв дверь, она обернулась. — Думаю, ты все же актив… агрессивный больно. Кстати, твой пассив довольно милый. С этими словами Эмили выскочила из комнаты. Подушка ударилась об дверь и упала на пол. Раф упал обратно на кровать, застонав. Тащиться с сестрой куда-то всегда плохая идея. Он должен напоминать себе об этом чаще. ******* Майкл так и не смог уснуть этой ночью. В голове все еще были яркие воспоминания. Фантомные ощущения и поцелуи все еще ощущались на теле. И помнился морской запах одеколона. Вроде такой типичный и дешевый, но отчего такой приятный. Застрял в памяти и не желал уходить. Это было так странно. Он никогда не влюблялся по-настоящему. Конечно, были какие-то фанатизмы, вроде любви к группе АС/DC, к персонажам игр или книг, но это вообще не то. То, что Майк испытал ночью в том грязном туалете — было нечто… Потрясающее. Слов не находилось в его пустой голове для описания всего, что он чувствовал. Хотелось повторить прошедшее, вновь оказаться в тисках тех крепких рук, ощущая тепло, увидеть отражения своего лица в чужих глазах, ощутить себя живым. Хотя бы еще на миг. От этого становилось грустно и весело одновременно. Майк не хотел привязываться к кому-то. Это не входило в его планы. Он только… только хотел переспать с кем-нибудь, чтобы узнать, какого это. Чтобы после поставить галочку в своем списке. Сидя на крыльце своего дома, он смотрел на пустую асфальтированную дорогу. Еще слишком рано, чтобы куда-то идти. Но не рано для раздумий. Последний месяц Майк довольно часто о чем-нибудь думает. Эти мысли преследуют его навязчивыми идеями, когда он просыпается, когда чистит зубы, когда ходит за хлопьями и бутылкой молока в продуктовый на углу, когда ложится спать, и даже иногда во сне он умудряется путаться и вязнуть в этих мыслях, что как пираньи объедают его кости. Воспоминания преследуют его. И, когда ему было пятнадцать, когда семья была еще жива, он считал, что все понял. Что понял о жизни максимум. Понял людей. Понял себя. И так был горд этим… Идиот. Это все оказалось неверно. Не тем. Когда в аварии умерли Джорджи и отец, а позже в больнице и мать, Майк понял, что вся картина мира значительно отличается от той, что он нарисовал воображаемыми красками. Все было не черным и белым. И он жил не в солнечном доме. Краски смешались, и теперь он не может дать этому уродскому цвету хотя бы название. И чувства не разобрать. Иногда ему кажется, что все становится лучше, но вечером снова видятся силуэты умерших в углу, а мысли в голове сменяются одна за одной. Он зол, что они все умерли и оставили его одного так рано. Он так их любил. А они ушли. Но никто не виноват, даже отец, что был за рулем. Это просто был олень на дороге, это просто был рандом. Они могли бы тогда остаться дома и никуда не ехать, как хотели… Но ему нужно было уговорить родителей все же поехать. И вина отвратительна. Хочется раскрошить себя как печенье на кусочки, а потом попросить ветер разнести их по свету, как пепел. И может только тогда вина наконец отпустит его, а родители вернуться, услышав его мольбы. Или нет. Или жизнь это все, что есть. Все так сложно. А от пугающих мыслей становится тяжело дышать, и Майк поднимается на ноги, чтобы спуститься с крылечка, пройти пару шагов и упасть на зеленую короткую траву у дорожки к дому. Его взгляд устремляется в спящее небо, где еще видно месяц и всего несколько звезд. Наверно, те звезды уже мертвы, но их свет все еще светит им, пересекая огромные расстояния, что разделяют их друг от друга. В каком-то плане он как такая звезда. Погас и умер, но для остальных все такой же, все светит и светит… И пройдет