Выпускной

Играла музыка. Учителя разбрелись по своим углам, занимаясь своими, совершенно неинтересными делами. Не мешали — и отлично. Разодетые мальчишки и девчонки разбивались по парам, подпрыгивали в такт и срывали голоса, стараясь перекричать взрывающую головы музыку. Последний вечер школы, последняя возможность побыть детьми, последний шанс объясниться в любви, наворотить глупостей, совершить нечто невероятное или просто помолчать, не думая ни о чем. Одноклассники Тсунаеши веселились. Так и оставшаяся в одном классе вместе с ним Киоко ласково улыбалась своему спутнику: пришедшему вместе с ней Мочиде, который, казалось, не вспоминал о своей позорной «дуэли» с Тсунаеши, а просто кружил любимую девушку в веселом танце, крепко прижимался к ней, целовал туго скрученные локоны золотистых волос, ловил сбившееся дыхание, наслаждался сладким ароматом ее духов. Тсуна горько улыбнулся. После возвращения из будущего — какой забавный каламбур! — Киоко отстранилась от компании Тсунаеши, и юноша не мог винить ее за это. Он и сам понял, какой опасности подвергал своих близких, смирился с неотвратимым будущим и принялся за учебу. Школьный выпускной — последний день перед его коронацией как Десятого, подарок Девятого, шанс побыть обычным подростком еще один вечер. Драгоценный подарок, бесценный — и так бездарно упущенный Савадой. Он не смог отделаться от мысли, какими чужими и далекими стали ему одноклассники. Они обсуждали поступление в университет, рассказывали о колледжах, сетовали на сложные вступительные экзамены, строили планы — а подтекстом думали о поцелуях, о короле и королеве бала, о заведенной в чужой далекой стране традиции лишаться девственности именно в этот день. Они целовались, они смеялись, размахивали руками, терлись друг от друга, а кто-то уже покинул вечеринку, чтобы утром разбежаться в разные стороны, навсегда — и больше не встречаться. Или же, наоборот, — никогда не расставаться с этого самого дня. Тсунаеши не мог себе позволить подобного. За ним уже тянулась Семья, он уже не принадлежал себе, и забыться не имел права. Когда сзади его обхватили чьи-то руки, он едва не бросил неизвестного через плечо, инстинктивно защищаясь. Уловил запах терпких духов, табака — Гокудеры и расслабился, пусть и не понимал странного поведения своего самого верного Хранителя. — Забудемся, Джудайме? — хрипло спросил Хаято. — Завтра обещаю: не намекну ни словом, ни взглядом, но сегодня позвольте… просто позвольте мне… Гокудера был пьян, его вело, глаза блестели, руки сами собой бродили по белоснежной рубашке Тсунаеши. В глубине зрачков горел сумасшедший огонь, способный дотла спалить и Хаято, и Тсунаеши, и все вокруг. Интуиция заставила сердце вздрогнуть от боли и понимания, что именно значили слова Хранителя. Савада не раз корил Киоко за слепость, когда девушка игнорировала его намеки на чувства и продолжала дружески улыбаться ему, но столь же сильно был слеп и он сам, не понял, не заметил, не разглядел… — Давай забудемся, Хаято, — тихо прошептал он в губы своему Хранителю, почувствовал дрожь влажноватых от волнения пальцев и добавил совсем тихо, едва ли на грани слышимости, — и нам не обязательно пробуждаться с рассветом. Судя по тому, как Хаято дрогнул, целуя своего босса, он его услышал.