***
Лапшина аккуратно потягивается, боясь разрушить хрупкий купол из рассветных солнечных лучей, закрывающих её от несчастий и горестей. Девушка медленно шевелит кудрявой головой, разминая затёкшие мышцы шеи и улыбается, ощущая, как рука, лежавшая прежде на оголённой пояснице, переместилась немного выше. Надя прочерчивает ногтем узор на мужской груди, но глаз не открывает, пребывая в странном блаженном состоянии. Наконец, её ладошку мягко захватывает в плен ладонь Горина, и тот прижимает пальцы её руки к своим губам. — Что, Лапша, проснулась? — звучит немного хриплый после сна голос Горина. Надя открывает один глаз и тут же заливается краской смущения под пристальным взглядом Саши, который бесстыдно её разглядывает: такую сонную, с отпечатком угла подушки на левой щеке, с чуть перламутровой от розоватых рассветных солнечных лучей кожей, безумно милую и домашнюю. Он привычно зовёт её не Наденькой, как это делал Леонов, не Лапшиной, как это делала Шаталина, а именно:« Лапша». Или иногда, когда хочет позлить, величает «Вермишелька». Надя не обижается, потому что на любимых невозможно злиться или таить на них обиду. Их нужно просто понять и принять со всеми недостатками, нужно опустить свою защиту, позволить разворошить привычный внутренний мир, поменять всё-всё, как это сделал Горин. — Проснулась, Саш. — Лапшина снова прикрывает глаза с таким глубоким вдохом, словно тренировалась всю ночь. «Хотя, если это можно назвать тренировкой.» — на девичьи щёки наполз яркий румянец. Вдруг, Надя чувствует под пальцами рубец, широкий и некрасивый. Сон моментально испаряется и девушка подскакивает на кровати, придерживая одеяло рукой, чтобы не упало. Лапшина таращится на длинный шрам, напротив сердца юноши. — О-откуда? — голос сиплый от страха. — Да, лет 7-8 назад с девчонкой подрался, она меня лезвием конька поранила. — Горин улыбается и легонько гладит девушку по кудряшкам, успокаивая разом задрожавшую Лапшину. — Надь? — Э-это я была. — взор застилают слёзы, и Лапшина падает обратно на постель, громко всхлипывая и обнимая руками недоумевающего Горина. — Это я нанесла тебе этот шрам. Прости меня! — Чш-ш-ш, глупая. — Саша улыбается и прижимает девушку к себе, зарываясь лицом в её растрёпанную шевелюру. — Я давно уже тебя простил. — Правда? — Надя не поднимает головы. — Ну конечно, я на тебя и не злился никогда. Шрамы затягиваются.Часть 1
25 февраля 2018 г. в 13:23
На льду дрались двое. Ссора вспыхнула из-за одной неосторожно брошенной фразы.
Дрались страшно, с пугающим для детей упорством и ненавистью, брызжущей из глаз слезами, и изо рта маленькой струйкой крови из разбитых губ. Мальчик и девочка уже с трудом держались на коньках, но свой отчаянный бой не прекращали, игнорируя усталость и боль в синяках, что сейчас покрыли, кажется, все тела фигуристки и хоккеиста. Надя тяжело вздыхала, когда чувствовала боль от удара, но не пыталась убежать, только с тихим всхлипом била в ответ. Девочка фыркает и утирает ладонью кровь со лба, чтобы она не заливалась в глаза и не мешала обзору.
Как я его ненавижу!
На лёд выбежали напуганные и разозлённые тренеры, сразу же бросившиеся разнимать дерущихся. Надю за предплечья крепко схватила Шаталина, оттаскивая к выходу с катка, но Лапшина, плюясь кровью и размахивая ногами, верещала, что прикончит наглого выскочку. Мальчик фыркнул и безуспешно дёрнулся в железной хватке тренера, намереваясь продолжить схватку, и плевать, что она его ниже на голову и она девочка: это долг чести, он не позволит себя оскорблять какой-то пигалице, которая возомнила из себя невесть что.
— Недо-хоккеист! — выкрикнула юная фигуристка и взмахнула ногой, облачённый в красивый белый конёк, через секунду с ужасом наблюдая, как острое лезвие, словно кинжалом, режет грудную клетку напротив сердца рванувшегося к ней мальчишки. На и так побуревший лёд закапала алая кровь из резанной раны, и Надя застывает в скульптуру, боясь даже вздохнуть.
Саша кричит и прижимает ладонь к ране, начиная тихонько всхлипывать. Его спешно тащат в лазарет, обрабатывать рану и, если нужно, то зашивать, а Надя стоит посреди катка, тупо смотря на окровавленный конёк, по лезвия которого стекала кровь. Она больше не злится, ей стало страшно. Даже не за свою судьбу страшно, а за мальчика, которому она нанесла такое страшное увечье.
Лапшину ругают так сильно, как никогда прежде никого не ругали. Ей так кажется и Надя тихонько плачет, прижимая к груди заветные коньки, которых теперь может лишиться. Но за Сашу вступаться никто из родных не пришёл. Мальчик сидит один, хмуро глядя на заплаканную и трясущуюся девчонку, которая сидит напротив него в кабинете директора.
— Хватит. — Горин резко прерывает крики и упрёки, льющие на напуганную девочку и встаёт со стула. — Это вышло случайно — мы оба не хотели такого. Я сам подставился, прекратите.
Надя рассыпается в явно преувеличенных извинениях, но в глубине души злится на мальчика за то, что он выставил её слабой, выставил её жертвой обстоятельств.
Больше ребята не пересекаются, а если мельком и видят друг друга, то упорно делают вид, что не знают друг друга. Делать это не сложно: они не знают ни имён, ни фамилий. Горин поначалу помнит, что девчонку звали Надей, а потом как-то забывается, уходит на второй план. Это не нужно.