время, прежде чем люди поймут, если обратят на это вообще внимание, ведь кто обращает внимание на звезды, что он потух, затух, исчез. Ветер ласкает неприкрытую тканью кожу. И так приятно. Майк тянет руку к небу, играясь с ветром как с кошкой, которую всегда хотел. Но у матери была аллергия, и потому его желание было лишь желанием. И уже никогда не исполнится. Не умно брать к себе уличного кота, зная, что вот-вот он (хозяин) умрет. Жестоко поступать с котом также, как родители поступили с ним. Он не хочет делать никому больно. Не хочет вообще что-то делать. Может быть просто лежать на этой траве, пока врастешь в нее с корнями? Земля заберет его тело к себе. И он заснет. Он заснет. Его глаза закрылись, а потом ветерок и тихое пение птиц убаюкали его, и он заснул на улице возле своего пустого и одинокого дома. Наверное, плевать на те желания, что он хотел успеть осуществить перед смертью. Смерть всегда внезапна. И плевать на патроны для отцовского ружья, которое все еще лежит в сейфе в отцовской комнате. Застрелиться было бы эффективно. Но полет… Он всегда хотел полетать. ****** Сидя в ванной и видя, как на улице солнце уже встало, ибо стало светлее, Раф замечает севшую на камере батарейку и вздыхает, прерываясь. Он сам не заметил, как прошло столько времени. Слова сами лились из него. Он вспомнил ночь в клубе. И как потом встретил Майка, когда был с сестрой в продуктовом, и как они пригласили его к себе на обед. И потом их общение завязалось, и они несколько недель каждый день проводили вместе, они трое, в основном. Но иногда Эма отставляла их одних, и тогда они могли лежать, целоваться, обниматься, говорить, или же просто молчать. Рафу нравилось молчать и просто лежать, обнимая Майка. И тому это вроде как тоже нравилось, если верить его словам. — Все было так хорошо, — сказал Раф, прежде чем встать, чтобы сходить за новой батарейкой для камеры, что стояла на штативе напротив. — Я даже не догадывался… Наверное, не догадывался… Какие-то чувства были, но я их не замечал. Все было хорошо. Это… очень сложно догадаться о том, что творится внутри другого человека. Это правда, когда об этом говорят. Поэтому, если что-то чувствуйте, лучше спросите, а не забивайте на это. Если бы я спросил, наверно, все было бы по-другому. Внутри снова сжалась область вокруг сердца. Почти больно. Но больше тяжело. Теперь Раф понимает, что чувствовал Майк тогда. Примерно. Точь в точь почувствовать тоже самое он не сможет. Но хотя бы примерно. Раф поднялся, вылез из ванный, взял с машинки другую батарейку, поменял ее и вернулся на свое место. Солнце встало. Уже утро. А это значит, что ему нужно ускориться. 4:52 p.m.: Когда мне грустно, то я смотрю старые мультики. Вечером, в самом конце августа, когда скоро у Эмили должна была начаться школа, а у Рафа работа, которую он нашел, Майк снова был у них. Дома у брата с сестрой был и их отец, который должен был уйти в ночую смену скоро, а мать Рафа и Эми снова была у своих подруг, весь день, вероятно, что проведя за распространением слухов, которых и так с Эверест. Они сидели в гостиной на первом этаже как прокаженные. И по телевизору показывали новости округа. Майк что-то чертил в альбоме карандашом, лежа на мягком ковре перед диваном, который собственнически весь заняла девушка. Раф сидел в кресле, лениво увлекшись в телефоне чем-то. За эти недели общения они с сестрой неплохо сдружились с Майком. Оказалось, что он милый и добрый парень. Иногда, правда, очень тихий. Но это не страшно. Эмили может раскрепостить кого угодно. Главное, что взгляд на мир у них схож. По телевизору внезапно, словно молния, сказали