Winter journey

Эрик — мальчик из приличной семьи, который носит шарф, чтоб не застудить горло, и всегда звонит матери после пар. В его речи нет мата, а в комнате — плакатов с полуголыми леди. Когда Паша встретил парня в первый раз, он был именно таким. Не пил, не курил. Только ужасно боялся себя, своей ориентации, что родители скажут. Постепенно бояться перестал. Гей — это не оскорбление, гей — это не плохо. Паша вон какой хороший, как его можно больным или извращенцем называть? Паша нежен, ласков. Паша его любит. Паша похож на вампира из страшной сказки, но Эрик знает, что этому вампиру самому нужны любовь и тепло. У Паши нет возраста — особенно с этими тенями вокруг глаз. Ему то ли 40, то ли 20, Эрик никогда не спрашивал. Док с совершенно спокойным лицом может рассказывать об умершем в его машине пациенте, и по-детски радоваться мороженому на их свидании. Но на Пашу приятно смотреть: поджарый, стильный, опасный. От него сносило крышу. // Эрик, зевнув, кладет голову Паше на плечо и утыкается носом в теплую шею. Они смотрят фильм у врача дома, но Эрик так устал… Паша обвивает его рукой за поясницу и перетягивает к себе на колени. Эрик уже привычно обнимает его за шею и устраивается поудобнее: на Паше невероятно приятно спать. — Устал? — Угу, — тихо отвечает, почти жалуется Эрик. Паша тихо смеется: — Может, останешься у меня? Певец думает, что дорогу до дома не осилит, и согласно кивает. Паша выключает телевизор и вдруг подхватывает его на руки — легко-легко — и несет в спальню. Эрик вжимается крепче, ближе, чтоб не упасть. В эту ночь между ними не было ровным счетом ничего такого. Только Паша обнимал его так крепко, что Эрику становилось понятно: не отпустит. И Эрику становилось чуточку страшно. // А у Паши за плечами — шесть лет медуниверситета, два года в труповозке, с десяток неудачных романов и случайный каминг-аут при родителях — забыл запереть дверь в свою комнату. У Паши столько дерьма за плечами, что он боится собственных теней в полнолуние. У Паши ТАК никогда не было. Чтоб дыхание перехватывало от случайных касаний, шелком струящихся волос и голоса. Эрик-на-сцене и Эрик-в-жизни — два разных человек, чтоб вы знали. Поэтому Паша не любит приходить на концерты. Вдруг однажды Эрик станет… таким? Величественным, гордым, роскошным, ледяным. Вдруг однажды он станет… Богом? Эрик приходит три-четыре раза в неделю либо вдрызг пьяный, либо трезвый, но в растрепанных чувствах. В первом случае Паша втрахивает певца в матрас/стол/стенку, потому что Эрику нужно больше, нужно ярче, до цветных кругов под веками и боли. Он выгибается, как заправская шлюха, стонет по-блядски и дает делать с собой все, что Паше на ум придет. Паша оставляет свои метки по бедрам и ключицам. Шею — нельзя, шея — инструмент, да и к тому же у Эрика могут быть проблемы, если родители заметят. // — Что у тебя в бокале? Он вырывает водку у Эрика прямо изо рта и выливает в цветы. В груди клокочет от злости — он нажрался и на его дне рождения. С этим надо что-то делать, а то, не дай бог, что случится. Паша волнуется, а Эрик, будто внезапно все поняв, улыбается светло, чисто, глаза у него становятся большими, и радужка — в тонкую полосочку. У Паши пропадает любое желание ругаться, и он уходит в другую комнату. У Эрика под ребрами разливается что-то искрящееся, как шампанское. // Когда он трезв, Паша не торопится. Это особое блюдо, деликатес, если хотите. Эрик не боится его, после первого раза перестал — уж Паша постарался, чтоб его мальчик запомнил только самое приятное. Но смущается, трогательно алеет, стонет и закусывает губу, давя вскрик. Эрик на его, Паши, белоснежных простынях выглядит мраморной ожившей статуей. Он… красивый. Шею — нельзя, но Паша обязательно оставляет аккуратный засос под мочкой уха. Волосы прикрывают эту часть, а Паше просто жизненно необходимо Эрика заклеймить. Почувствовать, что это неземное создание принадлежит ему. Паша — собственник, что сказать. И о сохранности своего имущества он предпочитает заботиться. // — С кем имею честь говорить? Лёха? Прелестно… Паше сразу этот тип не нравится. Воняло от него, как от помойки, шмотье — явно с мусорки. И, честное слово, если б он хоть пальцем… Не коснулся. Но Паша почувствовал непреодолимое желание взять скальпель и вспороть ублюдку горло. Труп он сможет спрятать так, что за двадцать лет не найдут. — А тебе какое дело, королева? — тупо заржал бомж. Пашу рвануло вперед. Он схватил Лёху за горло, безошибочно найдя нужную точку — чуть прибавить силы, и он свалится в обморок. Паша упивался своей властью — и незнанием соперника. Лёха продолжал кричать что-то оскорбительное, но у Паши шумело в ушах… — Пашенька, отпусти, ему Шуберт понравился… «Мне! Мне твой Шуберт нравится тоже! Потому что ты его поешь!» — хочется закричать. Эрика он оттолкнул не глядя. Нельзя было, ни в коем случае, потому что Эрик уже так пьян, что стоять на ногах не может. В себя его приводит слабый вскрик Эрика и звон колокольчика — маме нужно лекарство. Он отпускает задрипанный