о случае самоубийства, и рука рыжеволосого перестала гулять по листу бумаги. Он поднял взгляд, а потом перевел его на Эми, которая сказала равнодушным тоном, явно не удивленная подобному ушедшему дальше событию дня: — Еще один. — Отстраненно. И как же неприятно. Майк открыл рот, но потом закрыл его обратно и предпочел вернуться обратно к рисованию, которое оказалось, что успокаивает его и дает, небось, откуда взявшиеся силы. Но почему-то больше не рисовалось. Рука затряслась, а дышать стало тяжелее. Словно судьба напомнила ему о том, о чем он успешно забыл. Он должен быть уже мертв. Но он все говорил, что еще может день подождать, ну еще один, еще… И в итоге забыл. Как вообще можно забыть о том, что хотел умереть. Посмотрев на Рафа, Майк заметил, что тот даже бровью не повел. И Эма выглядела спокойной, пускай только что и оповестили, что кто-то умер по своей воле. Видимо, подумал Майк, самоубийство стало нормой. И никого уже не удивляет этот феномен. Но почему-то он всегда считал, что это что-то вроде… греха? Или что-то страшное, а оттого редкое. И отчасти это и останавливало его весь год после трагедии от того, чтобы не отправиться вслед за семьей в первом же прибывшем вагоне поезда в один конец. Один конец. Как кардинально. Но что-то и притягательное есть в этом. Словно, уходя, уходят и многие, если не полностью все, беспокойства и проблемы. Словно садишься на поезд до места более лучшего. Пускай это всего лишь иллюзия. Подперев голову рукой, Майк медленно написал карандашом возле рисунка узорчатой рыбы: «Что, если Земля — Ад другой планеты?». Несколько десятков секунд посмотрев на свою строчку, он написал поверх нее другую, дабы прочитать первую было невозможно. Этим мысли все еще казались ему чем-то противозаконным. Словно если он расскажет кому-то о том, о чем думает, случится что-то страшное. Но, словно бы почувствовав сердцем что-то неладное, Раф положил телефон и нахмурился в сторону Майка, заметив, как карандаш перестал шоркать. Раф сполз с кресла на пол и, проползя на коленях мимо кофейного столика, улегся возле Майка так близко, что задевая его боком и даря немного своего тепла. Тот слабо улыбнулся ему, и Раф ответил, а потом поднял руку, накручивая на палец «барашек», как окрестила эти кудряшки сестра. Хотя «макарошек» подходило сюда словно больше. Они были мягкие. И Рафу так нравилось их трогать… Даже если это, должно быть, было глупо со стороны, потому что Эмили всегда начинала улыбаться своей чеширской улыбочкой, когда он так делал, а ее изумрудные глаза начинали блестеть как драгоценности на солнце, напоминая о той детской неиспорченной душе, что еще способна искренне радоваться обычным телодвижениям как проявлениям настоящей любви меж двух людей. — Зефирчики, — начала Эма, — вы бы дождались, когда отец уйдет на работу, а потом бы уже и сюсюкались. Или ты решил, наконец, рассказать папе о том, что Майк не твой друг, а… — Затухни, — Раф ущипнул сестру за ногу и та завизжала, потирая место и отползая по дивану подальше. Эми потянулась к пульту на столике и стала щелкать каналы, закусив обиженно губу. Она увидела знакомый кадр и остановилась, улыбаясь как безумная и указывая пальцем на плоский экран, тут же забывая об боли в ноге, что уже и прошла. — «Планета Сокровищ»! — крикнула она. — И что? — спросил Раф. Майк посмотрел вскоре после слов на экран, видя и, правда, мультик своего детства. Он хмыкнул себе, думая о том, какое совпадение то, что мультик, этот мультик, идет по телевизору. Это был один из его любимых в детстве. И мальчика из приюта, в который он отдавал все ненужные вещи ранее, звали как главного