воротник и обтирает ладони о штаны, пытаясь избавиться от липкого осадка. Усилием воли успокаивает руки от лихорадочной тряски — ошибиться и сделать маме больно тоже нельзя. Тело действует без участия разума, Паша вводит иглу — и только тогда приходит в себя. Мама, будто почувствовав его тревогу, крепко обхватывает за руку. Паша благодарно целует её в щеку и уходит, гонимый наитием прочь. Митя преграждает путь, и Паша зло отмахивается от пьяного друга. Вскакивает на улицу, уже понимая: опоздал… Его Эрика… если хоть пальцем… // Нет, Паша вовсе не собственник. Просто этот чертов бомж ломает их отношения. Просто Эрик не целует его при встрече. Паша — врач, он подсознательно чувствует болезнь. У Эрика только душевная лихорадка да страх перед конкурсом. Ему бы отдохнуть, и физически, и морально. Просто Эрик не остался у него на ночь. Именно тогда, когда был нужен. Именно, сука, тогда, когда после двух ебанных лет отношений, Паша хотел предложить ему съехаться, блять, окончательно. // Эрик вызванивает его среди ночи, и Паша, если честно, надеялся вовсе не на: «Паш, у Лёхи голова разбита, помоги!» Но он вызывает напарника, выгоняет машину и несется по адресу. Эрик уже там — тащит бомжа на своих плечах к машине. Кровь пачкает черное пальто и шарф. Паша торопливо снимает тяжелое бессознательное тело с хрупких эриковых плеч. Передает напарнику, торопливо мажет губами по щеке Эрика и исчезает в машине. На губах остается гадостный вкус крови. Эрик в ней весь измазался. Паша промывает рану, вытаскивает всю грязь и свернувшуюся кровь и заклеивает пластырем. Лёха начинает приходить в себя, болезненно морщится. Паша открывает дверь, пропуская Эрика. В пути они курят, как раньше, деля сигарету на двоих. Лёхе Паша курить не дает: во-первых, рано ему еще, во-вторых, не хочется после него ничего в рот брать. Паша острит, издевается, смеется, а сам поглядывает на веселящегося Эрика: интересно, а если бы Лёха и Эрик… Паша бы смог после этого.? Когда певец никак не реагирует на него на прощание, у Паши падает сердце. // — Алё, привет… О, я совсем забыл… Прости… Может, приедешь ко мне сегодня?.. А, устал, не выспался… Ну… Хорошо тебе спеть… Паша сбрасывает звонок первым, и от досады и обиды хочется взвыть. Эрик… Не позвонил даже, будто хотел, чтоб Паша не вспомнил про конкурс и не появился в зрительном зале с огромным букетом цветов. Док сам виноват, забыл совершенно — или запретил себе вспоминать. Осталась обида, остались тупые монотонные удары изнутри по черепной коробке. «Потерял». «Потерял». «Потерял». «Потерял». // Паша не выдерживает, он должен поехать и отдать этот долбанный букет роз. Поздравить, обнять — или уличить в измене и расстаться навсегда. Это должно кончится прямо сейчас. Больше он не выдержит. Он, разумеется, знает, где живет Эрик. Метро, потом быстрым шагом по дворам. Он проходит мимо какой-то неясной кучи ткани на картоне, и только через пару шагов осознает… Что шарф… пальто… волосы… Рывком — назад, грохнулся в снег на колени, переворачивая лежащего. Эрик сдавленно, дрожаще всхлипнул, его ужасно колотило, кожа сравнялась по цвету со снегом. Паша почувствовал, как у него самого мерзнет где-то в животе: — Эрик! Эрик, отзовись! Певец скукожился в его объятиях и не отвечал. Паша вызывает напарника по телефону, стягивает с себя нагретое пальто и переодевает в него Эрика. Через пару минут приезжает скорая, Паша заносит в салон дрожащее тело и понимает… что не сможет ничего сделать — у него безумно трясутся руки, как у эпилептика. Он в беспомощной нерешительности замирает около койки. Эрика все ещё трясет, но он, кажется, потерял сознание. Паша попросту не знает, что ему делать. Его самого скоро в истерику бросит. На плечо опускается рука напарника, и Паша рывком запрокидывает голову назад, пряча от самого себя слезы. — Все будет хорошо, Паш. Это всего лишь легкое обморожение, мы успели вовремя. Это всего лишь пациент. — Я люблю его, Никит. Я не могу. Напарник резко разворачивает его голову и обжигает скулу хлесткой пощечиной. Паша до крови прикусывает изнутри щеку. Усилием воли успокаивает руки: — Благодарю, — и оборачивается к «пациенту». Прости, Эрик. Прости, если я сделал тебе больно. Прости, что не показывал, как ты мне дорог. Прости, что не пришел на твое выступление. Что вместо меня тебя слушал этот ёбаный бомж, который не может понять твоего гения. Ты — лучшее, что было в моей жизни. Паша снимает с парня всю одежду, врубает посильнее обогрев и растирает кожу. Никита прав, ничего серьезного, в общем-то не случилось. Даже, наверное, петь дальше сможет. Шуберт доморощенный, куда ты поперся среди ночи… Паша ищет какой-нибудь плед или одеяло для свернувшегося клубочком на узкой койке Эрика. Пледа нет, и он заворачивает певца в свое длинное пальто и перетаскивает в свои объятия — лучше всего ведь греет человеческое тепло. Сейчас Эрик придет в себя и они поедут к нему домой вещи собирать. Паша больше не готов его терять и находить в снегу на дороге. Хватит. Отмаялись оба. Happy end.