героя этого мультфильма. Возможно, это просто всего лишь совпадение… Но что-то словно волшебное есть в этом. Совсем немного. Этот рисованный незамысловатый шедевр вселял в него чувство жизни в детстве, и теперь, словно захотев сделать это снова в самый необходимый для этого момент. Так еще и в компании. Смотреть любимое с любимым в разы приятное. Вдвойне оживляюще и вдохновляюще. — «И что»? И все! Ты дурак? Это же… Это же шедевр. Боже, я обожаю эти старые мультфильмы. В них жизни больше, чем во мне. И с этими словами Эми уселась на диван, обняв трепетно колени. Через минуту она, ворча, сказала: — Нет. Вы тоже должны это посмотреть… Садитесь. Я схожу за пледом. Раф раздраженно вздохнул. Майк просто тихо взобрался на диван, будучи без возражений, сев посередине, так как Раф уже положил руку на край, собираясь занять место там, а на другом краю лежал сотовый Эмили и ее манга. Как Майк понял, сестра Рафа фанатка Японии и всего, что связано со страной восходящего солнца. В чем-то Эмили даже похожа на японку, немного. Прическа, макияж, одежда. В этой стилистике выдавливать из себя что-то детское и милое что-то есть притягательное. Эмили хорошенькая. Если пытаться оценить ее, будучи парнем с парнем. Хотя они с Рафом и не встречаются. Майк не знает, как это назвать. Они просто проводят время вместе. По-разному. И это приятно. Но Раф или он… они не предлагали друг другу стать бой-френдами. И вряд ли будут. Майк точно не предложит первый, даже если мысль об этом снится ему по ночам и затуманивает ум по дням. Просто… это жестоко. Как и в случае с котом. Даже общаться с Рафом, даря ему надежды на что-то, жестоко. Ведь тот привязывается к нему, и ему будет больно, много или совсем малость, наверное, когда… Майк снова закусил губу до крови, а его взгляд стал отрешенным. — А вот и я, — Эми вернулась и упала на диван, накрыв всех троих серым пледом в кошачью лапку розового цвета, чуть повозившись с этим. Мультик, оказывается, начался не так давно. И Майк решил сказать, не совладав с сильнейшем эгоистическим импульсом запомниться хоть чем-то еще в чужой памяти, оставив часть себя в ком-то. Словно смерть, дышащая в затылок, указывала на стрелки своих часов, заставляя сердце испуганно быстрее биться в страхе приближающегося поезда. Скоро разлука. И это так грустно. — Я люблю старые мультики. Раф хмыкнул, не уверенный, как к этому относиться. Это просто нарисованная история. И он не любитель выдуманных историй, где все всегда слишком сопливо. Но узнавать об Майке больше довольно приятно. Тот крайне редко что-то говорит о себе. И, кажется, вообще мало говорит, запуганный кем-то. — А я обожаю тебя, — Эмили обняла Майка, и тот тихо рассмеялся. Так прекрасно это было. Губы Рафа растянулись в улыбке, и он предложил: — Можно устроить марафон старых мультфильмов как-нибудь, если тебе они нравятся. — Сегодня! — крикнула Эми. — Сегодня и устроим. Ты же не против остаться у нас на ночь? Вряд ли мама будет возражать, если вообще тебя заметит, такого тихоню, а папа скоро уйдет и не важно, против он или нет. Давай, давай, давай, соглашайся. Пожалуйста-а. — Ладно, — сдался довольно быстро Майк, растопленный теплом чужих сердец, — меня все равно… мне все равно больше нечем заняться дома. Меня все равно больше никто не ждет дома. И мне слишком тревожно возвращаться домой. К сожалению, легкая оговорка осталась без внимания. Но та ночь была чудесной. И, если бы смерть сказала Майку, что он вляпался всерьез, он бы проигнорировал ее, как игнорируют доставучих забияк. Но… Майк знал, что еще минута от вечности… да и прибудет его поезд. И как до мурашек по спине кошмарно, когда никто не может знать заранее того, что происходит внутри чужой головы. Стрелки часов бегут у разных людей разно, да и сами часы у всех свои. Тик. Так. И гудок паровоза.3
12:13 a.m.: На моих глазах мокрый тротуар остался дожидаться любовь. В эту ночь, стоя на ступеньках освященного лишь звездами и светом с окна кухни справа, Раф тревожно заметил, что поцелуй с Майком был прерывистый и поспешный. Обычно все не так. И он нахмурился, не желая отпускать из своих объятий худощавое тело, вмещающее в себя так много чего прекрасного и редкого. Майк словно не хотел уходить и сам, хотя минуты назад на кухне, сидя за столом со всеми, даже с их мамой, сказал, что ему пора бежать. Словно он бежал от чего-то, что приносило боль. Но все было так тепло и нежно. Разве что-то может ранить в любви? Их мама уже приняла Майка. Пускай он ей пока не как сын, и та не догадывается о взглядах, которые с неким умыслом кидает Раф на рыжего птенца, женщина к нему привыкла и начала любить. На улице был последний день августа. Было так душно и тепло пару минут назад. Но пока они разговаривали на порожке и целовались, то солнце успело сесть окончательно, а земля остыла, и стало приятно свежо и, может, даже чуть холодно. Было слышно шебуршание в зеленых кустах черники кошки. А, может, кошек, что они прикормили своим объедками с ужинов. Майк мялся, его рот открылся, а глаза, прекрасные кристальные озерца, отражали панику или страх, а может все вместе. Но Раф так ничего и не услышал. — Что-то случилось? — спросил он беспокойно, подтискивая к себе того, кто изменил все в его жизни в лучшую сторону. — Нет, — Майк притворно улыбнулся, выдохнув резко через нос и оторвав себя от него. Обычно Майк никогда первым не отрывался от него, какие бы долгие не были прикосновения. Раф не мог сложить пазлы. Килограммы влюбленности внутри него вытеснили внутри него его острый ум, и внимание рассредоточилось по всему притягательному вместо того, чтобы сосредоточиться так необходимо на одной конкретной детали. Рука Рафа коснулась барашка, но Майк отпрянул как от удара током. — Мне пора, — сказал он, торопясь вдруг бежать. — Встретимся завтра, — сказал вслед спускающемуся с ступенек Раф. — Пока, Майк. — Да… — выдохнул парень, спустившись. — Прощай, Раф. До ушей Рафа не успело дойти сообщение. Черный кот с облезлым хвостом вдруг выскочил из куста, испуганный соседской болонкой, опрокинул мусорный бак, к счастью, пустой, и зашипел. Выругавшись и отвлекшись на кота и пса, Раф, собираясь в последний раз увидеть фигуру любимого, не нашел ее взглядом. Майка уже и след простыл. И все стало так тихо. И тошно. Снова, с уходом него, кто красил вечера и не только, осточертело все, куда пал взор: соседи с их вечным алкоголизмом, ссорами и лучше не знать чем еще; увядающий бабушкин сад, оставшийся умирать после ее уезда заграницу в спокойную деревеньку; это черное небо с такими прекрасными звездами, что словно смеются, говоря, что ему, Рафу, их красоты никогда не достать. Поставив на место мусорный бак и пнув от волны раздражения камень, Раф пошел к дому, взобрался по ступенькам и, помедлив и снова взглянув вокруг в поисках Майка и не найдя его, вошел в дом, где сестра громко обсуждала с их матерью типы жировых отложений. Как интересно. Раф налил себе воды, а потом свет дома, шум голосов родных, приятный аромат печенья в банке увлекли его мысли в другое русло, и он совсем забыл о том самом тревожном чувстве, что ощутил ветерком внутри себя, когда целовался с Майком.«Я вывернул наизнанку — себя, Оголив и плечи, и нервы. Но тебе я безропотно верю, И я верю, что это не зря»